Александр Червинский, Михаил Мишин. ЛЯГУШКИ С ШАМПАНСКИМ (вкус 95-го года)

Редактор: Наталья Якушина



(комедия)



Действующие лица:

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ
РАЕЧКА
СТАСИК
МАША
ТАМАРА


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ 

Андрей Сергеевич едет по Москве в своём «Мерседесе», и они с «Мерседесом» очень друг на друга похожи – обоим за шестьдесят, и в обоих есть нечто величественное, несмотря на понятную в таком возрасте коррозию и помятые крылья.  Даже голоса у них одинаковые – оба рокочут негромко и без лишних эмоций. 
У Тамары же, с которой Андрей Сергеевич говорит по телефону, голос неспокойный и резкий, а вокруг грохочет Москва, и динамик выкручен на полную громкость.

ТАМАРА. Андрюша!..  Алло!..  Андрюша, почему ты не отвечаешь? Я тебе такое сказала, а ты ничего не отвечаешь!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (спокойно). Я тебе отвечаю.
ТАМАРА. Андрюша, ты, наверное, не понял!  Машенька сказала, что она выходит замуж!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я это понял.
ТАМАРА. Андрюша, я видела его фотографию на ее телефоне! У него синие волосы, а глаза красные, как у дьявола, и Маша говорит, что он писатель! (Засовывает палец в рот и трогает верхнюю челюсть.) А-а-о-о-э-э.
ТАМАРА. Андрюша! Твоя единственная дочь выходит замуж за какого-то дегенерата, а тебе нечего на это сказать?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Э-э-о-о-а-а.
ТАМАРА. Что с тобой?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (вынимает палец изо рта).  Ничего страшного. Просто думаю.
ТАМАРА. О чем?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О смерти.  
ТАМАРА. Опять? Где у тебя болит?  Алло? Ну что ты молчишь? Поясница?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. На поясницу я давно не обращаю внимания.
ТАМАРА. А что? Сердце? Печень? Ну, говори уже! 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. У меня опять выпали зубы.
ТАМАРА. Нижние?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Верхние, справа.
ТАМАРА.Куда ты их положил?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я их вставил обратно.
ТАМАРА. Ты с ума сошёл? Ты же ими подавишься!  Вынь и спрячь в карман! Сейчас же! При мне!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Для этого надо остановиться.  А я в потоке машин. Я ведь, Тамара, все-таки работаю. (Высовывает руку из окошка и ставит на крышу «Мерседеса» колпак с надписью «ТАКСИ».) 
ТАМАРА. Ты не можешь работать в таком состоянии! Ты в кого-нибудь врежешься!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А тебя это волнует?
ТАМАРА. Волнует! Ты и Маша – вообще все, что меня волнует!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тогда зачем ты мне говоришь, что Машенька выходит замуж? Ведь ты прекрасно знаешь, что она делает это нарочно, чтобы поскорее загнать меня в гроб.
ТАМАРА. Андрюша! Сейчас это у нее серьезно!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тогда, тем более, зачем ты мне позвонила? Чтобы загнать меня в гроб ещё скорее?
ТАМАРА. Андрюша!  Это так ужасно несправедливо! Я, твоя родная сестра, загоняю тебя в гроб? Да я тебе жизнь посвятила! Я вожу тебя по всем врачам!  Я готовлю тебе всё протёртое! 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ты готовишь протёртое, Тамара, только потому, что я его ненавижу.  Потому, что мне от него уже совсем жить не хочется.
ТАМАРА. Андрюша!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, господа, вам не повезло. Вы живете с чудовищем, которое всегда говорит правду. А теперь, извините, но я должен зарабатывать на свои похороны.

И отключается.  И тормозит, завидев очередную пассажирку.


СЦЕНА ВТОРАЯ

Пассажирка эта – Раечка, дама на высоких каблуках, в избыточно роскошной шубе и слишком крупных драгоценностях, которые сейчас, на летней московской улице, смотрятся довольно глупо. Когда Андрей Сергеевич беседовал с Тамарой, Раечка выскочила на проезжую часть и, размахивая сумкой с золотыми блёстками, пыталась поймать такси.  
И вот она подбегает к «Мерседесу», и мы видим, что для своих сорока семи Раечка выглядит прекрасно - даже сейчас, когда она горько плачет, а разноцветная косметика течет по её лицу.

РАЕЧКА (открывая дверцу и всхлипывая). Чистые пруды.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (брезгливо поморщившись). Садитесь.
РАЕЧКА. Рядом с «Современником». О, май год! О, май год!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. Ничего. Это я по-английски.

Она и дальше станет вставлять английские слова с дурным произношением, да и русский у неё неряшлив, она ударения не там ставит. 
И поехали.  
Тут надо сразу уговориться о том, как всё это будет выглядеть на сцене. Возможно, театр пожелает выкатить на неё настоящий «Мерседес» – прекрасно.  Но можно посадить актёров и на стулья. И хотя изрядная часть действия будет происходить в машине, сидеть в ней все время вовсе не обязательно. Актёры могут перемещаться по сцене, как сочтут нужным.  Но это позже, а сейчас Раечка, всхлипывая, достаёт из сумки мобильный телефон и тычет в него ярко накрашенным ногтем.  

РАЕЧКА. За что? Ну, за что? (В трубку.) Алло! Стасик, сладенький мой, ну что ж ты бросаешь трубку? Я второй день в Москве, а ты бросаешь.… Ну, почему ж я – «трепло американское»? Я ж все-таки твоя мама.  И я туда уже еду… Йес, йес, на такси.  И он всё до копеечки отдаст. А потом пойдем с тобой в ресторан. Какой сейчас в Москве самый крутой? Представляешь, я в жизни не ела лягушек. А ты?.. А давай, мы с тобой попробуем лягушек? Только вдвоём. Мать и сын. Без этой твоей…  Опять повесил. (Плачет и сморкается в бумажную салфетку.)

Андрей Сергеевич снова морщится.

РАЕЧКА. Понятно – она там с ним рядом. (Опять набирает номер.) Алло! Сыночка, я больше не буду. Мне просто интересно, как матери, с чего это так срочно оформлять отношения? Ребеночком пугает?

Телефон пищит и отключается.

РАЕЧКА. Такой хороший мальчик. И вляпался в такую стерву.  Ну, вот за что? За что?

И плачет.


СЦЕНА ТРЕТЬЯ 

Плачет она неприятно, с какими-то вульгарными подвываниями. Андрей Сергеевич при его  оголенных нервах выносить этого вытья не в состоянии и должен её каким-то образом утихомирить.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вот вы сказали: «За что? За что?» Извините, что вторгаюсь в сугубо личное, но в наше время они все выходят замуж за дегенератов.

Раечка шумно всхлипывает. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И мне кажется, я знаю, как вас утешить.

И он слегка касается Раечки своей немолодой, но изящной рукой. Для джентльмена в летах такое движение вполне естественно, но Раечка отпихивает его руку.

РАЕЧКА.О, ноу! Ноу!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что вы, дорогая, это вовсе не то, что вы подумали. Я имею в виду утешение духовное. Дело в том, что уже много лет назад я совершил некое открытие.

Раечка хлюпает носом и воет ещё противнее. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И случилось это, между прочим, у театра «Современник», к которому мы сейчас едем. Но тогда этот театр стоял не на Чистых прудах, а на Триумфальной площади. И там, возле памятника Маяковскому, мы, молодёжь, собирались и читали стихи. Вскарабкаюсь, бывало, на пьедестал, держусь за бронзовую штанину поэта и ору на всю площадь: «По сонному фасаду бесстыже, озорно, гориллой краснозадой взвивается окно...»  

Стихи Андрей Сергеевич декламирует мастерски – голос его вдруг меняется и льётся мощно и красиво. Раечка перестаёт выть и прислушивается.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Дивное время. Полет Гагарина. Молодые идиоты. Нам казалось, что жизнь прекрасна, а завтра будет ещё лучше. А потом приехала милиция, и все накрылось медным тазом, и не стало ни Гагарина, ни стихов. И все возопили: «За что? За что?» И никто не мог найти ответа. А я его нашёл.  Вы знаете, что такое энтропия?

Тут Раечка впервые поворачивается, смотрит на таксиста и озадаченно раскрывает рот, пытаясь вспомнить, где она это лицо уже видела.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Энтропия. Тепловая смерть Вселенной. Никогда не слышали?
РАЕЧКА (вглядываясь в благородный профиль таксиста). Ноу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Дайте-ка мне вашу руку.
РАЕЧКА.  Зачем?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Для наглядности. (Берет её за руку.)  Чувствуете?
РАЕЧКА. Чего?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Моя рука холодная, а ваша горячая.
РАЕЧКА. И чего?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А того, что, если я подержу её подольше, она тоже остынет. Так вот, это и есть энтропия.  Физический закон, которому подчиняется все мироздание.
РАЕЧКА. Вау!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ещё как вау. Смысл этого закона в том, что вся наша Вселенная постепенно остывает. Остывает и будет остывать, пока температура во всем Космосе не сравняется – наступит всеобщий абсолютный ноль, и погаснет Солнце, и все звезды.  Именно в ней, в этой неотвратимой гибели мироздания, таится ответ на ваш дурацкий вопрос: «За что?»  Вообще, смерть – благодатнейшая тема для размышлений. Вы часто думаете о смерти?
РАЕЧКА. Ноу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А зря.

И в этот момент звучит «Траурный марш» Шопена – такой уж у Андрея Сергеевича звонок мобильного телефона.  


СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ 

Это опять Тамара. И поскольку современный телефон позволяет не только слышать человека, но и видеть, то театр, если пожелает, выведет Тамару на сцену живьем. И тогда главное в ее облике – мужественность. Возможны даже небольшие усики.

ТАМАРА (кричит). Андрюша!  Алло! Алло! Ты меня слышишь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А почему ты, Тамара, всегда кричишь?
ТАМАРА. Я кричу, потому что тебе только что звонили со студии! Тебе предлагают работу! И они не могут тебе дозвониться!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Тише. Успокойся. Эти сволочи мне уже вчера дозвонились. И я уже отказался. 
ТАМАРА. Что ты сделал?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Отказался.
ТАМАРА. Андрюша! Ты отказался от роли?!

Тут Раечка настораживается и всматривается в Андрея Сергеевича ещё внимательнее. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, Тамара, я отказался. Потому что эти сволочи предложили мне озвучивать муху. 
ТАМАРА. И ты отказался?! Самые великие артисты озвучивают животных! Папанов озвучивал волка! Олег Табаков – кота! Рина Зелёная – черепаху! И ты сам так гениально озвучил таракана!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Потому что таракан был главной ролью.  А эта муха – эпизодическая. И предлагают они её с единственной целью – чтобы меня унизить. И ты это прекрасно знаешь, но звонишь специально, чтобы унизить меня ещё больше. Да, Тамара? 
ТАМАРА. А знаешь, Андрюша, чего мне иногда хочется? Мне иногда хочется поехать на Савеловский вокзал и броситься под первую электричку.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Назло мне. Да, Тамара? (Отключается и с полной невозмутимостью возвращается к Раечке.)  Так вот, о моем открытии. Вы плачете. Вам плохо. Вам очень плохо. Но вспомните о предстоящей гибели Вселенной, – и вам сразу станет легче. А ведь гибель эта уже близка, очень близка.  Тают полярные льды, исчезают леса, повсюду цунами, наркотики, террористы, озоновые дыры. Люди подлеют, государства вырождаются, семьи распадаются, искусства умирают. Кино уже умерло.
РАЕЧКА. Кино!     

И, наконец, узнает таксиста – и от восторга немеет.
    

СЦЕНА ПЯТАЯ 

А таксист своим мерно рокочущим голосом продолжает утешительную лекцию.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И все эти катастрофы происходят в наши дни одновременно, По-вашему, это случайные совпадения?
РАЕЧКА (в потрясении). О, ноу, ноу!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Разумеется, не случайные. Я много читал и думал, и пришёл к твердому убеждению – тепловая смерть Вселенной наступит в самом ближайшем будущем. Не понимают этого только полные идиоты. И вполне возможно, что вы, моя дорогая, застанете момент, когда погаснет Солнце.
РАЕЧКА. Ой, май год!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И в сравнении с грандиозной трагедией гибели Вселенной, все ваши беды и ваш Стасик, и вы сами – просто какая-то мелкая, ничтожная пыль.
РАЕЧКА (как заворожённая). О, йес!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Конечно, йес.  Осознайте это – и вам сразу станет легче. Более того – гордитесь своей судьбой. До вас на Земле жили тысячи поколений, но угасающее Солнце увидите только вы. Аристотель и Толстой его не видели,
Наполеон не видел, Коперник не видел. А вы со Стасиком увидите.

И тут Раечка от переполняющих её чувств визжит и хлопает в ладони.

РАЕЧКА. О, йес! Йес! Это вы!  Ну, точно – вы!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что с вами?
РАЕЧКА. Вы Андрей Зайко! Артист Андрей Зайко!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мы с вами знакомы?
РАЕЧКА. Мама дорогая! Сколько лет прошло, а я вас сразу узнала! Вы и тот самый «Мерседес»! Вы ж и тогда на нем ездили! Это ж надо! Прилететь из Америки – и из тысяч машин сесть прямо к вам! О, май год! Андрей Зайко!  Фильм «Таёжный рассвет»! (Напевает.) «Встретил я тебя на беду, Галя, за горизонт я с тобой пойду, Галя...» Вы ж это там с гитарой пели! На Ангаре, у костра!  Вы были геолог и любили радистку Галю, и искали в тайге молибден.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (мрачно). Марганец.
РАЕЧКА. Молибден. Я точно помню. Я ж «Таёжный рассвет» двенадцать раз смотрела. Андрей Зайко! Звезда моя безответная! А помните, как вы выступали перед сеансом в кинотеатре «Аквариум»? Помните?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Смутно.
РАЕЧКА. Так я ж там была! Я с Толиком в последнем ряду сидела!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да что вы.
РАЕЧКА. А вы рассказывали, как вживались в образ геолога, и как на съёмках вас ела мошка, и как вы ходили на медведя.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я ходил на медведя?
РАЕЧКА. Ну как же – с рогатиной! Ой, мама, я же все до словечка помню, что вы тогда говорили.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да? И что же я ещё говорил?
РАЕЧКА. Что стране нужен молибден, но что для вас главное – тема любви, и вы мечтаете сняться в фильме про любовь. А потом погасили свет, и вы появились на экране – такой красивый, такой умный, такой смелый! И я вас так любила, так любила. О май год!

