Размышления о поэзии и смерти по прочтении одной антологии(О книге: Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012 — 2016) / Сост. Б. О. Кутенков, Е. В. Семёнова, И. Б. Медведева, В. В. Коркунов. –
М.: «ЛитГОСТ», 2016)
Знаменитая когда-то статья в «Американском психологическом журнале» называлась «Смерть никого не интересует?». В самом вопрошании обычно избегающих знаков препинания американцев содержится ответ. Во многом отношение к смерти так и осталось языческим, хотя из всех существ лишь человеку дано осознать её неизбежность, быть носителем «памяти смертной», и это осознание лишает человека «покоя и воли», о которых мечтал Пушкин, или, напротив, ведёт к ним. Всё зависит от вектора духовного движения. И еще: смерть поражает волю свидетелей и лишает оставшихся покоя куда сильнее, чем умирающего и уж точно – умершего.
Выход антологии «Уйти. Остаться. Жить» вновь открывает все вопросы, связанные с роковой и по-прежнему малоизвестной нам тайной исчезновения человека «с поверхности земли». Это тем более так, что многие авторы антологии не добрались и до 30 и слишком многие прервали жизнь добровольно. Словно бы они бессознательно исповедовали философию Гартмана, провозвещавшего центральную молитву «религии будущего»: «Избави нас от бытия!» И, читая тексты антологии, две трети из которых – очень высокого поэтического качества, невольно мучаешься раздумьем, о чём говорить в первую очередь – о феномене раннего ухода или собственно о стихах. Поскольку о стихах и поэтах уже высказались – и ещё выскажутся – многие, остановимся на первом пункте. Ибо человек, возможно, начинается с осознания смертности – своей и других.
Ремарк говорил, что смерть одного – трагедия, смерть миллионов – статистика. Отсутствие эмоциональной реакции на множественные смерти в результате убийства есть следствие невосприимчивости единичной смерти как неизбежности и как ежесекундной возможности. Это – первый признак неизлечимого инфантилизма, всесторонней невзрослости. Сильвия Энтони в потрясающей книге «Открытие смерти в детстве и позднее» пишет: «Детские концепции смерти обычно отражают представления общества, в котором они воспитываются». Тема смерти, по мнению Энтони, «вытеснялась или, по меньшей мере, избегалась американскими психологами» вплоть до середины ХХ века и «ситуация стала меняться под влиянием экзистенциалистских текстов». Не уверена, что ситуация коренным образом изменилась не только в США и что «под влиянием» любых текстов, кроме Священного Писания, она может измениться в принципе.
Великий врач и учёный Рудольф Вирхов называл саму жизнь медленным замиранием. А на экзамене спросил студента: «Что легко сделать?». Бедный студент онемел от удивления. «Легко отправить человека на тот свет», – ответил ему и себе Вирхов. Конечно, это медицинский ответ, но метафизически он применим ко всем живущим и к обществу, в котором они живут. И, парадоксально, особенно к обществу, тщательно заминающему опасную тему. В СССР тщательно засекречивалась статистика смертности, особенно массовой. Например, о трагедии на Луковом озере в Подмосковье, где в 1960-м (!) г. утонули 26 детей, нам поведали только в нынешнем году в связи с гибелью ребят на Сямозере в Карелии.
Основной круг авторов антологии – дети 90-х, выросшие в эти человекоразрушительные годы. В качестве инструмента познания и отражения мира им, собственно, ничего не оставалось, кроме стихов – самого заместительного вида энергии в России. Желание славы естественно в юности, но культ признания, поставленный во главу творческой деятельности, говоря словами Кьеркегора, есть «болезнь к смерти». Перспектива признания – субстанция бесконечно отдаляющаяся, как линия горизонта. Никакая Нобелевская премия не может до конца удовлетворить настоящего художника. Он всё равно так или иначе будет ощущать нехватку внимания и понимания. «Самоубийство совершают потому, что жить не стоит», – заключал Камю. Но самоубийство совершают разными способами и в разной временной длительности. И медленное самоубийство едва ли не страшнее спонтанного, которое зачастую можно предотвратить вовремя набранным телефонным номером. И формула «жить не стоит» слишком противоречива в самой себе. Чтобы убедиться в её противоречивости, достаточно высказать эту мысль смертельно больному или влюблённому. Но русская поэзия и философия всегда отличались обострённой смертной памятью, можно сказать, смертолюбием.
Природа художественного творчества заключена в его несочетаемых частях – сугубом нарциссизме и безвыходном альтруизме. В столкновении желания бесконечно наблюдать себя и бескорыстно отдать себя, поскольку кто же отдаёт людям больше художника? Стихотворение Арсения Бессонова это противоречие вроде бы пытается разрешить:
Дети и звери, играйте потише, потише,
Ведь Бог – он уснул.
Пусть же Он спит, и не слышит, не слышит, не слышит
Наш плачущий гул.
Буддийская концепция «спящего Бога» для человека христианской культуры независимо от воцерковлённости – свидетельство либо непонимания сути учения, либо иронического протеста. Ибо «...Не дремлет и не спит хранящий Израиля» (Пс. 120). Словно в пандан Бессонову звучат стихи ошеломляюще талантливой, умершей от передоза Анны Горенко:
Усни,
чума идёт по улице.
