Обзор новинок переводной литературы от 22.04.17

(О книге: Ханья Янагихара. Маленькая жизнь. Роман. Пер. с англ. А. Борисенко, А. Завозовой, В. Сонькина». — Москва: Издательство АСТ: Corpus, 2017)


I.

«Маленькая жизнь» – одна из самых неприличных книг, которые мне приходилось открывать и в качестве рецензента, и в аспирантские годы, и просто из читательского любопытства. Потому что вскрытая и публично вывернутая наизнанку страдающая человеческая душа способна вызывать неизмеримо большую неловкость, нежели даже циничные описания технических подробностей «этих» отношений между людьми. Читая Янагихару, ты порой ощущаешь себя случайным посетителем больницы, залезшим от скуки в чужую историю болезни и с ужасом отшатнувшимся. Или малолетним преступником, прокравшимся к чьему-то личному дневнику и впервые по-настоящему осознавшим, что есть вещи, которых лучше не знать, – и о которых в то же время нужно знать обязательно. Подобная откровенность автора вызывает чувства дискомфорта и сильной вовлечённости одновременно. И если бы меня спросили, о чём, в сущности, эта книга, то ответ был бы однозначным: это простая история жизни человеческой души, её самых сокровенных переживаний, её подсознательного, опыта, тревог, страданий и путей.

Я бы категорически не рекомендовала роман впечатлительным и тревожным людям, несмотря на всю его талантливость, потому что, как учит нас сама книга, никакая художественная ценность не может компенсировать травматический опыт.

Сентиментальная литература – это то, что даже при очень хорошем исполнении всегда будет для русского критика вторым рядом, пусть и его вершинами. И всё же формально эту несколько шокирующую вещь, в центре которой (если судить даже по количеству отведённых страниц) жизнеописание юриста-инвалида Джуда и его друга и партнёра, актёра Виллема, приходится отнести именно к «чувствительной прозе». Об этом говорит всё: от предсказуемого сюжета до изобилующей ретардацией манеры изложения, от апелляции к сердцу, а не к разуму читателя, до трагического финала.
 
С другой стороны, современный европейский роман (а это он) по природе своей давно стал эклектикой: он вбирает в себя и дневник-исповедь, и жизнеописание, и мозаичную композицию, и игры с рассказчиками и точками фокусировки, он неизмеримо шире одного условного направления. Будучи по сути весьма консервативной, даже старомодной книгой о любви, по форме и обилию приёмов «Маленькая жизнь» – очень смелый и неоднозначный образчик сегодняшнего авангарда. Но поскольку это как раз тот случай, когда сюжет произведения не нуждается ни в толковании, ни в сопровождении, здесь мне хотелось бы затронуть другую важную для всех нас сегодня тему – тему большого города как воплощения вечной свободы и вечной юности.

Мегаполис огромен — и человеческая частная жизнь, даже успешная жизнь известного художника-постмодерниста, даже невообразимая по своей жути и глубине переживаний страдальческая судьба блестящего адвоката Джуда, даже существование невероятно богатого владельца заводских корпусов, – для него всего лишь маленькая жизнь, именно так, никакого курсива, никаких кавычек, никакой заглавной буквы. Для этого почти космического пространства молоха не существует тягот и боли его обитателей, не существует сколько-нибудь надежной популярности и прочных достижений. В нём всё суетно, всё временно, звезды зажигаются и гаснут, и никто не вспомнит о них, что уж говорить о песчинках простых человеческих судеб, не промелькнувших ни на рекламных стендах, ни в глянцевых журналах… Холод, одиночество и забвение – обратная сторона свободы, нескончаемых возможностей и долгой молодости, вечной инфантильности жителей этой Вселенной Мечты.

В этом мире съёмного жилья и офисных кварталов, авангарда живописи и литературы, царстве спецэффектов и мета, социально-финансовых американских горок и университетских кампусов, однодневных отношений и одноразовой дружбы живут вечные мальчики и девочки. Для них сорокалетний возраст слишком несерьёзен, чтобы задуматься о потомстве, для них однополый брак более традиционен, чем консервативное супружество, в 37 можно быть начинающим специалистом на условном жаловании, потому что костяк организации составляют «мамонты», не собирающиеся уходить на пенсию, а в 45 прилично приходить к родителям друга на воскресный пирог и выслушивать нотации о собственной неустроенности и ненадёжности.