И в избытке чувств метнувшись к Андрею Сергеевичу, Раечка влепляет ему в щеку мокрый поцелуй. На щеке остаётся фиолетовое пятно.

РАЕЧКА. А потом эта Галя попала в болото, а вы её спасли, и нашли молибден, и стали с ней целоваться, и я от ревности была готова её убить, а Толик ко мне в темноте все время лез и лез, а я его даже не замечала. А потом мы с ним пошли на Чистые пруды, на скамейку, и я с ним хотела говорить только о вас, а он все лез и лез, а я думала только о вас, а была уже ночь, и я даже не заметила, а потом было уже поздно.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что – поздно? 
РАЕЧКА. Залетела. И родился Стасик. И все из-за вас.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это в каком смысле? А то после «Таёжного рассвета» много чего бывало. А потом претензии…
РАЕЧКА. Ой, да что вы, какие претензии!  Я вам за Стасика на всю жизнь благодарна. Я ему так и сказала.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что сказали?
РАЕЧКА. Что вы его отец. О, май год! Я, Раиса Булкина, еду по Москве в «Мерседесе» с Андреем Зайко! И такая страшная… (Поспешно достаёт из сумки косметичку и начинает приводить себя в порядок.)
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Погодите, погодите. Вы сказали вот этому вашему сыну… (Брезгливо показывает на её телефон.) Что я его отец?
РАЕЧКА. Ой, вы даже не представляете, как он на вас похож. Прямо копия!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это каким же образом?
РАЕЧКА. Ну, я же в этот момент думала о вас – вот и родился вылитый вы.  Да что я – все о себе, да о себе. Расскажите лучше о ваших творческих планах. Эта Тамара вам, извиняюсь, кто – жена? Или не жена? Ой, прямо весь искривился!

А скривился Андрей Сергеевич, потому что «Мерседес» застрял в чудовищной пробке, и стадо машин вокруг дымит и рычит, и дышать уже нечем, а задыхаться – да ещё в обществе болтливой дуры – придётся, похоже, долго. 

РАЕЧКА. А я-то думаю, чего вдруг такси? А это вы в образ вживаетесь, да? Как тогда в геолога. Угадала? К съёмкам готовитесь. А то я за вами из Америки слежу, а вы всё не снимаетесь и не снимаетесь. Я ж там все русские каналы смотрю, а вас не показывают и не показывают. И в газетах про вас ничего. И по радио. Про других-то наших звёзд с утра до вечера – кто с кем живёт, кто где тусуется, а про вас ни словечка. За все время только одно интервью и было – на «Эхе Москвы», когда вы с женой разводились. Она в журнале «Советский экран» работала.  Или тогда уже не работала?  Так это ж сколько лет прошло, как вы с ней развелись?  Двадцать?

Андрей Сергеевич, конечно, понимает, что бестактный словесный поток порождён не злым умыслом, а глупостью. Но от этого не легче.

РАЕЧКА. Ужас.  Куда у нас в России культура катится, если такую звезду – и не снимают!  Это ж сколько вы не снимались? Лет двадцать пять? Да нет, больше! Ведь как я уехала – ни одного нового образа не создали! Ну а теперь, значит, снова создаёте?

При этом Раечка реставрирует свой макияж, и один глаз уже готов и смотрит на собеседника с таким идиотским обожанием, что Андрей Сергеевич не выдерживает. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Извините, я вас прерву, но смотрите, какая пробка. Мы тут целый час можем простоять. А вы торопитесь. Так вы на метро гораздо быстрее доедете. Вон, видите, – станция метро. Совсем рядом. Только вы сразу, прямо сейчас выходите.
РАЕЧКА. Ой, ну что вы, какое метро!  Нет, я с вами!  О, май год! В роли таксиста – Андрей Зайко!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но у вас, кажется, какое-то важное дело. Вас там сыночек ждёт.
РАЕЧКА. Ничего, подождёт. Зато же он вас увидит. А вы его хотите увидеть?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет.
РАЕЧКА. И опять искривился! Ой, поняла – вы ж в образ вживаетесь! У вас этот идёт… творческий процесс, а я отвлекаю, да?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Ну что вы.
РАЕЧКА. Всё-всё. Поняла. Молчу. «Таёжный рассвет»! Это ж какое у нас раньше было кино! А какие песни. И все такое жизненное. И посмеешься, и поплачешь. А сейчас же вообще смотреть нечего. Одна чернуха-порнуха. Потому вы и не снимались, да? Не разменивались.  Молодец, Зайко.  Ждал своего часа.  И дождался, да?   Всё-всё, молчу.

«Мерседес» по-прежнему стоит в ревущей и дымящей пробке. Раечка изо всех сил пытается молчать – и молчит секунды три. 

РАЕЧКА. Так, значит, таксист – и есть та самая роль, о которой вы тогда мечтали? Тот самый ваш заветный фильм про любовь.

И тут Андрей Сергеевич, хоть и джентльмен, не выдерживает.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да какой, в жопу, фильм? Какая любовь? Дорогая моя, неужели вы до сих пор не поняли? Я таксист! Понятно вам? Таксист! Это не роль. Это моя работа!
РАЕЧКА. О, май год.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да! Я работаю таксистом, потому что эти новые уроды меня не снимают и никогда уже снимать не будут! Иногда я озвучиваю мух и тараканов, но мое человеческое лицо уже никого не интересует.  Да я бы на любую чернуху-порнуху согласился, – на любую, понимаете! – лишь бы снова оказаться перед камерой и услышать команду «Мотор!»  Но этого никогда не случится, потому что «Таёжный рассвет» кроме вас уже ни одна собака не помнит, а я, как и вся наша очаровательная Вселенная, нахожусь в последней стадии энтропии.
РАЕЧКА. Ноу!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Йес, черт вас побери!  Я уже целый час вам об этой энтропии толкую, а вы ни хрена, ну, буквально ни хрена не поняли. 
РАЕЧКА. Почему не поняла? Я все поняла. Только с моей точки зрения…
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Бога ради, замолчите.
РАЕЧКА. Я только хочу сказать, что с моей точки зрения вы еще совсем молодой.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ещё одно слово – и меня кондрашка хватит, и никакая «скорая» по этим пробкам сюда не доберётся!
РАЕЧКА. А вот у нас в Америке…
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Всё, всё, выходите! Денег не надо. Выметайтесь!

И зажмуривается от стыда и досады, потому что никогда прежде так грубо с дамами не разговаривал.  

РАЕЧКА. Я, конечно, уйду. Только, извиняюсь, как вас по отчеству?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Андрей Сергеевич.
РАЕЧКА. Очень приятно. Раиса Ивановна. Так вот, Андрей Сергеевич, это вы сами ничего не понимаете, а я сама из Америки, и вы, меня, конечно, извините, но у нас там энтропии нет.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раиса Ивановна, это вы меня извините, но эту собачью чушь я больше слушать не могу!
РАЕЧКА. Ноу-ноу. Это не чушь. Это просто у нас в России такое мировоззрение. А у нас в Америке неважно - молодой ты или пенсионер, богатый или бутылки на помойке собираешь, а спросят тебя: «Хау ар ю? Как дела?» – и все отвечают: «Айм грэйт! Айм файн!» Всё «олл райт!»
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А у меня вот не всё "олл райт". И у вас, кстати, тоже.
РАЕЧКА. Это вы про Стасика? Да он всегда так. Чуть что – конец света.  Я ж говорю, вылитый вы.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Пожалейте меня. Уйдите.
РАЕЧКА. Я, Андрей Сергеевич, уйду. Только вы звезда моей юности, и я просто хотела вам помочь.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не надо.
РАЕЧКА. Почему? Вы мне не чужой человек. А у нас в Америке даже чужим помогают.  И Африке, и этой, как её… где наводнение.  И на борьбу с экологией, и бездомным собакам. Я, кто ни попросит, всем даю. И шубу эту и украшения – сейчас вернусь и тоже в церковь снесу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?
РАЕЧКА. А там бедным раздают. А вам я хотела тем более.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Все, прощайте.
РАЕЧКА. Прощайте. А только с моей точки зрения, Вселенная никогда не умрёт.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вот как? То есть, вы с Эйнштейном не согласны?
РАЕЧКА. Ноу.

Раечка хочет выйти из машины, но Андрей Сергеевич ловит её за рукав шубы.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, погодите. Это уже интересно.

Он вдруг понимает – всерьёз к этой Раечке относиться не надо. Надо к ней относиться иронически. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (иронически). Ну и как же вы, Раиса Ивановна, пришли к идее бессмертия Вселенной?
РАЕЧКА (с готовностью возвращаясь). В сабвэе.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Где-где?
РАЕЧКА. В метро. Я как раз работу потеряла, и из квартиры выгнали, ну и я там, в «Эй-трэйне», ночевала.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. «Эй-трейн». Это у нас там поезд такой, в Нью-Йорке. Из Манхэттена в Бруклин.  Час пятьдесят идёт. Садишься – и спишь.  На конечной выгоняют – ну, пересаживаешься и спишь в обратную сторону.  Ужас – ночь, одна в вагоне, кушать хочется, в кармане – три доллара. Я ж деньги все маме отсылала – на Стасика. У него тогда уже английская школа была, и теннис, и музыка. О, май год, думаю. Придётся идти в проститутки.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И это решение стало основой ваших разногласий с Эйнштейном?
РАЕЧКА. Нет. Основой стал мексиканец.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. Который меня ограбил.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вау.
РАЕЧКА. Прямо там, ночью, в «Эй-трэйне». Показал ножик и мои три доллара все отобрал. Я как зареву. Реву – и вас вспоминаю. Это ж я из-за вас, Андрей Сергеич, стала матерью-одиночкой. Мы ж только на мамину пенсию жили. И в Америку, деньги зарабатывать, я уехала из-за вас.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А Толик?
РАЕЧКА. Какой Толик?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Который лез и лез. Он вам не помогал?
РАЕЧКА. А, этот. Нет. Он там по пьянке утонул.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Где – там?
РАЕЧКА. В пионерском лагере. Ну, где мы начали встречаться. Он там у нас физруком работал, а я отдыхала. Ну вот, думаю, он там на «Мерседесе» катается, автографы раздаёт, а он тут меня сейчас зарежет. Но он меня пожалел.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Опять не понял. У вас все называются «он». Кто из них вас пожалел?
РАЕЧКА. Мексиканец.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мексиканец вернул вам три доллара?
РАЕЧКА. Ноу-ноу. Кто ж деньги отдаёт? Никто не отдаёт. Но он рассказал мне легенду.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Легенду?
РАЕЧКА. Ихнюю, старинную, мексиканскую. Рассказать?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, конечно.
РАЕЧКА. Заходит один амиго в пивную и говорит: «Мне полстакана текилы». Ну, тот ему наливает. Этот говорит: «Братан, ты мне сколько налил? Стакан же почти пустой!» А тот вынимает револьвер, приставляет этому к башке и говорит: «А сейчас?»  Этот говорит: «Сейчас почти полный». Тот говорит: «Видишь, амиго, все зависит от мировоззрения». Вот такая, Андрей Сергеевич, легенда. Поняли, к чему это?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, еще бы. К тому, что мой «Таёжный рассвет» превратил всю вашу жизнь в полный кошмар.
РАЕЧКА. Не поняли. А вот я тогда сразу поняла. Это про половину стакана. Одному всегда кажется, что стакан наполовину пустой, а другому – что наполовину полный. Это как кому кажется его жизнь.  Вот давайте вас проверим. Вот заходите вы, Андрей Сергеевич, в пивную, и этот вам наливает полстакана. И вы на стакан смотрите – и что вы ему скажете?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Стакану?
РАЕЧКА. Нет. Этому, с револьвером.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Скажу, чтобы он сразу меня пристрелил.
РАЕЧКА. Почему?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Потому что я не пью текилу.
РАЕЧКА. Ноу-ноу. Текила тут ни при чем.  Это не про текилу – это про ваше мировоззрение. В стакане-то может быть что угодно.  Квас. Квас вы пьете? 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ноу. У меня кислотность.
РАЕЧКА. Тогда вода. Он вам наливает полстакана воды. И ваш стакан наполовину – что?  Пустой или полный? Вам как кажется?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мне, Раиса Ивановна, кажется, что в тот момент, когда вы сели в мою машину, энтропия достигла критической точки. Похоже, Солнце погаснет сегодня. Смотрите – уже темнеет.
РАЕЧКА. Это потому, что у вас стакан наполовину пустой. Вот я и хочу вам помочь. Потому что я, когда про половину стакана поняла, у меня все в жизни сразу стало окей. И в тот же день работу нашла.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И вышли замуж за миллионера.
РАЕЧКА (серьезно).  Нет. Это не сразу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. Сперва я мыла лестницы.

Но тут опять звучит «Траурный марш».

                                                
СЦЕНА ШЕСТАЯ 

Это опять Тамара.

ТАМАРА. Алло!.. Алло!..  Андрюша, ты меня слышишь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Слышу. Но я работаю.
ТАМАРА. А ты принял мочегонное?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тамара, я не один. У меня пассажир.
ТАМАРА. А в твоём возрасте уже не надо стесняться.  Я тебе напоминаю принять мочегонное, чтоб ты потом ночью не мучился, а ты меня так грубо обрываешь.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я тебя не обрываю.
ТАМАРА. Ты меня всегда обрываешь, Андрюша. И чем нежнее я о тебе забочусь, тем ужаснее ты меня обрываешь. Ты зубы вынул?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (проверяя пальцем зубы). Э-э-э-о-о-а-а-а?
ТАМАРА. А знаешь, Андрюша, почему с тобой очень трудно? Потому что ты презираешь все человечество. И я прекрасно понимаю твою жену. Она только что звонила. И это был очень важный звонок.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Короче.
ТАМАРА. Опять обрываешь. Вот поэтому она и звонит не тебе, а мне. Потому что со мной ей легче, чем с тобой. И мне с ней тоже.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Короче.
ТАМАРА. Короче, она боится тебя даже сейчас, когда она на краю света, в пустыне Гоби, и уже давно не твоя жена.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (трогая зубы). А-а-о-о?
ТАМАРА. Ты её никогда не понимал. Когда она собралась ехать в Израиль, ты не поехал. Когда она была кришнаиткой и пела на Пушкинской площади «Хари, Кришна», ты с ней петь отказался, и когда она вступала в коммунистическую партию, ты иронизировал. А когда она пришла к буддизму, ты глумился над её астральным телом.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Короче.
ТАМАРА. Короче, Андрюша, у неё сейчас новый гуру. Ты его знаешь – Сверчков, он у неё в журнале раньше редактором работал.  Так он считает, что у неё заблокирована нижняя чакра.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (опять трогая зубы). О-о-о?
ТАМАРА. И пустыня Гоби ей не помогает, так что Сверчков повезет её в Гималаи, в другой монастырь, где сильнее энергия. И они поедут на ослах, а это горы, восемь километров над уровнем моря, и бездонные пропасти, и вечные снега.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (вынув палец изо рта). Ей опять нужны деньги?
ТАМАРА. Ей буквально не хватает на рис.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И ты хочешь взять из тех, что отложены на мои зубы?
ТАМАРА. Андрюша, она не виновата, что у неё изуродована чакра.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это намек на то, что её изуродовал я?
ТАМАРА. Это не намек, Андрюша. Это факт. У нас ужасная слышимость, а это происходило каждую ночь за стеной моей комнаты. У тебя был какой-то патологический рефлекс на её духовность. Едва она начинала читать Ленина, Библию, или Коран, ты набрасывался на неё, как дикое животное, и она до самого утра молила о пощаде.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Короче, ты уже отнесла деньги на почту?
ТАМАРА. Маша отнесла.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И сколько же?
ТАМАРА. Двадцать тысяч.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А что ж так мало? Надо было прямо все двести тысяч и отправить. Зачем мне новые зубы? Они мне на том свете не понадобятся, да, Тамара? Спасибо, сестричка. Спасибо тебе за все.

