Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман...
Эдуард Багрицкий
«Три повести о Васе Куролесове» Юрия Коваля (с комментариями
Олега Лекманова, Романа Лейбова, Ильи Бернштейна, Издательский проект «А и Б», 2016) – необычная публикация, но сами они хорошо известны читателю. Переиздавались повести немало, и диафильм был выпущен, и мультфильм есть, режиссёра Владимира Попова с голосами всех знаменитых советских актёров разом. Был и игровой фильм по одной из повестей, «Пять похищенных монахов». Что же такого нового в этом издании, где все три повести собраны под одной «крышей»?
Илья Бернштейн выпустил уже немало переизданий забытых или полузабытых старых книг, изданных в советское время (называть их советскими рука не поднимается – потому что советского в них как раз очень мало). Книгу Коваля о Васе Куролесове Бернштейн включил в серию переизданий под названием РУСЛИТ – литературные памятники XX века. Как теперь уже ожидаешь от такого рода изданий, подготовленных Бернштейном, текст сопровождается объёмным справочным аппаратом, где есть всё – от объяснения, что такое «ориентировка» на языке оперативников, до изображений разных пород почтовых голубей. И ещё множество фотографий – и подмосковной Тарасовки, и папиросной коробки с васнецовскими «Тремя богатырями».
Комментарии в книжке занимают почти треть объёма, и это совершенно отдельное чтение – из него можно почерпнуть почти всю необходимую информацию о жизни страны в семидесятых годах. Что ели, что пили, что курили. Какие книжки читали, как строили новые жилые массивы, какие песни пели. И даже как огурцы солили. Составлены комментарии специалистами по «взрослой» литературе Олегом Лекмановым, автором биографий Осипа Мандельштама и Сергея Есенина, Романом Лейбовым, главным редактором гуманитарного сайта «Ruthenia», и, конечно же, самим издателем, Ильей Бернштейном.
Кто только уже не написал об этой публикации, книги Коваля немедленно «зацепляют» тех, кто читал их в детстве, пробуждают какие-то самые приятные детские воспоминания. Надеюсь, и у тех, кто читает их в первый раз, сформируются те же отношения с этим текстом – а их никак иначе, чем любовными, и назвать нельзя. В моем детстве этих книжек, увы, ещё не было, я, как ни странно, про Васю Куролесова впервые прочла именно в этом издании. Но как выяснилось, никогда не поздно.
Событий в трёх повестях – навалом. Погони, похищения, стрельба. Действие развивается в невероятно быстром темпе, сцены сменяют друг друга стремительно, как в кино – детектив всё-таки (или почти детектив). То, что происходит, в каком-то смысле достаточно случайно, однако это случайность, от которой нет ощущения необязательности. Такой стиль вообще характерен для советской детской прозы семидесятых-восьмидесятых годов. В тех же семидесятых подхватит его и подпустит в него ещё больше абсурда Радий Погодин в своей «Книжке про Гришку»: «Он, разумеется, парень толковый, но у него ещё становая ось слабая – летать его, понимаешь, тянет».
Сам Коваль, тоже же в семидесятые, написал ставшую знаковой в поздне-советской культуре повесть «Недопёсок» с потрясающей концовкой: «Ровно через месяц недопесок снова сбежал. На этот раз он нигде не задерживался и наверняка добрался до Северного полюса». Тема тюрьмы и свободы, права на побег и решимости убежать оказалась невероятно важной в пору хрущёвской оттепели и особенно после неё. Недаром в «Васе Куролесове» все куда-то непрерывно бегут и откуда-то непрерывно убегают.
Но самое интересное в «Васе Куролесове» это, конечно же, язык – он такой невероятно советский и в то же время невероятно пародийный. Речь героев течёт как ручеек, не умолкая ни на минуту, и хочется цитировать и цитировать, чем я сейчас и займусь: «Вот так и ходи по земле, – размышлял Вася, – кто знает, простая ли это земля? А не место ли это прошлого преступления?»
В этом языке изобилуют гиперболы и метонимии: «Тут Вася почувствовал, что разговор пошел по идиотской дорожке, и решил свернуть на асфальтовый проспект разума». Мне даже почудились этакие советские кеннинги: «Оперативная машина «ГАЗон», фырча и ворча бензиновым животом, мчалась на место преступления». Впрочем, история Васи Куролесова – это своего рода сага, так что неудивительно.
Язык книги возвращает читателя на пятьдесят лет назад – к раннему Булгакову, к Платонову, к Хармсу и Зощенко. В примечаниях не раз упоминаются и прямые отсылки к роману «Мастер и Маргарита», почти неприкрытые цитаты. Язык у Коваля – непростой, нелинейный, с сумасшедшинкой. Даже пространство теряет линейность и прямолинейность – и вместо Курска попадаешь в Картошин или Карманов, которых нет ни на одной карте.
Та же сумасшедшинка проявляется и в сюжетных поворотах – чего только стоит сцена с солёными огурцами, вокруг которых стремительно завязывается короткий роман Васи Куролесова и Шурочки. А уж как работает Васин гипноз! «Вот тебе и подключился, – думал Вася. – Сейчас так ляпнут пулею в лоб – сразу отключишься... Эх, оружия у меня нет! Что делать? Остаётся одно – гипноз. Буду их гипнотизировать!»
К тому же повести эти удивительно философичны: «Если так уж твёрдо рассуждать, то за всяким крайним случаем обязательно лежит другой, ещё крайнее, и к нему обязательно надо готовиться, а то, если первый крайний случай тебя не возьмёт, следующий доконает». Что может быть глубже и правдивее?