Но в то же время есть вещи, которые не определяются средой и временем, какие-то вечные вещи, и составляющие суть человека, – вот о чём говорит автор. Эти вещи не делают людей ни счастливыми, ни преуспевающими, но от них невозможно избавиться. Такими вещами для Виллема, потерявшего братьев и родителей, становятся его доброе сердце и способность любить и сострадать, для Энди – неспособность быть просто компетентным и отстранённым врачом, не живя при этом жизнью своих пациентов, для Гарольда – острое желание спасти того, кому в сущности можно только помочь, для Малькольма и Джей-Би – переживание и ощущение чужого горя, готовность посвящать время и уделять силы тому, кому нужна их поддержка. И, конечно, для Джуда – готовность годами и десятилетиями имитировать «нормального», «обычного» человека, которым он не является, несмотря на все его страдания, дабы не огорчать и не делать несчастными своих близких.

Роман ориентирован в первую очередь на чувства читателя, вернее, на его способность воспринимать мир не разумом, а душой, но если бы врач пропускал через себя все несчастья своих пациентов, а не был просто профессионалом, он давно бы был в мире ином, поэтому такие книги, как «Маленькая жизнь», не должны быть частыми гостями на столе рецензента, да и любого человека. Даже прекрасно понимая, что всякое художественное произведение – набор приёмов, условностей, собирательных фигур, вымысла и психологических проблем его автора (помимо «оживляющего принципа», конечно), невозможно не испытывать глубокой жалости и невыразимого восхищения по отношению к такому персонажу, как Джуд. К человеку, всего добившемуся в этом непокоримом мире ярких огней и никого никогда не обременявшему ни своим искалеченным телом, ни своей душой. Душой, перенесшей то, что ни одно существо выносить не должно во Вселенной, в которой есть Бог. Вероятно, способность быть один на один со своей судьбой, поддерживать самого себя и иметь духовные силы для жизни в мире демонов своего прошлого и своей тьмы, и не отыгрываться на окружающем социуме, понимая, что конкретно эти люди ничего плохого ему не сделали, и есть одно из самых больших достоинств человека. 

Герои «Маленькой жизни» не могут быть названы «положительными типами» ни с одной разумной точки зрения – они ведут беспорядочный образ жизни, участвуют в сомнительных проектах, не создают консервативных семей, не заботятся о своём будущем даже в более чем зрелом возрасте, они обманывают женщин и злоупотребляют дурью, становятся лёгкой добычей городских проститутов и собственных слабостей. Но в то же время за всей этой мишурой и внешним стоят словно совсем другие люди, очень многое пережившие и очень многого добившиеся, но не утратившие способности любить и быть верными, помогать друг другу несмотря на годы и обстоятельства, жертвовать самым дорогим и поддерживать тех, кто в этом нуждается. Этот пятачок судеб, семь-десять основных персонажей книги,  словно держащих друг друга над бездной времени и событий, тоже становится своей замкнутой, обособленной, маленькой жизнью.  

II.

Кто бы мог подумать, что Виллем, такой легкомысленный, популярный у костюмерш и клерков, ни месяца не живущий дома, бисексуальный и то постоянно тревожащийся о воображаемом спаде своей актерской карьеры, то переживающий, что зрители запомнят его не в том образе, окажется способен на такую глубокую и преданную любовь. Что он пожертвует всем, всем, даже своими перспективами в большом кино, ради человека, который не сможет дать ему почти ничего, который уже давно утратил способность к близости с другим человеком и, возможно, вообще большую часть человеческого в себе.

Этой книгой автор прежде всего напоминает нам о том, что есть вещи, которые никакая любовь и всесторонняя поддержка не могут изменить или загладить, что существует тёмная комната человеческой души и одиночество человеческой судьбы в этом мире. И всё, что окружающие могут сделать, – это принять случившееся с другим человеком и жить с ним с таким, каков он есть, если они действительно любят его. Что человек может быть красивым, успешным, очень одарённым, уважаемым и всего добившимся, вызывающим у других сильные и искренние чувства, но внутри он будет оставаться монстром, живущим в невообразимой тьме своего прошлого. Он ничего не простил и не забыл, у него с «обычным человеком», при всей его немыслимой работе на публику, столько же общего, сколько с древневосточным демоном. Внешнее «уродство», выражающееся в том, что человек прихрамывает или не способен физически покорить Эльбрус, пустяк по сравнению с тем, как может быть изуродована его душа, части которой уже ничто не сможет соединить и оживить. И теперь благообразная и привлекательная внешность того, кто не должен был, физически просто не мог выжить, скрывает за своей выстроенной оболочкой незнакомца, способного быть немыслимо жестоким по отношению к окружающему миру, когда-то так нечеловечески обошедшемуся с ним.