И отключается. 

РАЕЧКА. Ну, вот теперь поняла: Тамара – не жена, а сестра, а у жены новый гуру. Ох, уж этот ваш мир кино!

Пока Андрей Сергеевич разговаривал с Тамарой, Раечка восстановила макияж уже и на втором глазу, и кажется сейчас совсем молодой и хорошенькой. Не будь она такой глупой и вульгарной, она могла бы Андрею Сергеевичу даже понравиться – особенно, когда, поймав его взгляд, нежно ему улыбается.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Вы остановились на том, что мыли лестницы.


СЦЕНА СЕДЬМАЯ 

Тут стадо машин двинулось – пробка дала передышку. Поехали дальше. И Раечка, глядя на Андрея Сергеевича счастливыми, по-детски ясными глазами, продолжает.

РАЕЧКА. Ну да. Сперва мыла лестницы. Потом вестибюль, потом доверили туалеты, потом этажи. Ну а потом я доросла до офиса главного хозяина. Потому что мой стакан теперь всегда был наполовину полный.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Про стакан больше не надо. Про стакан я уже понял. И что вы хотите мне помочь, как бездомной собаке, я тоже понял. Вы моете офис. Что дальше?
РАЕЧКА. Ну вот. Мою я этот офис и думаю: а на фига мне платить за квартиру, если я могу ночевать прямо здесь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Где?
РАЕЧКА. В офисе. Раньше бы забоялась: поймают – с работы выгонят, но теперь же у меня мировоззрение. Думаю: ночь, охрана внизу сидит. А утром встану пораньше – никто и не заметит. А офис у него, Андрей Сергеевич, – чума! Восемьдесят седьмой этаж, стены стеклянные, весь Манхэттен как на ладони. И там у него своя кухня, и спальня, в ней такая огромная кровать, и джакузи, и бар. А в баре бутылок триста пятьдесят, или пятьсот. Да кто их считает? Плеснула себе шампанского «Дом Периньон» и легла. И заснула.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вау. В чужой кровати.
РАЕЧКА. Нет. Прямо в джакузи. И мне приснились вы. Не верите?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ноу. Я никогда не снюсь дамам, которые спят в джакузи.
РАЕЧКА. Так вы же мне всегда снитесь. Вот же… Вот.

Раечка роется в сумке и достаёт из неё недоеденное яблоко, коробку конфет, какие-то квитанции, колготки, и, наконец, пластиковый пакет, а из него – истёртую до дыр обложку журнала «Советский экран». На обложке – молодой Андрей Зайко.

РАЕЧКА. Вот, пожалуйста. Ваш портрет. Я ж с вами, Андрей Сергеевич, никогда не расстаюсь. И дома вы со мной всегда рядом лежите.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Где я лежу?
РАЕЧКА. В кровати. Под матрасом. Где деньги для Стасика. Чтоб муж не нашёл. Ну вот, значит, сплю я там и вижу сон – будто я вместе с вами снимаюсь в кинофильме. Будто я тоже звезда, и вы меня любите. А у фильма такой огромный успех, и прямо толпа журналистов, и автографы, и нас все фотографируют, и я такая счастливая-счастливая!.. И тут просыпаюсь - а он надо мной стоит. Я ж не знала, что он в пять утра на работу приходит.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Хозяин офиса?
РАЕЧКА. Хозяин... (Улыбаясь воспоминанию.) Стоит и на меня смотрит, а я же голая. О май год, думаю, – сейчас полицию вызовет. А он говорит: «Хау ар ю?» А я говорю: «Айм файн. Все в порядке. А вы как?» – «Айм грэйт».
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (иронически). И он влюбился в вас с первого взгляда.
РАЕЧКА. О, йес. Но сперва-то я не поняла – думала, просто трахнул. Но тут входит его секретарша, Мэрилин. Мы с ней на лестнице курим. В смысле, это сейчас мы курим, а тогда она удивилась. Сэр, говорит, а как насчёт совещания? Японцы ждут.  А он говорит, фак японцев, мы с Раечкой летим в Париж. Ну и пошло – лимузины, самолёты, бриллианты.   И я поняла, что это у него всерьёз.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что всерьез?
РАЕЧКА. А то, что столько лет прошло, а он все такой же в меня влюблённый. Вдруг – раз, и все дела отменит, и мы с ним опять куда-нибудь летим – Флоренция, Бермуды, Африка. Одно слово – миллиардер.  Ничего, что я вам такие личные вещи рассказываю?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ничего. Только я не понял, от кого вы меня прячете под матрасом?
РАЕЧКА. От Фрэнка. Ох, Андрей Сергеевич, я ж когда за него вышла, я вас так забыть старалась, так старалась. А выбросить рука не поднялась.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Погодите, погодите. Вы хотите сказать, что хозяин офиса, Фрэнк и ваш муж – это одно и то же лицо?
РАЕЧКА. Ну да, но это уже потом. Сперва ж ему еще надо было с предыдущей женой развестись. Они, Андрей Сергеевич, давно друг к другу охладели, но она у него всё равно сто одиннадцать миллионов отсудила.  И вилла во Флориде ей отошла, и палаццо на Сицилии, и самолёт. Ну и пусть. Разве ж в деньгах счастье?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да.
РАЕЧКА. Ну, это вы шутите. Счастье – в любви. Тем более, самолёт у нас не последний. А уж этот палаццо… Сколько с ним возни было!  Ремонт, обслуга, уборка… А эти лестницы! Вы представляете, что такое мыть лестницы?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, мне еще как-то не приходилось. Но вы, Раиса Ивановна, просто какое-то чудо.
РАЕЧКА. Правда?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О, йес. Да этот ваш миллиардер просто не мог на вас не жениться.
РАЕЧКА. Ой, а я думала, вы мне не поверите.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да почему же? Наоборот, верю абсолютно и безоговорочно. Это же полный триумф моей теории. В дни тотального торжества энтропии, на ком же ещё должен жениться хозяин небоскрёба? Только на такой прелести, как вы.
РАЕЧКА (смущённо). Вау.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мне одно непонятно – если у вас самолёты и лимузины, почему же вы на такси ездите?
РАЕЧКА. Ой, ну что вы! Это у нас, в России, олигархи на лимузинах раскатывают.  А у нас, в Америке, другой менталитет. Мой Фрэнк вообще в рваных джинсах ходит. На работу – на велосипеде. А ведь на него ж сто тридцать тысяч народу работает. Или двести тридцать, я всегда путаю. У нас же отделения по всему миру. Нефть – сами понимаете.  Он же в четыре утра встаёт – и весь день с утра до ночи.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Бедный Фрэнк.
РАЕЧКА. Да ужас! А ещё его банки, и разные эти капиталовложения. В Гамбурге, в Лондоне, в Японии – ну везде. Он же у меня все финансирует – электроника, медицина, бейсбол, Голливуд… 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (настораживается). Голливуд?
РАЕЧКА. Ну, как же. У нас, в Америке, кино – самый выгодный бизнес. Если в правильный фильм вложить. «Аватар», «Анна Каренина», «Терминатор-2», – Фрэнк во всё это вкладывал.  А я его правая рука.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. В каком смысле?
РАЕЧКА. Ну как же. У него ж родители – кто? В Нью-Джерси помидоры выращивали. А я-то, слава богу, из России. За мной культурные традиции, Пушкин.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (озадаченно). Ну да, разумеется.
РАЕЧКА. И Фрэнк это очень ценит. Там, где нужен вкус, там всегда я. Презентации, приёмы, интерьеры – это все на мне. Ну и, конечно, этот… Ну, когда он с продюсерами артистов для нового фильма выбирает.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кастинг.
РАЕЧКА. Во-во, кастинг. По кастингу он ко мне очень прислушивается. А у меня глаз – алмаз. Я как гляну – сразу вижу: Де Ниро не потянет, а Майкла Дугласа берем. Ну, окончательно, вы ж понимаете, решаю не я, но они все прислушиваются.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (в явной растерянности). Да-да… Я понимаю.

И тут звонит её мобильник. И звонок не траурный, как у Андрея Сергеевича, а тёплый и задушевный – песня из старого советского фильма, что-то вроде «Встретил я тебя на беду, Галя». Впрочем, это как театр захочет.

РАЕЧКА. А вот и он. Лёгок на помине. (И показывает Андрею Сергеевичу телефон, где высветилось имя.)
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Фрэнк… 

И он теряется окончательно.


СЦЕНА ВОСЬМАЯ 

А Раечка начинает пилить своего миллиардера точно таким же голосом, каким все женщины пилят своих мужей после многих лет совместной жизни – голосом одновременно ласковым и недоверчивым.            

РАЕЧКА. Фрэнк? Хау ар ю, дарлинг? Айм файн... А ты где? Дома?.. Кто к тебе заехал?.. Стивен? Фак!.. Как меня нет, он тут как тут… Окей, дарлинг, окей. Донт йелл эт ми! Не ори на меня. Я тут, в Москве, не развлекаюсь… Йес, йес, у Стасика проблемс. Ю ноу, хиз проблемс – май проблемс…  А что там Стивен кричит?..  Пиво пьете?..  Опять? Дарлинг, я же знаю, чем это у вас каждый раз кончается… Что ты сказал? Кто я?..  Ай лав ю ту! Бай.


СЦЕНА ДЕВЯТАЯ

РАЕЧКА (отключив телефон, с улыбкой). Он у меня уже по-русски понимает...Это ж надо – по отдельности вроде нормальные мужики. А как встретятся – туши свет. Черт его принёс.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (осторожно). Извините, а кого же это вашему мужу черт принёс?
РАЕЧКА. Да Стивена этого.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (еще осторожнее). Стивена? Вы только что упоминали Голливуд, а тут такое известное в кинематографе имя…
РАЕЧКА. Стивен? Так это он и есть.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. То есть… Вы хотите сказать, что ваш Фрэнк вот сейчас, в эту минуту, пьет пиво с тем самым Стивеном, который…
РАЕЧКА. Ну да. «Звёздные войны». Я ж по голосу слышу – уже набулькались.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ноу, Раиса Ивановна, ноу. "Звёздные войны" – их Стивен Спилберг не снимал. Их Джордж Лукас снимал.
РАЕЧКА. Ой, думаете, я прямо помню, кто из них чего снимал? Они ж для нас прежде всего друзья. Вы ж, Андрей Сергеевич, сами в кино работаете. Сами знаете, в этом бизнесе главное – человеческие отношения.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да-да, разумеется…
РАЕЧКА. Ну вот. Они все, как в Нью-Йорке – так сразу к нам.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кто – они?
РАЕЧКА. Да все они – и Стивен, и Джордж, и этот, из «Титаника». Как его… Леонардо…
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ди Каприо?!
РАЕЧКА. Ну. Чего вы так удивляетесь? К вам же артисты в гости ходят? 
Вот и к нам ходят.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ко мне уже давно никто не ходит.
РАЕЧКА. Так я вам завидую. А тут прямо каждый вечер. То Мадонна, то Анжелина с Брэдом. То Джонни Депп. И, главное, прямо без звонка. По-русски. Сама же их приучила на свою голову. А им нравится. А один раз… Только, Андрей Сергеевич, не для прессы.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Понимаю.
РАЕЧКА. В три часа ночи – стук в дверь. Открываю. А там Арнольд стоит в гриме Терминатора, и этот с ним, как его… «Кошмар на улице вязов» – прямо со съёмки, со своими железными когтями. И оба на меня – «Р-р-р-р-р-р-р!!!»  Шутка!  Я чуть не умерла. И сразу про вас вспомнила.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Про меня?
РАЕЧКА. Ну, это же прямо как вы с артистом Александром Ширвиндтом.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. Ну, когда вы с ним на съёмках переоделись в милицейскую форму и приехали к артисту Андрею Миронову – чтоб арестовать его за неуплату алиментов артистке Екатерине Градовой. И тоже в три часа ночи.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А откуда, Раиса Ивановна, вы это знаете?
РАЕЧКА. Так я ж там была.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Где?
РАЕЧКА. В подъезде. Ниже этажом на площадке стояла и смотрела, как супруга Миронова, артистка Лариса Голубкина, вас веником выгоняет.  Ей же утром на съемку, а тут вы со своими пьяными шуточками.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (вспоминает). Да… Лариса была с веником…
РАЕЧКА. Ну. Я ж тогда за вами повсюду ходила. Я же Стасиком беременна была – уже на четвертом месяце. Сейчас скажете, что не от вас, но меня, Андрей Сергеевич, в этом подъезде так тошнило, так тошнило… А вы себе развлекались, а меня даже не замечали.  Да ладно, чего уж. Вам-то хорошо, вы – звезды.  А женам каково? Иногда вымотаешься за день как собака, а тут опять накрывай.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раиса Ивановна, я за вами не успеваю. Это вы сейчас о чем?
РАЕЧКА. О звездах. Иногда столько их набьется – тарелок не хватает. И прыгаешь вокруг них всю ночь. Я ж прислугу-то отпускаю – чтоб не болтали потом лишнего. А эти и довольны.  Пиццу прямо из коробок едят. Николь-то Кидман, молодец, хоть уберёт за собой, а Гарри Поттер так насвинячит – хуже, чем лестницу мыть. А уж Де Вито, господи, – от горшка три вершка, ест руками, пьёт из горла, изо рта сыр свисает, а все равно талант – и «Оскар», и мировая слава. А Фрэнк их всех обожает. Ну, и терпишь. Сами понимаете, престиж.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (потрясенный громадностью имён). Да, конечно.
РАЕЧКА. А под матрасом у меня все равно вы.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Да, это смешно.
РАЕЧКА (с обидой). Вам смешно? Из всех этих кинозвёзд вы для меня навеки «намбер ван», а вам смешно? А если Фрэнк это найдёт? (Показывает на «Советский экран».) Представляете, что будет? Андрей Сергеевич, ему «Девушка с драконом» сама на шею вешается, а он терпит, даже ни разу мне не изменил – и вдруг узнаёт, что мое сердце все эти годы принадлежит вам!  Это совсем не смешно.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет-нет, Раиса Ивановна. Смешно не то, что вы держите меня под матрасом. Наоборот – мне там у вас очень даже нравится. Ведь всё это когда-то было у меня – и съёмки, и девушки, и розыгрыши, и на улице узнавали. А теперь никто не узнает. А вы не просто узнали – вы помните обо мне даже больше, чем я сам. И это ужасно приятно и трогательно. И смешно не это, а совсем другое.
РАЕЧКА. Что – другое?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. То, что у артиста Зайко, который лежит у вас под матрасом, были сердце, мозг, печень и зубы.  А теперь ничего этого нет.
РАЕЧКА. Ну и что? Андрей Сергеевич, слава богу, в двадцать первом веке живём. У меня тоже зубов нет. Главное, мы с вами встретились. И кино это вы теперь снимете.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какое кино?
РАЕЧКА. Про любовь. О котором вы тогда в «Аквариуме» мечтали. Я вам помогу, и вы его снимете. В Голливуде.

