(О книге: В Питере жить: От Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017)
Оговорюсь сразу: этот текст – не литературная критика, скорее заметки читателя на полях. Не о каждой книге возможно написать подобные заметки. Чтобы захотелось высказаться по поводу прочитанного, материал должен быть неоднозначным, в нём обязан обнаружиться некий камень преткновения; вот на него-то и должна найти «читательская коса». Жанры рассказа и очерка мне близки, и поэтому, следя за сюжетом или музыкой языка, я пытаюсь разглядеть, «как и почему это сделано». Коллективный сборник даёт возможность наблюдать самые разнообразные приёмы. А ещё у читателя всегда остаётся надежда обнаружить гиперпосыл, заложенный составителями.
Существование топографической единицы в литературе – интересное явление. Любой текст, главным героем которого становится историческое место, в моём восприятии немного похож на вскрытый археологами курган: если через него сделать воображаемый срез, то на срезе будут видны разные исторические пласты. А то, в каком свете мы их увидим и в какой последовательности – зависит от конкретного археолога, то есть от автора или редактора. Именно столицы для имперского жителя бывают особенно притягательны и загадочны, и именно в них, пожалуй, мы найдём самые многочисленные «литературные курганы». Кроме того, очень интересно проследить, как изменились Москва Гиляровского или гоголевский Петербург в современной прозе.
Сборник «В Питере – жить» довольно разнообразен по составу. Здесь много воспоминаний из детства, что, впрочем, соответствует подзаголовку «личные истории о Петербурге». Это и рассказ Елены Чижовой (мне кажется, один из самых удачных в сборнике), и текст Даниила Гранина (рассказ с неожиданно оборванным финалом), и «Васильевский остров» Александра Городницкого (по завершении отрывка опубликовано стихотворение «Слово о Питере», посвящённое Наталии Соколовской, одному из составителей книги). «Степью еду, степь пою» – это рассказы гидов: одни из самых профессиональных текстов такого типа – авторства Натальи Галкиной и Татьяны Мэй. Не обойтись и без путешествий в историю, здесь самый долгий и эмоциональный экскурс получился у Никиты Елисеева.
Надо отметить, что большинство рассказов, помещённых в эту книгу, очень поэтичны. Мне кажется, повествование о Петербурге не может быть иным. Но в этой книге мы можем встретить поэзию и в традиционной форме, я имею в виду стихи. Например, главка, написанная Александром Кушнером. В том, что Александр Семёнович – замечательный поэт, никого не нужно убеждать. В своём отношении к собственной прозе автор честно признаётся на второй странице представленного в книге текста, посвящённого Таврическому саду: «Здесь я могу оставить прозаическое повествование (прозаик из меня никакой) и поместить своё стихотворение, наконец-то!» И вот звучит стихотворение «Таврический сад».
Тем и нравится сад, что к Тавриде склоняется он,
Через тысячи вёрст до отрогов её доставая.
Тем и нравится сад, что долинам её посвящён,
Среди северных зим – берегам позлащённого края.
И когда от Потёмкинской сквозь его дебри домой
Выбегаю к Таврической, кажется мне, за оградой
Ждёт меня тонкорунное, с жёлтой,
как шерсть, бахромой,
И клубится во мгле, и, лазурное, грезит Элладой.
Звучит стихотворение, потом ещё одно, и на этом фоне весь рассказ превращается в приукрашенную многословием выписку из энциклопедии, в предисловие к стихам. Впрочем, классик остаётся искренним: действительно, при написании очерка он пользовался каким-то информационным источником: «Сад огромен – в справочнике сказано (не поленился заглянуть), что его площадь составляет больше двадцати гектаров».
Борис Гребенщиков решил проблему совмещения поэзии и прозы просто и сердито. Для антологии он предоставил только текст песни «Пески Петербурга» («Ты животное лучше любых других…»), и, пожалуй, это единственный поэт, поступивший так. Редакторы не воспротивились желанию многих других авторов дополнить свои прозаические тексты хотя бы парой собственных рифмованных строк. И эта благосклонность сыграла с книжкой злую шутку. В большинстве случаев личные истории, перемежаемые внезапными стихотворными экзерсисами, стали стилистически неоднородными и рыхлыми. Особенно удручает растянутый более чем на десять страниц очерк «Вечность вместо жизни» авторства журналиста Даниила Коцюбинского. После короткого перегруженного эпитетами прозаического абзаца автор «Вечности» готовит для читателя весьма объёмную поэтическую клизму, в составе которой мы можем обнаружить, к примеру, следующее: «и мне понять не суждено/ природы вечное томленье», или: «Мужчине не пристало розоветь!», или: «Город на сваи свои забивает / и погружается снова в болото. / Экскалибур не сберёг Камелота». Надо отдать должное редакции, которая сочла нужным напечатать сноску, что-де текст приводится в пунктуации и орфографии автора. Однако, мне кажется, составители могли обойтись с «Вечностью» чуть-чуть пожёстче.
Сразу хочу пояснить. В сочетании прозы и поэзии я не вижу ничего плохого, и в одном тексте их можно удачно совместить, что некоторые авторы как раз нам демонстрируют. Тут главное в дозировке, как говорят врачи, – а ещё это называется чувством меры или попросту вкусом. В рассказе (вернее, в небольшой композиции из нескольких миниатюр) Александра Етоева «Жизнь в неблагополучном районе» тоже есть стихи, но их интонация не перебивает остального текста, а наоборот, создаёт единую перекличку, остроумную и хорошо сделанную.