Некоторое неприятие в романе вызывает традиционная черта японской культуры, присутствующая и в мире Мураками, – стремление героев к смерти и постоянное видение её мрачных врат перед собой. Далекая от христианства тема непрощения зла и воздаяния с трудом, но принимается нами, людьми с другим менталитетом, потому что наше сердце разрывается от скорби, когда мы видим, в кого это Зло превратило неповинного ребенка. Но с культом смерти всё иначе. Для нас личность, пусть успешная, но периодически по тому или иному поводу пытающаяся свести счеты с жизнью – уже не объект для сочувствия, а совершенно конкретный «диагноз». Нежелание зрелого человека продолжать своё существование то из-за обиды, то из-за психологической травмы, то из-за потери друга давно уже воспринимается нами как инфантилизм, подростковый эгоизм и неуважение к жизни, а вовсе не как трагические и непреодолимые противоречия в характере. Покорность судьбе, как бы раз за разом доказывающей, что человеку нет места в жизни, трудно сочетается с образом борца за свою жизнь и лидера, к середине жизни готовящегося возглавить крупную компанию. Наличие таких «качелей» указывает на выраженную патологию личности, а вовсе не на недостаток понимания и любви со стороны окружения.

Однако здесь мы вынуждены считаться с мрачными отголосками чуждой нам культуры, принимать вместе с мастерством и увлекательностью романа то, что вызывает у нас отторжение и протест. Мириться с поступками вполне взрослых, уже далеко за тридцать, персонажей, отдающими фантастическим инфантилизмом: с их склонностью к наркотическим вечеринкам и неадеквату, с их импульсивностью и тягой «проверять» глубину привязанности к ним окружающих с помощью эпатирующих жестов, с их зашкаливающей концентрацией на своей персоне. В каком-то смысле это вечные дети, эмоциональные, нуждающиеся в присмотре «взрослых», бегущие до последней возможности от патриархальной традиции. Если мы и встречаем зрелую в нашем понимании личность, не поддающуюся на уловки и проверки уже сорокалетних героев, то это такие столпы мира, как Гарольд Энди и Ричард.  Первый, в сущности, уже старик, потерявший единственного ребенка, посвятил жизнь юриспруденции и преподаванию, усыновил человека, о котором он не мог даже наверняка сказать, что тот не убьёт его во сне, и способен дать своему несчастному приёмному сыну ту абсолютную любовь, которая практически не существует в этом мире, но не способен его спасти. Второй по врачебному долгу и по своему огромному состраданию к человеку повидал в жизни немало ужасного, но не утратил чуткости, не зачерствел в своей практике, готов снова и снова вытаскивать из небытия на свет своих подопечных. Третий – ничего не ждущий для себя и ничего не требующий взамен, но согласный по первому зову оказать профессиональную и любую другую помощь своим друзьям, забыв о собственной жизни.

В мире Янагихары зло оказывается наказанным, но беда в том, что добро вовсе не спасено и не вознаграждено. Гарольд теряет своего второго сына, как когда-то и первого; Малькольм не только погибает в нелепой аварии, но даже не удостаивается той посмертной любви и памяти, которых заслуживал, потому что всё затмевает смерть Виллема. Фатальное одиночество Джей-Би, в сущности, очень одарённого мастера, тоже любившего своих друзей, усугубляется финальным отторжением Джуда, который после потери любимого друга, возможно, навсегда становится тем, Другим. Жизнь трагична, коротка и жестока – вот о чём говорит финал книги. И это разочаровывает, потому что мы ждали чего-то большего, нежели этот стандартный вывод, чего-то более глубокого и гармоничного, нежели та чёрная дыра небытия, в которую наконец уходит от своих демонов Джуд.
Но в то же время все затмевают мгновения невероятного счастья и исполнившихся желаний, казалось бы, абсолютно недостижимых. Джей-Би к пятидесяти становится признанным художником, созданные в период его наркотической зависимости полотна оказываются вершиной его творчества. Малькольм, с ужасом осознавший, что его архитектурное мастерство — набор приёмов, не вдохновленных истинным дарованием (что вообще может быть хуже для художника на середине жизни?), переживает этот кризис и находит в себе второе дыхание. Виллем, когда-то эпизодический актер в фантастических сериалах, теперь играет Рудольфа Нуреева, и его лицо не сходит со стендов, но встречается уже не смешками и пересудами, а преклонением. Самой невероятной оказывается судьба Джуда, не только поднявшегося в верха юридического мира и разбогатевшего, но и соединившегося  с любимым человеком, который был готов принять его тем, кто он есть.