И хотя Андрей Сергеевич понимает, что в лице этой нелепой поклонницы к нему явилась сама судьба, его первая реакция – не радость, а испуг.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, милая, чудная, что же вы со мной делаете? Так же нельзя.  С нами, артистами, так нельзя.
РАЕЧКА. Как нельзя?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вот вы так запросто сказали: в Голливуде, а у меня от этих слов мир остановился.
РАЕЧКА. Это у вас от энтропии. А я с Фрэнком поговорю.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О чем?
РАЕЧКА. Сколько вам денег надо, чтоб снять ваш фильм?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раиса Ивановна, но ваш Фрэнк даже не знает о моем существовании.
РАЕЧКА. Почему это не знает? То, что я до сих пор в вас влюблена, он не знает, а что вы отец Стасика, он знает. И что вы от Стасика не отреклись и деньгами помогаете, я ему еще как сказала.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это зачем же вы ему такое сказали?
РАЕЧКА. А затем, что он мне запрещает Стасику давать. Мы же факинг американцы. У нас же факинг правило – детям денег не давать, только на обучение. А я все равно даю. Мальчику ж надо что-то кушать, если он не работает и не учится.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  А сколько же мальчику лет?
РАЕЧКА.  А будто вы не знаете.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Я?  Ну да. «Таежный рассвет»…  Так ему уже тридцать!
РАЕЧКА. И что? 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А вы его до сих пор содержите.
РАЕЧКА. И что? Если он себя еще не нашел.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А он вас американским треплом называет.
РАЕЧКА. И что? Я все равно в него верю. Тем более у него такой отец перед глазами. 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какой отец?
РАЕЧКА. Вы. Он же вас, как увидит, прямо окрыляется.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, погодите, погодите. Когда это он меня видит?
РАЕЧКА. Все время видит. Я ж когда ему про вас рассказала, он вас сразу нашел.  И вы ужасно ему понравились. А сестричка еще больше.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какая сестричка?
РАЕЧКА. Доченька ваша, Машенька. Она тогда совсем еще крошечка была. Так он в неё прямо влюбился.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Погодите. Погодите. Давайте уточним. Я вашему Стасику не отец, Маша ему не сестричка, и я с ним никогда в жизни не встречался.
РАЕЧКА. Конечно, не встречались. Разве ж он к вам подойдет? Он же такой деликатный. Смотрит издали и не подходит.  А Фрэнк ему ни копейки не дает. А вам на кино даст. Потому что он у вас по гроб жизни в долгу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кто у меня в долгу?
РАЕЧКА. Фрэнк, кто ж еще. Если б я из-за вас Стасика не родила, как бы я в Америке оказалась? И как бы он меня встретил?  А кто он без меня? Кто? Помидоры в Нью-Джерси – вот он кто. Так что деньги у вас будут, даже не сомневайтесь.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но я, Раечка…  Простите, но в смысле рождения Стасика я этих денег как-то не заслужил…
РАЕЧКА. Зато я заслужила. Я двадцать лет терплю, как он со своим Стивеном нахрюкивается. А могла бы прожить все эти годы с вами, с непьющим, если б только вы меня тогда, в «Аквариуме» заметили.  Но вы не заметили.  Ну и что теперь – я не могу вам дать несколько несчастных миллионов?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (в крайней растерянности).  Да, конечно… Можете...  У меня просто нет слов – Голливуд... Но, дорогая Раечка, вы меня несколько идеализируете. Посмотрите на это...На этот нос, щеки, на эти глаза дохлой трески, ну, кому я в Голливуде нужен?
РАЕЧКА. Мне.

И смотрит на Андрея Сергеевича так, как на него уже давно никто не смотрел. 
И он даже как-то теряется и не знает, что сказать. Зато Раечка знает.

РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, а вы когда-нибудь лягушек ели?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет.
РАЕЧКА. И я нет. И Стасик нет. А давайте все вместе их сегодня и поедим. Вы, я и Стасик. Только без этой его поганки.  Давайте?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, конечно… Спасибо… Спасибо… Огромное спасибо. Но все это так неожиданно…

И тут вступает телефонный «Траурный марш».

РАЕЧКА. Опять ваша Тамара.  Как я вам завидую.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Чему?
РАЕЧКА. Что у вас сестра такая заботливая.  А у меня в Москве брат Борька – просто свинья.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, вы – прелесть. (В трубку.) Ну, что, Тамара? Чего тебе еще?


СЦЕНА ДЕСЯТАЯ 

Но это не Тамара. Это Андрею Сергеевичу звонит его двадцатилетняя дочка Маша, и голос у неё, как у всех двадцатилетних, прозрачный и безразличный.

МАША. Папа, это я.

Андрей Сергеевич отвечает не сразу – в этот момент Раечка целует свои пальцы и притрагивается ими к его губам, и это получается у неё совсем не вульгарно, а очень даже изящно.

МАША. Папа? Ты меня слышишь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (неотрывно глядя на Раечку). Да-да, Машунчик. Я здесь.
МАША. Тамара тебе уже настучала?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О чем?
МАША. Что я выхожу замуж.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ах, да. За дьявола с красными глазами. Я тебя поздравляю.
МАША. Вот поэтому, папа, я не хотела тебе звонить. Я знала, что ты мне все испортишь. И ты испортил.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Машунчик, что я испортил? (Прикрыв микрофон, шепчет Раечке.) Извините…
МАША. Жизнь ты мне испортил.  Я же должна его с тобой знакомить, а я даже не могу ему сказать, что ты мой отец.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Почему?
МАША. А потому что он посмотрел в интернете твой «Таёжный рассвет» и сказал, что это самое отстойное говно в мировом кинематографе. А от главного героя его реально тошнит. И меня – тоже.

И раздаются нехорошие звуки, будто Машу и в самом деле тошнит.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (нежно улыбаясь Раечке). Машунчик, а почему тебя от меня тошнит?
МАША. А ты не помнишь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ноу.
МАША. Папа, мне было четыре года, когда ты мне всю жизнь искалечил. И ты даже не помнишь? Ты не помнишь, как я пошла в детский садик?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Смутно.

И подносит к губам Раечкину руку. Бриллианты отчаянно сверкают, но, оказывается, это вовсе не безвкусно, как ему раньше казалось, а очень даже нарядно.  

МАША. Это был самый страшный день в моей жизни, а ты не помнишь? Я им сказала, что ты, артист, который играл таракана, а они стали меня дразнить «тараканья дочь», и я рыдала, а ты сказал: кончай дурить, все равно скоро потухнет Солнце.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (целуя Раечкину руку). Машунчик, но это же правда. Оно действительно потухнет. А когда ты родилась, я решил всегда говорить тебе только правду – и об энтропии, и о политике, и откуда берутся дети…
МАША. Папа! На хрена человеку в четыре года правда?

Маша опять издаёт нехороший звук и отключается.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Извините, Раечка. Так мы говорили о моем будущем фильме.

И тут «Мерседес», который до сих пор ехал по шумным улицам центра, сворачивает в старинный переулок – и гул мощного мегаполиса стихает. 


СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ 

РАЕЧКА. Для вас это полная неожиданность, да?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Неожиданность? То, что вы готовы вложить в меня миллионы? (Показывает на себя.) Тут не просто неожиданность. Я потрясен. Но только у Чехова есть такой рассказ «Каштанка». Помните? Про собачку.
РАЕЧКА. Нет.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Там мальчик Федюшка привязывает к нитке кусочек мяса и дает Каштанке проглотить. А потом обратно из неё это мясо ниточкой вытягивает. Так и вы сейчас.  Повнимательнее в меня вглядитесь – и передумаете, и миллионы свои из меня ниточкой обратно вытащите. Я же вижу, как вы улыбаетесь.
РАЕЧКА. Ноу-ноу. Это я не с вас улыбаюсь. Это я с вашей доченьки.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А при чем тут моя доченька?
РАЕЧКА. Да вы ж дедушка.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. Так она ж беременная. Ой, не смотрите на меня так. У меня голова немытая.        
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А почему вы решили, что она беременна?
РАЕЧКА. Так раз тошнит – уже четвёртый месяц. Прямо как я тогда, на лестнице у Миронова. Жалко, что от такого ничтожества, да? «Таежный рассвет» ему не нравится. Лучше бы от Стасика.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Милая, чудная Раечка, у вас какой-то поразительный дар.  
РАЕЧКА. Какой дар?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Дар воображения. Вы так живо фантазируете, что сами верите. Вот и я у вас - то голливудская звезда, то отец Стасика, то дедушка.
РАЕЧКА. А я вам точно говорю – четвертый месяц.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет-нет. Вы просто мою дочь не знаете. Тошнит её от меня постоянно. И она уже сто раз собиралась замуж, и трижды уходила из дому. Это у нас такая игра – выматывать из отца последние нервы.
РАЕЧКА. Ноу-ноу. Это не игра. Я лучше знаю. Я все-таки женщина.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вау. Надо же, как вы это сказали.
РАЕЧКА. Как?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. «Я все-таки женщина». Вы, Раечка, не просто женщина.  Вы женщина потрясающая, в полном смысле этого слова – «женщина».
РАЕЧКА (радостно). Правда?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И поэтому я вам не верю.


СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ 

Верить-то он не верит, однако кнопку телефона нажимает – и начинает говорить совсем другим голосом – таким, каким отцы всегда говорят с двадцатилетними дочками – голосом испуганным и одновременно сладко-фальшивым. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Алло, Машунчик? Что-то разъединилось. Я не очень понял – почему тебя тошнит?
МАША. Не надо, папа. Я знаю, что ты сейчас начнешь, а это реально серьезно.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Серьезно то, что ты выходишь замуж? Или что-то еще?
МАША. Папа, не тупи. У меня будет ребенок.

Андрей Сергеевич останавливает машину. Делается совсем тихо – слышно только пение какой-то птички.  Доносится ли оно с ветки дерева, с чугунной ограды сквера или из клетки в окошке ближайшего дома – это как театр захочет. Но тишина и птичка важны, ибо состояние Андрея Сергеевича в этой сцене совершенно переменится. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Ребенок. От этого… Писателя?
МАША. Папа!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А Тамара уже знает?
МАША. Нет. Уж лучше я сразу из дому уйду.

Поет птичка.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ты уйдешь, чтобы сделать мне ещё больнее?
МАША. Папа! При чем тут ты?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  При том, Машунчик, что от меня ушла твоя мамочка, а теперь уйдешь ты, а я не хочу умирать наедине с Тамарой.
МАША. А вот, чтобы всего этого больше не слышать, я и уйду. К нему. А он живёт в подвале у своих друзей-художников, а там их восемь человек, и мыши, и они все курят и пьют, и воняет красками, и меня от них реально тошнит, но я все равно туда уйду.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.И будешь этим мышам рассказывать, какой папа плохой?
МАША. Буду.
РАЕЧКА (тихонько, чтоб Маша не услышала).  Вот и я так беременная из дому уходила.

Пауза. Поет птичка. Раечка, затаив дыхание, смотрит, как из глаза Андрея Сергеевича сползает одинокая слеза. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Машунчик, а зачем тебе уходить? Пусть этот писатель живет у нас. Ведь если ты уйдешь к нему в подвал, я сразу получу инфаркт. А так – не сразу. И ты еще успеешь надо мной поизмываться.

Птичка поет. Маша думает.

МАША. А в какой комнате мы будем жить?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вы… втроем? В большой, естественно. Тамара перейдет в маленькую. А я - на кухню, где мне самое место.
МАША. Только учти, он сейчас создает свой первый роман. Он его весь уже придумал. В голове. Осталось записать. И он пишет его на айфоне. Вслух.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Ну и что? Гомер вообще был слепой и неграмотный.
МАША. Прикалываешься, а сейчас уже все пишут, как Гомер, – голосом на телефоне. Только он работает по ночам, а у нас слышимость.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И прекрасно. Тамара будет спать с затычками, а меня все равно скоро не станет.
МАША. Только он сейчас ничего не зарабатывает. Ты дашь нам взаймы?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это ты про деньги на зубы?
МАША. Папа, мы тебе все отдадим. Как только он закончит роман.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А он его закончит?
МАША. Уже скоро. У него первая глава уже в сети.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. В сети… «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца». Это про меня.
МАША. Папа, ты нас всех переживешь. Только афишу, ради бога, сними.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какую афишу?
МАША. Которая у нас в коридоре. А то он войдет, и здрасьте – «Таежный рассвет».  И он сразу поймет, что ты тот самый Зайко, и на мне не женится. Это такой человек – у него принципы. Точно не женится.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Несмотря на ребенка?
МАША. Папа, афишу надо снять.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Хорошо, сниму.
МАША. Обиделся?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что ты, Машунчик. Эту афишу уже давно пора выбросить. И вообще, зачем ему знать, кто я? В Москве сотни Зайко, тысячи Зайко. Скажи ему, что я таксист.
МАША. Я уже сказала.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну и молодец.
МАША. Опять обиделся.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет-нет.
МАША. Тогда подъезжай к моему кафе. Я вас познакомлю. Он уже сюда идет. Все. Вот он. Уже вошел!..