Вот город… Ну, город.
Ну, неба кусок
Висит над промзоной
Как драный носок.
Трамваи грохочут,
Вползая под мост,
Старухи бормочут,
Пугает норд-ост.
Как пишет сам автор, «…мне нравятся такие стихи. В них есть жизнь – настоящая, не выдуманная. В них автор переживает не за себя, а за товарища, не закрутившего кран и не проверившего манометр Вот такие живут поэты в моём неблагополучном районе, и с ними я на короткой ноге».
Дмитрий Быков решил вопрос соединения прозы и стихов в тексте не менее интересно. Он просто написал воспоминания об одном из своих учителей, о поэте Нонне Слепаковой. И стихи в его очерке тоже есть – и это стихи не Быкова, но Слепаковой. Пусть кто-то со мной не согласится, а это всё-таки красивый ход.
Читая удачные рассказы, начинаешь думать, что не зря раскрыл книгу. Но рано или поздно один текст кончается и начинается следующий. А там уже – что выпадет. Тебе может попасться лёгкое и ироничное повествование Сергея Носова про памятник Достоевскому, а может быть, придётся читать отличницу Елизавету Боярскую, которая честно накатала сочинение на заданную тему. Вот как Елизавета описывает свою жизнь в девяностые годы: «Помню, как круто поменялось моё детское сознание, когда, спустя короткое время, в нашу с братом жизнь хлынули невиданные яства и изобилия… Началось всё с «Фиесты» (предок нынешней Фанты»)... И дальше понеслось: жвачки, кока-кола, сникерсы, эмэндемсы, чупа-чупсы, чипсы… Папа стал ездить на гастроли за границу, и его возвращения мы ждали с замиранием сердца: когда откроется чемодан, и из него вывалится счастье всех цветов радуги…». Воистину, мало кто может рассказать такое о девяностых.
И дальше, вниз по оглавлению – всё как в Петербурге. То есть – как повезёт. Раз – и нырнёшь в атмосферную «Планету Ржевку» Ольги Лукас, и пойдёшь вместе с соседской Ленкой на далёкую площадку-подлянку, протопаешь по камням (если остановиться – камни начинают прорастать сквозь подошвы), удерёшь от бабы Яги (она на Ржевке молоком торгует), пробежишь мимо погребов (там погребают людей!), и вдруг окажешься в маленьком мирке первой нечаянной детской подлости, и тебе станет горячо и горько. А через некоторое количество страниц – читаешь: «Во всём этом движении, в мельтешении речи, цветов и прикосновений – идёт ли дело о рассвете, встреченном у «Авроры», матрёшках, которые я продавал на Стрелке, или о проникающих прикосновениях в сумерках на Марсовом поле – есть слепое пятно, место, куда не дотягивается язык». Автор цитаты – петербургский писатель и культуртрегер Вадим Левенталь. Возможно, двойные прикосновения внутри одного предложения – это очень высокий уровень мастерства. А возможно, истина в том, что, уже обладая некоторым именем в литературной тусовке, автор озабочен только эротической составляющей в тексте и не считает нужным тратить время на редакторскую правку.
Предсказуемо ровен и сдержан Е. Водолазкин со своей «Ждановской набережной», где ему удаётся проскользнуть «между литературой и жизнью»: забавна история про ученицу русского языка, француженку Катрин, в мышлении которой после погружения в питерскую среду произошли настолько качественные изменения, что дома она получила своё причитающееся «и тебя вылечат». Или рассказ Водолазкина просто удачно расположен – в начале книги, когда читатель ещё не утомлён Коцюбинским и не развращён прочими проникновениями и прикосновениями?
Как итог: наиболее удачными в сборнике оказались сюжетные тексты, они явно выделяются на фоне остальных, как живые люди среди тех, кто живёт «в погребах». Если коротко, то можно выборочно прочитать рассказы Татьяны Толстой, Александра Етоева, Ольги Лукас, Елены Чижовой, Сергея Носова, Валерия Попова, Андрея Аствацатурова, Павла Крусанова, Евгения Водолазкина, Михаила Шемякина, Виктора Тихомирова и ещё нескольких авторов, согласно личным пристрастиям и собственному вкусу – и отложить книжку, чтобы полистать сборник хороших стихов или просто прогуляться по Петербургу и сочинить что-нибудь своё. А вдруг получится?
Что же до сверхзадачи, заложенной составителями, именно так скомпоновавшими мозаику текстов, то, на мой взгляд, она рассыпается к середине книги, там, где появляется упомянутая мной ранее рифмованная рыхлость. Сейчас, примерно через месяц после прочтения сборника, сверхидея издания мне видится в том, что Петербургу Гоголя, Пушкина, Достоевского и Мандельштама современный автор может противопоставить только Петербург воспоминаний, личных историй, дневниковых заметок, город своего ранне-и позднесоветского детства, жилище теней и призраков, исчезнувших вместе с юностью и эпохой. А дальше язык пока «не дотягивается».
скачать dle 12.1