В сущности, этот роман нельзя назвать только трагическим – герои не умирают молодыми, их мечты исполняются, мир не только бьет их наотмашь, никто из них не оказывается несостоятельным, фальшивым или попросту дурным человеком. Но в то же время Зло, постоянно напоминая о себе тревожным фоном, совершенно очевидно переполняет книгу, вытекает за края и затапливает своим ядом всё. Оно не всегда персонифицировано, не всегда реально, порой оно давно в прошлом, но в то же время вечно – и в этом его победа. Это и кошмар детской мужской проституции, воплощением которой становятся такие посланники тьмы, как брат Лука и психиатр Тейлор, и кровавый призрак насилия над слабыми и больными, проявившийся в образе Калеба; и душевная чёрствость, не в последнюю очередь происходящая от нищеты и невыносимых жизненных тягот, но, тем не менее, – это родители Виллема, это усыновители маленького Джуда. Наконец, это Другой в самом человеке, это кривляющееся и дьявольски усмехающееся лицо старого друга, визжащего в наркотическом дурмане, что он никогда не любил тебя, что всё это было ложью и притворством, потому что кто может полюбить вот это, да ты и сам это всегда знал, не так ли?
Но в конечном итоге эта вещь не об отношениях взрослых людей, не о пути к успеху, не о борьбе и выживании в мегаполисе, даже не о пороках и парадоксах своего времени – а о детстве. О том маленьком мальчике, который существует в каждом взрослом мужчине и является его тайной основой. Путь и все обстоятельства жизни этого далекого, внутреннего существа очень важны, потому что именно он управляет душой и сердцем большого серьезного человека на протяжении всей жизни – и неважно, какими мишурными благами ты одарил себя в Большом Мире, всплыв на волне своего времени. Если это дитя до сих пор живет в непроглядной тьме прошлого, в одиночестве, среди демонов невообразимого зла и невозможных в здоровых людях пороков, если этот ребёнок изломан так, что уже ничего нельзя срастить и стереть, то миру придётся платить страшную цену, когда это дитя призовёт его к ответу. Именно этот искалеченный ребенок, потерявший свою опору и в каком-то смысле психологическую «мать», Виллема, с нечеловеческой ненавистью отдаёт приказ «стереть в порошок», в общем, ни в чем не повинных людей, причастных лишь к созданию грузовика, сбившего автомобиль его друга.

Уже не так важно, что зло будет наказано волной резонанса даже без какого-либо участия со стороны жертвы, куда печальнее то, что все, кто соприкоснутся с этим выжившим созданием, уже никогда не освободятся от части его опыта, никогда не смогут испытать лёгкости освобождения и простого счастья существования в этом мире. Зло, его живое олицетворение, его физическое доказательство, самое ужасающее и неопровержимое свидетельство того далекого и призрачного, о чем ты хотел бы никогда не знать и навсегда забыть, – смотрит на тебя сквозь невидящие глаза того, кого ты любишь больше всего на свете и хотел бы уберечь от всего дурного, и ты не знаешь этого человека. И он молчит отчасти и из-за тебя самого, потому что то, что ты не мог вообразить даже в самом страшном кошмаре, на самом деле живёт предельно близко от тебя, – и он боится, что ты сам не знаешь, чего хочешь, что ты мечтаешь спасти и вернуть миру потерянную душу, но просто не сможешь вынести даже на мгновение ту тьму, которая уже давно стала его привычным альтер эго.