И Маша отключается. Андрей Сергеевич сидит недвижно. Тишина. Поет птичка. 


СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ

РАЕЧКА. А я знаю, о чем вы сейчас думаете – а кто у неё там в животике? Мальчик или девочка? Господи, это ж такое счастье – на коленочки посадите, с ложечки кормить будете.  За папочку. За мамочку. За дедулю. Агусеньки-агусеньки. Ну, надо же, прямо весь от радости остолбенел.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (с чувством). Твою мать.

Андрей Сергеевич выходит из машины, бредет к краю сцены и садится, свесив ноги в зал и обхватив голову руками. 
.
РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, что с вами?

Покачиваясь на высоких каблуках и размахивая своей сверкающей сумкой, Раечка подбегает к нему, садится рядом и гладит по голове.

РАЕЧКА. Ну, вы чего? Это же такое огромное человеческое счастье.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это катастрофа. Она победила.
РАЕЧКА. Кто?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Энтропия. А ведь я надеялся… Думал, ну ладно, хрен со мной. Не состоялся. Зато у Машки все будет – и счастье, и приличная неактерская профессия, и деньги, и любовь…  Как бы не так.  И что самое ужасное, в глубине души я знаю – это моя вина.
РАЕЧКА. Какая вина?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, милая Раечка, вы просто не понимаете, это мало кто понимает, но мировая энтропии начинается с каждого из нас. Ведь атомы и молекулы, из которых мы состоим, связаны электронными лучами с атомами других людей – и не только людей, но и планет, и звезд, и галактик...  И любой наш поступок, даже самый мельчайший, порождает бесконечную цепь событий и катастроф по всей Вселенной. Я много об этом думал.  И понял – внутри каждого из нас ежесекундно решается судьба мироздания. 
РАЕЧКА. О май год! Ну, надо же!  Стасик прямо так же говорит, эти же самые слова. Когда со мной ругается. Ну, прямо весь в вас!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И в какой-то момент я в чем-то ошибся, что-то сделал не так, недопонял, недочувствовал – и от этого в мире что-то сдвинулось, стало расползаться, и наступило вот это! Вот это!!

Тычет пальцем в зрительный зал.

РАЕЧКА. Что – это?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не видите?  Яма!  Эти сволочи опять тут все раскопали. Опять будут менять свои идиотские трубы!  Так что приехали. 
РАЕЧКА. Куда приехали?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. На Чистые пруды. Дальше можно в объезд, но чем стоять в пробках – вы лучше вот тут осторожно, по стеночке пройдите, и вон он, за деревьями, видите – «Современник».
РАЕЧКА. Ой, точно! Я вчера с другой стороны шла - а тут все перестроили! Это ж надо – своих улиц не узнаю. И вон наш дом! И бульвар! И та самая скамейка!  А где же «Аквариум»?  Он же прямо здесь стоял. А тут какое-то кафе.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. «Аквариум», Раиса Ивановна, давно снесли, и никто кроме нас с вами его не помнит. А в этом кафе работает официанткой моя беременная дочь. Интересное совпадение, да? На этом самом месте у нас с вами все начиналось, и здесь же все заканчивается. Так что, с вас по счетчику триста рублей. И прощайте.
РАЕЧКА. Как прощайте?! Почему прощайте?!

Андрей Сергеевич не отвечает и продолжает сидеть на краю сцены, глядя в зал невидящим взором. А в «Мерседесе» оживает его мобильник. Сначала звучит траурный Шопен, затем включается автоответчик с трагически-спокойным голосом Андрея Сергеевича. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (голос в автоответчике). Услышав сигнал, говорите. Буду жив – перезвоню.

Автоответчик издает сигнал. 

МАША (голос в автоответчике). Папа, когда подъедешь, позвони, и я выйду. А то я сейчас не в зале. Я в подсобке работаю… Эй, Стасик, вы куда? Станислав! Вы что это делаете?
СТАСИК (голос в автоответчике). Я, Манечка, штаны надеваю.


СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

И возникает подсобка кафе. Выглядит она реалистически или обозначена куском фанеры – это как театр захочет.  Важно другое: здесь стоят ящики с бутылками, из-за которых слышны нежные вздохи, стоны и поцелуи, а время от времени оттуда высовывается чья-то голая нога.  

МАША (голос за ящиками). А почему это вы, Станислав, вдруг штаны надеваете?
СТАСИК (голос за ящиками). А потому, что сейчас приедет твой отец.

И Стасик выходит из-за ящиков с джинсами в руках. У него синие волосы. Точнее, синие они на концах, а у корней уже отросли своим природным рыжим цветом. Вслед за ним появляется Маша. После того, что происходило за ящиками, одежды на ней совсем немного, может быть, только передник официантки. Это как театр пожелает. Важно, что голос Маши в этой сцене меняется. Если в разговорах с отцом это было безразличное блеяние подростка, то теперь звучит трепетное сопрано женщины, влюбленной в мужчину столь великолепного, что она обращается к нему на «вы». 

МАША. Ну и что, что он приедет? Подождет.
СТАСИК. А потом я должен встретить свою американскую маменьку.    
МАША (выхватив джинсы из его рук). И она подождет. Куда вы так торопитесь?                                            
СТАСИК. Манюнь, сейчас не время. «Omnia tempus habent et suis spatiis transeunt universa sub caelo».
МАША. Чего-чего?
СТАСИК. Это я по-лытыни.
МАША. А по-русски?
СТАСИК. «Всему своë время, и время всякой вещи под небом». Сейчас твой отец впервые увидит меня. А моя мама – тебя. И мы должны будем их друг с другом познакомить.
МАША. Да ну их.
СТАСИК. Согласен. Но, когда они увидят друг друга, произойдет взрыв. 
МАША. Какой взрыв?
СТАСИК. Сейчас узнаешь. Я давно должен был тебе сказать, да все откладывал.
МАША.  Что откладывали?
СТАСИК.  Только не пугайся. Но ты до сих пор не знаешь, кто мой отец. Отдай штаны. Я не шучу. Это очень серьезный момент.
МАША. Какой момент?
СТАСИК.  Вот этот, в котором мы с тобой сейчас – когда ты не отдаешь мне штаны и еще не вышла за меня замуж, и наш ребенок еще не родился, и еще не случилось ничего из того, что случится потом.
МАША. А что случится потом?
СТАСИК. А то, что он у нас родится, а потом у нас еще кто-нибудь родится, а потом еще. И все они вырастут, и у них родятся дети – наши внуки и правнуки и праправнуки, и у них тоже родятся дети, и еще, и еще…  И вот сейчас, в этот самый момент решается – произойдут от нас с тобой эти миллионы потомков, или не произойдут.
МАША. А почему они вдруг не произойдут?
СТАСИК. Потому что ты сейчас узнаешь обо мне нечто страшное. Отдай штаны.
МАША. Не отдам.
СТАСИК. Манюня, а ты подумай, ну хоть раз на секунду задумайся – что ты вообще про меня знаешь?
МАША. Что я вас люблю.
СТАСИК. Да. Но любовь, – это только вершина айсберга. А что там, в глубине?
МАША. Ребеночек.
СТАСИК. А еще глубже?
МАША. Это где?
СТАСИК. В темной пучине нашего прошлого. Вот, когда, по-твоему, мы с тобой впервые встретились?
МАША. Четыре месяца назад. Второго мая.
СТАСИК. Только не пугайся.
МАША.  А чего пугаться? Вы зашли в кафе, сели за мой столик, заказали двойной эспрессо и сразу в меня влюбились… (Поцелуй.) И попросили у меня номер мобильника. И, пока я других обслуживала, вы все время говорили со мной по телефону. 
СТАСИК. О чем?
МАША. О вас. Что вы на десять лет старше меня, что вы писатель, и пишете свой первый роман, и что раньше тут был кинотеатр, где ваша матушка познакомилась с вашим отцом. И что вы любите старые фильмы, но недавно смотрели «Таежный рассвет», и вас чуть не вырвало. (Целует его.) А потом спросили, кто мои родители, а я сказала, что отец – таксист, а мать – буддистка. А вы сказали, что ваша матушка живет в Америке, а про отца ничего не сказали.
СТАСИК. Вот! И ты до сих пор не знаешь, кто он.
МАША. А какая разница? Главное, что я тогда после работы выхожу – а вы меня ждете. (Опять целует его.)  И была такая теплая ночь, и везде цвели тюльпаны, и мы пошли на Чистые пруды и сели на скамейку. И вы сказали, что на этой самой скамейке ваша мама вас зачала от вашего папы, и вы бы хотели, чтоб я тоже прямо сейчас кого-нибудь от вас зачала, но это, увы, невозможно.  И я подумала, почему это невозможно? А вы стали целовать мне руки и коленки, а в губы не хотели ни за что. (Поцелуй.)  И это была наша первая встреча.
СТАСИК. Манюнь, ты только не пугайся, но не первая.
МАША. Первая. Это все было в тот же вечер. Вы после скамейки повели меня в свой подвал, и я подумала: решился зачинать.  Но вы вдруг сказали, что хотели бы сделать мне педикюр. И, главное, у вас там уже все было приготовлено – и тазик, и ножницы. И я решила, что все писатели - извращенцы. Ну, что ж, думаю, такая, значит, моя судьба.А после педикюра вы попросили у меня взаймы семнадцать тысяч рублей. (Поцелуй.) И я их стащила из папиных денег на зубы и вам принесла, а вы на целую неделю совсем исчезли, и я уж думала, больше вас не увижу, а я уже вас любила так, что хотела умереть. Но тут вы опять появились и опять повели в подвал, и я подумала – опять педикюр, но вы вдруг встали на колени и попросили моей руки, потому что теперь нам жениться можно. (Поцелуй.) И прямо сразу оказалось, что вы совсем даже не извращенец – и теперь у нас будет ребеночек. Так что вы, Мольер Булгакович, меня ничем уже больше не испугаете.

Обвив его шею руками, Маша увлекает Стасика за ящики – и там опять начинается то, о чем лучше только догадываться. 


СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ 

А Андрей Сергеевич по-прежнему неподвижно сидит на краю сцены.

РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, ну ей-богу! (Достав бумажную салфетку, вытирает ему глаза.) Ну, как не стыдно! Будто и впрямь конец света.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (горько). Да. Это конец. Поразительно, как быстро он наступил. Ведь это было как будто вчера – и «Таежный рассвет», и моя короткая звездность… А потом тридцать лет как будто вырезали – и вдруг вы садитесь в мою машину… Ужасно.
РАЕЧКА. Что ужасно?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что вы, Раечка, сейчас уйдете – и забудете обо мне навсегда.
РАЕЧКА. Ноу!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Йес. А я останусь – с Машкой, с её дегенератом, с их ребенком, и с Тамарой, и с пустыней Гоби. А этот несчастный «Мерседес» вот-вот издохнет от старости. И наступит нищета.
РАЕЧКА. Да вы чего! Какая нищета?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А такая, что зарабатываю из них из всех только я один.
РАЕЧКА. О май год! А ваш голливудский фильм? Уж я-то знаю, сколько звезды у нас зарабатывают. Вон, Том Круз недавно заходил …
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но я не Том Круз.
РАЕЧКА.  Вы лучше. Просто Тома мы с Фрэнком уже давно раскрутили.  А теперь раскрутим вас.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (веря и не веря). Меня? Это каким же образом?
РАЕЧКА. А пресса у нас на что? А телевидение? Там же все свои. Фрэнк же во всех в них вкладывает.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, и что же, Раечка, ваше телевидение обо мне скажет, если я уже столько лет не снимаюсь?
РАЕЧКА. А вот это и скажет.  Как они вас замучили.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кто?
РАЕЧКА. Большевики.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какие большевики?
РАЕЧКА. Которые заставили вас, главную звезду России, сделаться таксистом.  Такой прямо слоган и запустим – «Звездный таксист».  Везде – и в «Нью-Йорк Таймс», и в «Вашингтон пост». И Си-Эн-Эн.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это вы серьезно?
РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, у нас в Америке с деньгами не шутят. Я прямо сейчас Фрэнку позвоню, только скажите, какая у вас задумка.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какая задумка?
РАЕЧКА. Ну, про что будет ваше кино.  
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (растерянно).  Сюжет фильма? Прямо сейчас?
РАЕЧКА. А когда? Я же завтра улетаю. Ду ю спик инглиш?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ноу.
РАЕЧКА. Тогда ваши мысли Фрэнку буду переводить я.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какие мысли?
РАЕЧКА. Творческие. Я же буду вашим продюсером. Если вы, конечно, согласны.  В смысле, юридически.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (боясь поверить в происходящее). Юридически?
РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, это у нас в России кто во что горазд. А у нас в Америке все обязаны юридически. В смысле, если вы не согласны, вы имеете право найти другого продюсера. 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?
РАЕЧКА. Ну, если вы мне не доверяете.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, о чем вы, Раечка!  Конечно, доверяю!
РАЕЧКА. Значит, я могу начинать?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (в полной растерянности). Да, да, конечно! Начинайте. И спасибо вам! Огромное спасибо!
РАЕЧКА. Так фильм у вас уже придуман?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (неуверенно). Да, конечно… Уже давно.
РАЕЧКА. Ну, рассказывайте.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Прямо сразу?
РАЕЧКА. Пока Стасик не позвонил. Ну?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Сюжет?
РАЕЧКА. Ну, сюжет, ну и вообще, все, что на душе накопилось. Вот мы с вами уже в Голливуде, и начинается съемка, и уже горят прожектора, и я рядом с вами, как продюсер, и режиссер командует: «Мотор!» И вы перевоплощаетесь…  В кого?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. В кого?

И тут Раечкин мобильник снова начинает выпевать «Встретил я тебя на беду, Галя».

РАЕЧКА. Стасик!

Андрею Сергеевичу не терпится продолжить этот судьбоносный разговор, но он уже знает, что Стасик для Раечки важнее всего. А ее мобильник провалился на самое дно сумки, и чтобы добраться до него, она опять вынимает и сует в руки Андрею Сергеевичу недоеденное яблоко, «Советский экран», колготки и прочее. И Андрей Сергеевич все это терпеливо держит. Но вот и телефон. 