Полная тёзка Ахматовой, однако, обращается не к Создателю. Спящий Бог – это своеобразный антигефсиманский выпад и, в то же время, великая жалость и сострадание к работе Творца, который «почил» лишь в 6-й день Творения после создания Человека. Сын Человеческий просил учеников сохранять бодрость, не спать всего один час, разделив с Ним страдания. Но ученики бессильно забылись – причём дважды. Для мальчика 90-х сознание того, что Бог спит, забыв о нём, таком одиноком, обычно и понятно после стольких десятилетий духовной разладицы. В тройном «не слышит» звучит поистине гефсиманская тоска, только исходящая не от Бога, а от оставленного человека.
«Поэзия
– везде, где за немногими чертами определённого замкнутого образа стоит многообразие значений»,
– считал Потебня. В рамках многозначности поэтической декларации Арсения Бессонова то же самое содержание прочитывается и как великая жалость и милость человека к Богу. Неспящим на этой земле остается один Поэт. Лишь он обращается к «детям и зверям» (реминисценция прекрасного фильма Крамера по книге Г. Свортхаута) с призывом к тишине, лишь он различает «плачущий гул» богооставленного человечества. В другом стихотворении логично возникает образ «Бога-конвоира». Но ведь это Господа конвоировали римские солдаты, да ещё и заушали при этом. «То, что меня гнетет, меня не гнет, но гонит»,
– строчка еще одного автора антологии – Алексея Ильичёва. Он же написал снова буддийское:
Всё прозрачно – ничего не видно,
Всё возможно – ничего не будет…
В «Дневнике писателя» Достоевского читаем: «В результате ясно, что самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенно и неизбежно даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своем развитии над скотами!» (1876, ноябрь). Сознание, что «ничего не будет», совершенно типично для первого постатеистического поколения.
Когда говорят, что в антологии «Уйти. Остаться. Жить» много светлых жизнеутверждающих стихов, это, с одной стороны, так и есть, потому что авторы обескураживающе молоды. Но я ничего не могу с собой поделать, постоянно представляя детское лицо Арсения Бессонова. Он погиб в 24 года от страшной болезни, которую серьёзно провоцировал и поторапливал самыми русскими способами. При этом в 16 лет поступил в университет, в 20 с отличием его окончил. Успел после аспирантуры защитить кандидатскую по философии. Но, обращаясь к Пушкину, с которым считал себя мистически связанным, Арсений писал далеко не жизнерадостно:
Тебе Кама студёная снится,
Мне – над Черною речкою мгла.
«Жить не стоит»
– будничная адаптация самого распространённого недуга нашего времени – депрессии. Американский психиатр Карл Уитакер писал: «Депрессия, которую считают индивидуальной патологией, на самом деле является результатом реального восприятия патологии других людей. Это считающаяся неудачной попытка что-нибудь сделать с болью этого мира». Творчество и есть такая попытка, умноженная на собственную неутихающую боль. «Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы натянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки сил против чего-нибудь, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить». Это из рассказа В. Шаламова «Серафим», и это потенциальный эпиграф ко многим подборкам антологии.
Неужели прав Пастернак, написавший всегда казавшееся мне кокетливым:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
Если антология будет переиздана – с неизбежными дополнениями, мне кажется, что понадобится большой разговор о дароустойчивости. Что делать, чтобы талант не разламывал юного человека изнутри, а выстраивал его для большой жизни? Смерть кроется в нас уже при рождении, и, чем раньше это усвоено, тем непредсказуемее результат. Но тот же Вирхов говорил: «Патологоанатом в своём материале вместо смерти должен видеть жизнь». Поэт – и вообще человек, склонный к рефлексии, во многом сам себе патологоанатом.
По словам о. Сергия Булгакова, для философа «смерть имеет два лика: один темный и страшный, обращенный к небытию, это есть умирание или собственно смерть. Ради жертвенного его приятия Христос пришел в мир. Другой её лик – светлый, мирный и радостный, ведущий к свободе, к божественному откровению и грядущему Воскресению».
Нет меня – есть только почва и завязь
Будущей жизни, и пусть я и маюсь,
Каюсь,
Стараюсь,
Смиряюсь, –
Я рад.
Это снова Арсений Бессонов, и радость его снова иронична. Никто из нас не знает, что стало бы с человеком, останься он среди живых. Я пытаюсь вообразить ощущения составителей антологии, которые неизбежно перегнали через себя каждую судьбу, и повторяю строки Светланы Горшуновой, погибшей под колёсами грузовика:
Не плачь, не плачь, посмертное рожденье
Не так уж мало радостей даёт.__________________________________________
См. также по теме:
Людмила Вязмитинова. Смерть и бессмертие. Доклад, прочитанный 15 ноября 2012 года в Государственном Литературном музее на Первых литературных чтениях «Они ушли. Они остались»). // Лиterraтура, № 14, 2014.
Юлия Подлубнова. Об антологии «Уйти. Остаться. Жить». // Лиterraтура, № 86, 2016. – Прим. ред.скачать dle 12.1