РАЕЧКА (глянув на дисплей). Нет, это Борька. (В трубку.) Ну так что, ты будешь за квартиру платить или не будешь? Что-что? На порог не пустишь? А вот мы посмотрим, пустишь или не пустишь! (Отключается.) Я ведь чего на Чистые пруды приехала – я тут мамочки покойной квартиру сдаю, только вы Фрэнку ничего не говорите.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О чем?
РАЕЧКА. Об этой квартире. Я же деньги за нее Стасику отдаю. А Борька уже полгода не платит...  Ну вот, опять я про себя. А вам неинтересно.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что вы, Раечка! Мне про вас всё интересно. Нам же вместе кино снимать.
РАЕЧКА.  Правда? Ну вот. Я вчера туда – прямо с самолёта, и так спокойно ему говорю: «Борь, ты ж у нас в России, такая крупная общественная фигура. Почему ж ты мне за мамочкину квартиру не платишь?» Так он меня прямо с лестницы спустил. Буквально под зад ногой. Теперь там синяк.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какой ужас. И такой человек занимается общественной деятельностью?
РАЕЧКА. Еще как.  Целое духовное движение возглавляет. «Всемирный союз честных». Сам его и основал. У нас-то в Америке я бы сразу полицию вызвала, а тут у нас, вы ж понимаете, сама себе не поможешь – никто не поможет.

И Раечка извлекает из сумки большой пистолет с очень толстым дулом. Держит она его неумело, и дуло смотрит прямо на Андрея Сергеевича. Что крайне неприятно.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это что ж такое, Раечка, вы в сумке носите?
РАЕЧКА. Да это так, ракетница, Борьку попугать. А все потому, Андрей Сергеевич, что у нас с ним отцы разные.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (отводя от себя дуло). Отцы разные?
РАЕЧКА.  Вам, правда, интересно?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (следя за дулом). Очень. Очень.
РАЕЧКА. Только это между нами. Мамочка в молодости работала в Центральном Комитете комсомола. Буфетчицей. И у неё там был роман сразу с двумя секретарями. С Ванечкой и с Левочкой. Они оба её ужасно любили.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (уклоняясь от дула). Одновременно?
РАЕЧКА. Ну. Такая она была интересная. И Ванечка потом стал министром и сделал ей квартиру на Чистых прудах. Сто двенадцать квадратных метров в центре, представляете? И об её развитии заботился. Дарил полные собрания сочинений. Мамочка их прямо ненавидела.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Почему?
РАЕЧКА. Из-за пыли. Она ж такая чистюля была, а всех этих Гоголей – Мопассанов каждый день пылесосить – представляете?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Да, конечно.

Его очень нервирует пистолет, а еще больше то, что Раечка, похоже, начисто забыла о его голливудском фильме. 

РАЕЧКА. А борькиного отца, Левочку, назначили послом в Африку, и от него у мамочки остались одни кошки.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (пытаясь уклониться от дула). Да что вы.
РАЕЧКА. Это был такой тонкий намек. У мамочки в Центральном Комитете было прозвище –«Кися». И Левочка каждый раз, как из своей Зимбабве заявится, так обязательно с кошкой – или на тарелке  или на календаре или статуэтка. Он мамочку просто боготворил. Вся квартира в кошках. Но так и не женился. Потому что там была жена.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А у Ванечки?
РАЕЧКА. Та же история. И, когда я залетела, мамочка повела меня на аборт. Чтоб я не повторяла ее ошибок. А Стасик, Андрей Сергеевич, не ошибка, он дитя моей любви к вам.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (уклоняясь от дула). Да, конечно.
РАЕЧКА. Так я от нее сбежала. Она меня заперла, а я – через балкон.  C шестого этажа – на крышу, и вниз – по пожарной лестнице. И жила на вокзале. А потом, когда уже аборт было поздно делать, я к ней вернулась. И. Стасик родился такой хорошенький, что мамочка его у меня забрала – через милицию.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (пытаясь вернуть разговор в нужное русло).  Да это прямо какой-то голливудский триллер.
РАЕЧКА.  Представляете?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А наш с вами будущий фильм – не триллер. Он видится мне в несколько ином жанре…
РАЕЧКА (не замечая его попытки). Но Чистые пруды мамочка завещала все равно мне. А Борьке есть, где жить. У него от Левочки «двушка» осталась – в Чертаново. А Чистые пруды он мечтает захапать не лично для себя, а под свой «Союз честных». Потому что Чистые пруды – это центр. И Борьку тут больше народу на крыше видит.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (вконец запутавшись). На какой крыше?
РАЕЧКА. А это такой у него вид протеста. Чуть что – сразу на крышу лезет и раздевается догола.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?
РАЕЧКА. Обличать.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это интересно. (Отодвигая дуло пистолета.)  И кого же он обличает? 
РАЕЧКА. А всех. И Америку, и Кремль, и прогноз погоды, и что в подъезде писают. И мамочку обличал, царствие ей небесное, что она рыбу и сосиски из Центрального Комитета прямо сумками таскала. А ему говорю: «Ну и что, что таскала? Борь, она наша мать. Мы с тобой от неё произошли». А он опять на крышу. И опять его пожарные оттуда снимают.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (теряя терпение). Раечка, умоляю, пистолет уберите.
РАЕЧКА. Да я ж говорю – это ракетница. От Толика осталась.  Он у нас в лагере военную игру проводил – ну и пускали дымы. Тут и патронов-то нету.  (Заглядывает в дуло.)  Или есть?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, милая, а сколько тогда вам было лет?
РАЕЧКА. Когда?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Когда вы с Толиком пускали дымы?
РАЕЧКА. Пятнадцать.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О, май год.
РАЕЧКА. А где ж тут нажимается, чтобы щелкнуло. (Вертит в руках пистолет.)  Тут, что ли?

Раздается оглушительный грохот. Ракетчица все-таки была заряжена. «Мерседес» скрывается в облаке черного дыма (или на сцене гаснет свет), и наступает кромешная тьма, из которой на авансцену вылетают журнал «Советский экран» и зубы Андрея Сергеевича. 

РАЕЧКА (голос из тьмы). Айм сорри… Андрей!..  Андрей? Ар ю олл райт?

Ответа нет. Поëт птичка. 


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Все то же дымное облако, то есть, все та же тьма, из которой возникает Раечка. Пятясь задом и ухватив Андрея Сергеевича за ноги, она вытаскивает его на свет и укладывает на земле, подстелив свою роскошную шубу. Под снятой шубой обнаруживается не по годам короткая юбка и совсем уж молодежный топик. Андрей Сергеевич, на секунду приоткрывший глаза, видит прямо перед собой голый раечкин живот и снова зажмуривается. 

РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, ну вы чего? Это ж не пуля. Это просто дым. Вы не умерли. Это у вас шок. (Прижимает ухо к его груди.) И сердце бьется. Но надо дышать. Андрей, вы меня слышите? Дышите! (Шлепает его по щекам.)  Дышите!Вас доченька ждет!

Андрей Сергеевич делает вид, что не слышит. 

РАЕЧКА. Не можете? Спокойно! Я вам сделаю искусственное дыхание. Меня Толик учил.  Рот в рот. Но сперва тридцать нажиманий.

И, усевшись на Андрея Сергеевича верхом, Раечка начинает ритмически толкать его кулаками в поддых. 

РАЕЧКА. Один. Два. Три. Четыре…


СЦЕНА ВТОРАЯ 

А любовная сцена в кафе продолжается. И Стасик, на секунду вырвавшись из машиных объятий, выглядывает в окно. К этому моменту тьма уже рассеялась. Проступивший из нее «Мерседес» находится по одну сторону кафе, а Раечка и Андрей Сергеевич – по другую. Так что Стасик их видеть не может, а «Мерседес» он видит. 

СТАСИК. Манюня, он приехал.
МАША. Кто?
СТАСИК. Твой отец. Вон стоит его «Мерседес». Он уже, наверное, в зале. Одевайся.
МАША (смотрит в окно и начинает одеваться.) А как вы догадались, что это его «Мерседес»?

Но тут звонит ее телефон. 

МАША (глядя на дисплей). Тамара. Значит, папа ей уже сказал. (И нажимает кнопку ответа.)


СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Как уже сказано, говорящая по телефону Тамара может появляться на сцене вживую, тем более в этой сцене – суровая, с усиками, отдающая всю себя людям.  

МАША. Алло, Тамара! Ну что? Что?
ТАМАРА. Девочка моя, что ты с собой делаешь?!
МАША. Да, у меня будет ребенок!
ТАМАРА. Солнышко мое!
МАША. Да, я тебе не сказала, а папе сказала, потому что Стасик – не дьявол! А глаза у него на фотке красные от вспышки!  И ребёнка я все равно рожу!
ТАМАРА. Машенька, ребёнок сейчас не главное.
МАША. Нет, это самое главное!
ТАМАРА. Сейчас главное, Машенька, что в папиной тумбочке было двести тысяч рублей. Двадцать мы отправили маме. Но я только что пересчитала остаток…
МАША. А зачем ты туда полезла?
ТАМАРА. Машенька, ты украла семнадцать тысяч?
МАША. А зачем ты туда полезла?
ТАМАРА. Девочка, я знаю – ты не виновата. Это он заставляет тебя красть.
МАША. Зачем ты туда полезла?
ТАМАРА. Доченька, я обещаю, что Андрюша ничего не узнает, если ты скажешь мне правду – какой бы страшной она ни была. Это наркотики?

Маша смотрит на Стасика. Тот обижается и начинает надевать джинсы.

ТАМАРА. Скажи мне правду, иначе я не смогу тебя спасти. Он уже посадил тебя на иглу?
МАША. Тамара! У тебя совсем крышу снесло?
ТАМАРА. Я знала, что ты будешь отрицать. Я к этому готова. Твой папочка тоже всё отрицал.
МАША (отнимая у Стасика штаны). Что он отрицал?
ТАМАРА. Правду. Которую я узнала, когда переехала к вам из Тамбова стирать твои пеленки. В первую же ночь я услышала, как он уничтожает твою мать, как личность. Она этого не понимала. Но я не стала молчать. Каждую ночь, как только это у них начиналось, я стучала им в стенку. И заставила ее осознать.
МАША. Что осознать?
ТАМАРА. Что они биологически несовместимы, и единственное ее спасение от этого ночного кошмара – развод. Один Бог знает, сколько я вынесла от твоего папочки угроз и оскорблений. Но я не сдавалась, пока они оба не поняли, что попадут в психиатричку. И я их спасла – они развелись. А я перешла в большую комнату и стала тебе фактически матерью. И тебя я тоже спасу. 
МАША. От чего?!
ТАМАРА. От наркотиков. Я положу тебя на принудительное лечение. А этого мерзавца я посажу в тюрьму!
МАША. Он не мерзавец! 
ТАМАРА. Он мужчина, Машенька. Они все потенциальные мерзавцы.
МАША. Нет! (Яростно сражаясь со Стасиком за джинсы). Он гений! Он мой муж!
ТАМАРА. А семнадцать тысяч?
МАША. Не твое дело!
ТАМАРА. Звонить папе?
МАША. Звони! Он тебе скажет, что я ничего не украла! Эти зубные деньги папа дал нам в долг. И мы будем жить в большой комнате, потому что мой муж работает по ночам, и ему нужен кабинет. А папа будет спать в кухне.
ТАМАРА. А я?
МАША. А ты – в маленькой. Но как только мы купим себе квартиру, ты вернешься в большую.
ТАМАРА. Да? И когда же это будет?
МАША. Как только Стасик получит деньги за роман.
ТАМАРА. Девочка моя, это же говоришь не ты. Это в тебе говорят наркотики! Что ты с собой делаешь?!
МАША. Я выхожу замуж.
ТАМАРА. Нет. Я тебя спасу. Тебя вылечат. И мы избавимся от этого ребенка.
МАША. Тамара, ты мне, конечно, фактически мать, но, если ты еще хоть раз заикнешься про ребенка, или стукнешь ночью в нашу стенку, я вызову «скорую», и в психушку отправят не меня, а тебя.
ТАМАРА. Маша!
МАША. И учти – Стасик работает вслух. Так что тебе придется спать с затычками.
ТАМАРА. В маленькой с затычками? Машенька, ты понимаешь, что ты сейчас сделала?
МАША. Что?
ТАМАРА. Ты стала фактически сиротой.

И отключается.


СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ 

МАША (Стасику). Но вы точно не наркоман?
СТАСИК. Ты хочешь знать, на что я потратил семнадцать тысяч? Это я и пытаюсь тебе рассказать. В тот день, когда я увидел тебя у детского сада, мне исполнилось тринадцать лет, и мама прилетела из Нью-Йорка в Москву…
МАША (прерывает). Станислав! При чем тут ваша мама?!
СТАСИК. «Tout vient a point a celui qui sait attendre».
МАША. Чего-чего?
СТАСИК. Это я по-французски.
МАША. А по-русски?
СТАСИК. «Все приходит к тому, кто умеет ждать». Сейчас поймешь. Мама всегда прилетала на мой день рождения. И в тот день бабушка меня с ней отпустила. Деньги взяла и отпустила.
МАША. Какие деньги?
СТАСИК. Триста долларов. Мама каждый месяц присылала бабушке триста долларов. Мы на них жили – бабушка, дядя Боря и я. И в тот день мама купила бутерброды, и две бутылки пива, и мы пошли отмечать день рождения на Чистые пруды. И мама сказала, что я уже большой, и тоже могу глотнуть. И мы чокнулись бутылками, и я глотнул, а она выпила все, что осталось, и сказала, что я сижу на той самой скамейке, на которой началась моя жизнь. И что мой отец – знаменитый артист Андрей Зайко.
МАША. Кто?!
СТАСИК. Да, Манюня. Твой отец. И я в тот же день решил его найти. Узнал в справочном бюро адрес, и старушки у вашего подъезда сказали, что он поехал забирать дочку из детского сада. Это было совсем рядом, и я сразу увидел этот «Мерседес».

Показывает в окно. Тишина. Поет птичка.

МАША. Постойте… Это что же тогда получается?
СТАСИК. Ты только не пугайся.
МАША. Нет, подождите!  Вы всё это время знали, что мой папа…
СТАСИК. Мань, послушай…
МАША. Какая же вы гадина! 
СТАСИК. Я сейчас все объясню.
МАША. Нет, ну какая гадина!  Вы всё это время знали, что он снимался в «Таежном рассвете»?!
СТАСИК. Манюнь, «Таежный рассвет» тут не главное.
МАША. Не главное?! Я все время трясусь, что вы узнаете и не женитесь, а для вас это не главное?!
СТАСИК. Мань, ты только не пугайся, но я это знал с самого начала.
МАША. Что вы знали?!
СТАСИК. Что не смогу на тебе жениться никогда.

И тут Маша бьет его пустой бутылкой по голове. Стасик валится за ящики.

МАША. Гадина! Гадина! Гадина!
СТАСИК. Солнышко, это нормальная реакция.  Но ты еще не врубилась. (Поднимается.) Я не мог на тебе жениться не из-за «Таежного рассвета». А потому что я – твой брат.
МАША. Кто?!
СТАСИК. Манюнь, ну сама подумай: если у нас общий отец, то ты мне – кто?  
МАША. И у меня от вас ребенок?!
СТАСИК. Я же говорю – ты ничего про меня не знаешь.
МАША. Но это же инцест!  Он же родится уродом!
СТАСИК. Вот для этого, Мань, мне и нужны были семнадцать тысяч.
МАША. Гадина!!
СТАСИК. Сейчас ты всë поймёшь. Я знал, что ты мне сестра. Но еще я знал, что мама, когда выпьет две бутылки пива, может брякнуть всë, что угодно. И я решил выяснить точно, могу я на тебе жениться или нет. Но анализ ДНК стоит семнадцать тысяч, а у меня их не было, потому что дядя Боря перестал платить за квартиру. И пришлось занять у тебя.
МАША(молотит его кулаками). Гадина! Гадина! Гадина!

Стасик хватает ее за руки, но Маша дерется ногами.

СТАСИК. Манюнь, я тебя понимаю. Я давно должен был тебе это сказать, но хотел сперва вернуть семнадцать тысяч. А сегодня подумал: а какой смысл возвращать, если  анализ показал, что ты мне не сестра и я на тебе женюсь?
МАША. Ах, какая же вы гадина!

Драка сменяется поцелуями – и Стасик с Машей опять исчезают за ящиками. 


СЦЕНА ПЯТАЯ 

А Раечка продолжает делать Андрею Сергеевичу искусственное дыхание. 

РАЕЧКА. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать. Теперь рот в рот.

Зажав пальцами нос Андрея Сергеевича, она прижимается губами к его рту. Руки Андрея Сергеевича рефлекторно поднимаются, чтобы Раечку обнять, но она вдувает ему в рот воздух с такой силой, что Андрей Сергеевич, судорожно отпихнув Раечку, вскакивает на ноги и заходится в приступе кашля. 

РАЕЧКА (бьет его по спине.) Спокойно! Спокойно!  Вы были без сознания. Я вас откачала.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (давясь). Г-г-г-ы-ых-х-х! (Тычет пальцем в себе в горло.) Г-г-г-хо-о-о-а-а-а!!!
РАЕЧКА. Что с вами?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Г-г-гы-ых-х-х-х!   Пгоглотил!
РАЕЧКА. Что вы проглотили?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. У-у-убы!
РАЕЧКА. Зубы? Ноу-ноу, вы их не проглотили. Вот они. (Поднимает с асфальта и подает ему зубной протез.) Хау ар ю?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Айм файн. (Вставляет зубы.) Айм грэйт. Я был в сознании. Просто меня так давно никто не оживлял, что хотелось продлить очарование.

И смотрит на Раечку с такой нежностью, что Раечка смущается и спешит завернуться в свою шубу. Поëт птичка. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А вот скажите…  Когда вы в меня выстрелили, мне вдруг показалось… Это, конечно, дурацкий вопрос, прошло тридцать лет… Но вы случайно не помните – тогда в «Аквариуме», когда вы сидели в последнем ряду, какое на вас было платье? 
РАЕЧКА. А почему вы спрашиваете?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мне вдруг показалось, что я вас вспомнил.
РАЕЧКА. Вы? Меня?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Оно было в такой маленький цветочек.
РАЕЧКА. Нет, в горошек. Оно было в горошек.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вы уверены?
РАЕЧКА. Так у меня ж только одно платье и было.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Странно. Мне так ясно привиделось…
РАЕЧКА. А знаете, у меня тогда была кофточка в цветочек. Такая синенькая, в жёлтый цветочек.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. В такой малюсенький желтый цветочек?
РАЕЧКА. Ну да. И на лестнице у Андрея Миронова я была как раз в этой кофточке.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Точно.
РАЕЧКА. О, май год!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я просто перепутал «Аквариум» с лестницей.
РАЕЧКА (радостно). Ну да. Это вы не платье – вы кофточку вспомнили! И когда я на Таганке смотрела, как вы у артиста Ивана Дыховичного «Мерседес» покупаете, я тоже была в этой кофточке. 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А где вы там, на Таганке, стояли?
РАЕЧКА. Во дворе, в арке ворот.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Точно. Я помню. И я там увидел эту кофточку. Но не сразу. Сперва я смотрел только на «Мерседес». Я ужасно хотел его купить.
РАЕЧКА. Точно!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Мне казалось, что настоящая звезда должна ездить на «Мерседесе», ну и Ванька меня пожалел и продал мне его совсем дёшево. Машина, конечно, была в жутком состоянии, я в ремонт вбухал всё, что получил за «Таёжный рассвет», но все равно – очень с Ванькиной стороны благородно.  И вдруг я увидел вас.
РАЕЧКА. Да! Вы обернулись и на меня посмотрели.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но подойти к вам не мог, рядом стояла моя будущая жена.
РАЕЧКА. Точно! На неё еще тогда голубь с крыши накакал.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я был в неё ужасно влюблен. Она была кинокритик и написала про меня статью в «Советский экран».
РАЕЧКА. Точно! Вот эту самую! (Показывает на свою сумку и цитирует на память.) «Зайко – артист думающий. Причем думающий не о себе, но о судьбах Родины».
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Точно. И я ей поверил. И у нас начались эти удивительные отношения.
РАЕЧКА. Это когда она вас по рукам лупила?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял?
РАЕЧКА. У её подъезда. Я же видела. Вы хотели её поцеловать, а она от вас сумочкой отбивалась.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, она была как-то выше этого. Зато она познакомила меня с Москвой. Я-то ведь сам из провинции. Я же до «Таежного рассвета» работал в Тамбовском ТЮЗе. Играл Иванушку-дурачка. А тут сразу такой круг – писатели, критики, художники.              И мы каждый день у кого-нибудь сидели и пили, и всё обсуждали, и я узнал, что такое экзистенциализм, что такое инь и янь, и либидо, и Солженицын, и доживет ли Россия до восемьдесят четвертого года. Но на неё почему-то всегда какали голуби.
РАЕЧКА. Точно! И когда вы с ней из загса выходили, на неё опять голубь какнул. И артист Вениамин Смехов, который был вашим свидетелем, сказал, что они какают, потому что она святая.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Точно! Венька только что сыграл Атоса  в «Трех мушкетерах», и она про него написала, что он Атос думающий.
РАЕЧКА. А он ей какнул прямо на фату! Я так смеялась!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я помню, как вы смеялись.
РАЕЧКА. Правда?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, все мои проблемы только от того, что я всегда говорю правду. И, если бы я тогда к вам подошел, вся моя жизнь стала бы другой. Синенькой в маленький желтый цветочек. И вот про это мы с вами и снимем фильм.
РАЕЧКА. Ах, Андрюша.

И в порыве нежности Раечка целует Андрею Сергеевичу руку.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И когда раздался ваш выстрел, я увидел этот фильм. Сразу, весь, целиком.

И ему даже самому понравилось, как ловко получилось вернуть разговор к Голливуду.

РАЕЧКА (радостно). И он будет про любовь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Именно про любовь. Рассказать?
РАЕЧКА. Да! Да!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Представьте: герой фильма – таксист. Думающий таксист. Он безнадёжно болен, и перед смертью вспоминает всю свою неудавшуюся жизнь. И происходит это не просто в день его смерти, но в день тепловой смерти Вселенной. Представляете? Весь фильм идет при тусклом свете угасающего Солнца.
РАЕЧКА. Вау.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Уже интересно, да?  День гибели человечества – вконец прогнившего, изолгавшегося человечества. И умирающий таксист пытается вспомнить – а что же все-таки хорошего было в его жизни, сплошь состоявшей из болезней, безденежья и подлости близких.  И, оказывается, вспомнить он может лишь один по-настоящему светлый момент – двор возле театра на Таганке, а в том дворе…
РАЕЧКА (в радостном предвкушении). Кого?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Голубя, который какает на его жену. То есть, это будет фильм о любви таксиста к жене, но о любви безответной. В самом начале жена его бросает. Но в конце, когда все уже умерли, наступает катарсис.
РАЕЧКА. Чего?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Катарсис. Это вроде вашего американского хэппи-энда. Но гораздо тоньше. В финале мы видим, что любовь жива – но не как примитивное плотское чувство, а как идея, отделенная от реальности, – в образе голубя, который улетает в черноту гаснущего Солнца.
РАЕЧКА. Вау.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Пронзает?
РАЕЧКА. А кофточка в желтый цветочек?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Промелькнет. Как горький символ несостоявшегося.
РАЕЧКА (решительно). Ноу. На это Фрэнк денег не даст.

Пауза. Поет птичка.

РАЕЧКА. Ну вот, опять весь искривился.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Каштанка.
РАЕЧКА. Ноу-ноу! Я не Каштанка, я ваш продюсер. И деньги будут. Только не на любовь к вашей жене.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Каштанка.
РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, вам нужна другая задумка. Жизненная! Как в «Таежном рассвете»! Чтоб он любил её, она – его, и никто не умирал. И я сразу Фрэнку позвоню. Ну, придумайте ещë чего-нибудь?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Дорогая моя, поймите - сюжет, который я вам изложил – не случаен. Это плод многолетних усилий ума и сердца.
РАЕЧКА. А если подумать еще минуточку? Пока Стасик не позвонил?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Искусство, Раиса Ивановна, за минуточку не делается.
РАЕЧКА. Да я ж завтра улетаю. А на мне еще Борька с квартирой и Стасик с этой его сучкой. И очень хочется лягушек попробовать.  Ну, подумайте еще, ну, пожалуйста!

Андрей Сергеевич пытается думать. 


СЦЕНА ШЕСТАЯ

А в подсобке Стасик и Маша появляются из-за ящиков, и одежды на них еще меньше, чем прежде. 

МАША. Ах, какая же ваша мама гадина. Вы так долго на мне не женились, а она вас просто обманула.
СТАСИК. Да, Манюня. Обманула.  Моя мама всю свою жизнь врет.
МАША.  А что она делает в Америке?
СТАСИК.  Мне врëт, что даёт там уроки русского языка, и за это очень мало платят. Она не знает, что бабушка открыла мне правду. Мать меня бросила, потому что выскочила замуж за жутко богатого американца. У него свой небоскреб в самом центре Нью-Йорка. Но этот ее Фрэнк такой жмот, что дает ей на меня только триста долларов в месяц. Может быть, он и есть мой настоящий отец?  Я никогда этого не узнаю. Моя мать – патологическая лгунья.
МАША. А мой папаша задолбал всех своей правдой – а это еще хуже. 
СТАСИК. Зато он великий артист.
МАША. Но вас же от него тошнит?
СТАСИК. Ты не поняла. Меня тошнит не от того, какой папа артист, а от того, что он всю жизнь играл не свои роли. Он убежден, что он думающий герой.  А это не его амплуа.
МАША. А какое же – его?
СТАСИК. Наш папа, Манюня, выдающийся комик.
МАША. Опять «папа»!
СТАСИК. Привык. Я же столько лет верил, что он мой папа, и все время о нем думал, и смотрел фильмы, где он играл. И я пришел к выводу, что если бы он снимался в комедиях, он стал бы звездой покруче Чаплина.  И однажды я решил подойти к нему и об этом сказать. Но в тот день с ним опять была ты.
МАША. В какой день?
СТАСИК. Это было первое сентября. Когда я поступил на филфак, а ты – в первый класс, и он вел тебя в школу, а ты визжала и упиралась, а он тебя утешал, что Вселенная все равно погибнет. Ему было не до меня – и я решил, что подойду в другой раз.
МАША. И опять не подошли?
СТАСИК. Нет. В тот день твоя мама уезжала в пустыню Гоби. За ней приехало такси, и папа укладывал в багажник её мешок с рисом и бубен, и вы с ней целовались на прощанье, и ты плакала, а Тамара тебя от неё отдирала. А я стоял рядом, и мне было тебя ужасно жалко, потому что я уже любил тебя, как сестру.
МАША. Но я вам не сестра?
СТАСИК. Мань, я уже о другом. Такси уехало, ты рыдала, Тамара кричала, что все мужчины мерзавцы, а папа опять рассказывал тебе про торжество энтропии. И вдруг я понял – он прав. Солнце, действительно, потухнет. Только папа делает из этого неверные выводы.
МАША. Опять «папа»!
СТАСИК. Мария, давай договоримся раз и навсегда – когда я раскрываю перед тобой свой внутренний мир, ты молчишь.
МАША. Молчу.
СТАСИК. Так вот, в тот день я понял, в чем папина ошибка.  Вопрос не в том, наступит ли конец света, а в том, как прожить оставшееся время. И я впервые задумался, а в чем смысл моей жизни, так случайно начавшейся на Чистых прудах? И, вообще, кто я?
МАША. Вы Бальзак Лермонтович. 
СТАСИК. Мария!
МАША. Молчу.
СТАСИК. И я тут же бросил филфак и стал об этом думать. Тем более, бабушка умерла, и триста долларов в месяц стали моими.  И все эти годы Манюня, я думал.  А ты вдруг выросла и похорошела – и мне открылась истина.
МАША. Какая?
СТАСИК. Я понял, зачем я живу. И это было очень страшно.
МАША. Почему?
СТАСИК.  Потому, что я полюбил тебя не как сестру. А ты уже курила и пила, и тусовалась с какими-то крашеными панками, а меня в упор не замечала. И чуть не вышла замуж за какого-то кретина. И тогда я покрасился в синий цвет, вставил в нос кольцо, пришел в кафе, и ты меня, наконец, заметила. И я смог сделать тебе педикюр. Потому что для анализа ДНК мне нужен был твой ноготь, теперь понимаешь?
МАША (восхищенно). Молчу.

И тут звонит мобильник Стасика.

СТАСИК. Алло, дядя Боря?.. Что случилось?.. А, понятно, понятно… А пожарные еще не приехали?.. Понятно. (Маше). Он опять голый на крыше.
МАША. Я хочу посмотреть.
СТАСИК. Но ведь нас папа ждет.
МАША. Ну и что? Подождет.
СТАСИК. Мария, нам надо его беречь. Наш папа – очень немолодой, легкоранимый человек.  Нужно выйти так, чтоб он нас не заметил.

И через окно подсобки Стасик вылезает на улицу. Пищит его мобильник, возвещая СМС-ку. 

СТАСИК (глянув на дисплей). Вот, кстати о моем романе. На первую главу уже накликали триста тысяч лайков.  Ты понимаешь, что это значит?
МАША(вылезая в окно). Что вы – Гений Классикович.
СТАСИК. Нет. Это значит, что на мой сайт уже пошла реклама. И мне перевели сто двадцать долларов. А дальше простая арифметика. Когда я закончу роман, ­– а я за три дня его закончу, – у нас будут уже сотни тысяч…

Стасик и Маша идут от кафе к дому на Чистых прудах. Как идут – решать театру. Возможно, через зрительный зал. 

СТАСИК. А после этого романа, я выложу в сети еще пять штук.  Они все у меня уже здесь. (Стучит себя по голове.) Осталось записать.  И у нас с тобой будут миллионы. Десятки миллионов. И мы купим виллу в Испании - чтоб у ребеночка было море, вино, оливки, креветки. И подарим папе новый «Мерседес». 

Вдали слышатся звуки сирен.

СТАСИК. Слышишь? Пожарные уже едут.
МАША. А почему ваш дядя протестует голый?
СТАСИК. Ты этого не знаешь, Мария, потому, что ты одна из всех моих знакомых до сих пор не прочитала мою первую главу! 
МАША. Станислав! Я и так знаю, что вы гений! 
СТАСИК. Это не оправдание. Женщина, которая выходит замуж за писателя, должна понимать, на что она идет.


СЦЕНА СЕДЬМАЯ 

Маша и Стасик уходят. А сумрачное лицо Андрея Сергеевича, сидящего на краю сцены, вдруг озаряется улыбкой.

РАЕЧКА. О! Вижу, вижу!  Что-то придумали!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да. Пришла одна идейка. Только это не кино.
РАЕЧКА.  А что?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  А то, что я бесконечно вам благодарен за вашу попытку оживить меня. Вы восхитительны. И хотя мы оба понимаем, что Голливуд мне не светит…
РАЕЧКА. Светит!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Нет. Смешно было и надеяться. Но зато я вспомнил, что кафе, где работает моя дочь – французское, и она говорила, что у них там лучшие в Москве лягушки. Так вот, я вас туда приглашаю.
РАЕЧКА. Нет! Это я вас приглашаю!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не спорьте со звездой, дорогая. У меня отложены сто восемьдесят тысяч на зубы, и, вместо того, чтоб кормить на них Машкиного денегерата, я прожгу их сегодня с вами – все целиком, без остатка.
РАЕЧКА. Андрюша…

Глаза еë увлажняются слезами умиления. По щекам опять стекает краска. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Милая, милая Раечка! Я даю в вашу честь феерический прощальный ужин - с лягушками, трюфелями, черной икрой и шампанским.  А дальше – будь что будет. 

И с неожиданной резвостью вскочив на ноги, Андрей Сергеевич обнимает Раечку с явным намерением ее поцеловать. 

РАЕЧКА. Андрюша!

И, закрыв глаза, подставляет ему ярко намазанные губы. Но в этот момент мобильник Андрея Сергеевича заводит «Траурный марш». 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Извините – Машка. Сейчас я познакомлюсь с писателем, потом сгоняю домой за деньгами, и через час мы с вами встречаемся в кафе. Окей? (В трубку.) Алло, Машунчик? Я уже могу к тебе зайти?

СЦЕНА ВОСЬМАЯ 

Однако отвечает ему не Маша, а Тамара. 

ТАМАРА. Это не Машунчик.   

Тамарин голос доносится сквозь гул аэропорта – слышны мелодичные позывные и голос диктора, что-то объявляющего по-китайски. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тамара, где ты? Я тебя плохо слышу!
ТАМАРА. Я звоню из аэропорта.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Откуда?!
ТАМАРА. Из очереди на посадку. Я улетаю, Андрюша. Улетаю от тебя навсегда.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вау! (Нежно улыбается Раечке.) И куда же навсегда, Тамара? В Тамбов?
ТАМАРА. Нет, не в Тамбов. Потому что я, Андрюша, не коврик, о который можно двадцать лет бесплатно вытирать ноги, а потом вышвырнуть обратно в Тамбов.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Короче – в чем дело? Куда ты улетаешь?
ТАМАРА. К ней, Андрюша. К ней.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А что случилось?
ТАМАРА. Случилось то, что, когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу измученную кухней старуху. Но это не я, Андрюша. 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А кто?
ТАМАРА. Не знаю. Но настоящая я совсем другая. У которой нет этих жутких морщин, и которая так же молода и полна любви, как в Тамбове.  И я хочу понять - почему.

Опять звучат позывные – и к китайскому репродуктору прибавляется репродуктор, говорящий на хинди.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тамара, я не услышал – что ты хочешь понять?
ТАМАРА. Почему так нелепо устроена жизнь. И я пойму это там – верхом на осле, над ущельями и водопадами. Я пойму и спасу там её. Нежную, тонкую, никем еще не понятую. Я избавлю её от этого похотливого козла Сверчкова. И нам с ней станет легко и светло. А может, и не станет. Но спать в маленькой комнате с затычками я больше не буду.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тамара, я ничего не понял.

В это мгновение китаец с индусом в репродукторах смолкают, и последние слова Тамары Андрей Сергеевич слышит очень ясно.

ТАМАРА. Ты не понял, на какие деньги я лечу? На твои зубы, Андрюша! Я взяла всё, что оставалось в тумбочке. Я это заслужила.

И Тамара отключается. Потрясенный Андрей Сергеевич достает кошелек и пересчитывает деньги. Пальцы его дрожат.


СЦЕНА ДЕВЯТАЯ 

Денег в кошельке совсем мало. Андрею Сергеевичу, пригласившему Раечку на ужин, мучительно стыдно. 

РАЕЧКА.  Молодец!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кто молодец?
РАЕЧКА. Ваша сестра.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Почему молодец?
РАЕЧКА. Она ищет себя. Вот у меня была одна знакомая – Лилька.  Мы с ней вместе лестницы мыли. Вот она сперва тоже все мучилась: «Зачем я живу? Зачем я живу?» А потом её перевели на туалеты. Так она буквально расцвела. А почему?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Почему?
РАЕЧКА. Потому что ночью на лестнице – одни тараканы, а туалеты – это живое человеческое общение. И Лилька нашла себя. И Тамара с вашей, я извиняюсь, чакрой тоже себя найдут. И никто им в стенку там стучать не будет. Это ж самое главное – найти себя.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А я себя уже нашел. Я нищий.  
РАЕЧКА. А я ваш продюсер. Теперь все ваши проблемс – это май проблемс. Нет денег на лягушек?  Сейчас получим у Борьки.  Нет сюжета для фильма? Так у меня их хватит на целый Голливуд.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Милая, милая Раечка…
РАЕЧКА. Расслабьтесь, Андрюша. Ведь я ж, когда в Америку приехала, сперва работала бэби-ситером. У одного бандита, на Брайтон-Биче, где мы раньше с Лилькой комнату снимали.  Так я его доченьке перед сном такое сочиняла – она у меня до утра заснуть не могла. «А что дальше? А что дальше?»  И тут он с работы возвращается. Представляете?  Человек и так весь на нервах, а ребенок не спит. Я оттуда еле ноги унесла. Хотите, я вам скажу, кого вы в нашем кино играть будете?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Кого?
РАЕЧКА. Принца.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (ошарашенно). Кого?!

Но тут Раечкин мобильник опять запевает душевную песню. 

РАЕЧКА. Стасик. (Включив телефон, в трубку).  Сыночка, ты уже там?.. А что случилось?..  Опять на крыше?..  Не волнуйся, все будет окей.  Я к нему туда залезу, и он заплатит! Погоди…  Андрюша, что с вами?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ничего-ничего. Просто вы сказали, что я буду играть принца.
РАЕЧКА. А вы не хотите?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Раечка, милая… Вы отвергли мой сюжет с голубем, как нежизненный. А принц – жизненный?
РАЕЧКА. Конечно.  Он же будет любить принцессу, а она – его.  Рассказать?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  Интересно.
РАЕЧКА. Жил-был принц. Он был красивый и отважный, и она хотела за него замуж. Но еë заколдовали, и она тридцать лет спала в гробу. А принц все время еë искал и побеждал врагов. И вот он находит хрустальный гроб, и разбивает его волшебным мечом, и целует принцессу. И она оживает… (В трубку.) Стасик, я уже близко, на Чистых прудах, рядом с нашей скамейкой. Андрей Сергеевич, вы можете ходить быстрее?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, конечно… Я принц?..

Как они идут к Раечкиному дому – через зрительный зал или по движущемуся поворотному кругу на сцене – решит театр. Главное, что дом уже виден. 

                                            
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ 

Дом может быть реалистичным, – мощный «сталинский» дом с колоннами и лепниной, – или условно обозначенным с помощью все того же листа фанеры. Это как решит театр. Главное, что Стасик и Маша уже здесь, а Раечка и Андрей Сергеевич к дому еще только направляются. Но при этом мы видим всех четверых, а обе пары друг друга не видят и продолжают общаться по телефону.
 
РАЕЧКА (глядя на крышу). Стасик, а где он там?  Я его не вижу.
СТАСИК (глядя на крышу). Его не видно, потому что он упал. Крыша после дождя мокрая, и он поскользнулся.
РАЕЧКА. Борька упал с крыши?!
СТАСИК. Пока нет. Лежит на самом краю, за водосточным жëлобом. Только что мне оттуда звонил.
РАЕЧКА. О, май год! 
СТАСИК. Он сказал, там всë ржавое и проваливается. И самому ему не выбраться.
РАЕЧКА. А пожарные где? А полиция?

Слышатся жестяные голоса мегафонов и звуки сирен. 

СТАСИК. Они его снимать не будут.
РАЕЧКА.  Как это не будут?
СТАСИК. Они сказали, он им осточертел. Их к нему каждый день вызывают. 

Звуки сирен удаляются. 

РАЕЧКА.  Ну и что – каждый день! Вот у нас в Америке…
СТАСИК. Мама, они уже уехали. Я сам его сниму.
РАЕЧКА. А как ты туда влезешь? Через балкон?
СТАСИК. Через балкон не получится – я свой ключ от квартиры ему отдал. По пожарной лестнице.   
РАЕЧКА. Ты с ума сошëл! Не смей! Я ж по этой лестнице от мамочки убегала. Она уже тогда вся гнилая была! Ты упадёшь!  А у меня есть свой ключ… Акуда я его положила? (Роется в сумке.)  Стасик, жди меня у подъезда!..Андрей Сергеевич, скажите ему, чтоб он никуда не лез.  Как отец. Он вас послушается.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, конечно…  Так вы говорите – принц?
РАЕЧКА (ищет ключ). Влюблённый принц. То, о чем вы всегда мечтали. А Борьку я сама сниму. Всё ж таки брат. Тем более должен за квартиру.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, конечно…  Но, вас не смущают крупные планы?
РАЕЧКА. Какие планы?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Это когда лицо артиста во весь экран.


СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ 

Они приближаются к дому, не видя Машу и Стасика, в то время как мы по-прежнему видим всех четверых. По дороге Раечка продолжает поиски ключа – она опять достает из сумки «Советский экран», яблоко, пистолет, колготки и прочее. И Андрей Сергеевич опять все это держит.

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я понимаю, фильм-сказка. В этом жанре может быть все,
что угодно.  Но все-таки, когда принц ее целует, необходим мой крупный план.
РАЕЧКА. Самый крупный.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. По-вашему, у меня лицо юного принца?
РАЕЧКА. Почему юного? Пока он еë искал, прошло тридцать лет. И он стал таким, как вы. (Находит ключ.) Ага – вот. Подержите.

Раечка отдаёт ключ Андрею Сергеевичу и запихивает свое имущество обратно в сумку. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (весь в сомнениях). И на это деньги будут? 
РАЕЧКА. На это – будут.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Вы уверены?
РАЕЧКА. Я их достану.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.  У вашего мужа?
РАЕЧКА. Андрей Сергеевич, я ваш продюсер. И, если вам нравится эта задумка, мы её воплотим.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (примеряясь к «задумке»). А что – это может быть художественно... Тут видится какая-то глубина. И ностальгия… Немолодой принц. Думающий…  Очень, очень… А принцесса тридцать лет спала и осталась совсем юной. И этот мудрый старец будит её поцелуем…  Очень, очень…
РАЕЧКА. И, главное, никто не умирает.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, безусловно. Это же Голливуд, а кто будет моей партнершей?  А что, если одна из этих, нынешних… (Мечтательно.) Пенелопа Крус. Или Скарлет Йоханссон…

Раечка смущенно улыбается – и Андрей Сергеевич понимает, что ляпнул глупость. 

АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да нет, эти не потянут. Не тот масштаб. Принцесса должна быть какая-то совсем другая… Какая-то неожиданная… А знаете, что я вам скажу? (Смотрит на Раечку таким неотразимым актерским взглядом, каким уже давно ни на кого не смотрел.) Она должна лежать в гробу в кофточке. В простой синей кофточке в маленький желтый цветочек!
РАЕЧКА (в восторге). Андрюша!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Именно так.  И это будет по-настоящему жизненно. Я не знаю, что скажет ваш миллиардер, а я убежден: этот фильм станет событием, только если принцессу сыграете вы.
РАЕЧКА. О, май год!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Потому что вы, милая Раечка, прирожденная актриса.

Вот теперь Андрей Сергеевич уверен, что его голливудский дебют состоится. Но тут с крыши опять падает кусок ржавого железа.  И Раечка по телефону это слышит. 

РАЕЧКА.Стасик? Что там упало?
СТАСИК (глядя вверх). Это не он. Это энтропия. Папа прав. Всë рассыпается на глазах. И дядя Боря долго там не продержится. Надо его спасать.
РАЕЧКА. Стасик, не смей! Я уже близко! (Андрею Сергеевичу.) О май год!  Мы будем вместе сниматься в кино! Точно как мне приснилось в джакузи! «Коламбия Пикчерз» представляет. В главных ролях – Андрей Зайко и Раиса Булкина!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (в рыцарском порыве). Но с одним условием. На крышу за вашим братом полезу я.
РАЕЧКА. Да вы что! С балкона по водосточной трубе! Ноу-ноу!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. О йес. Номер вашей квартиры?
РАЕЧКА. О, май год. Шестьдесят пять. Но вы никуда не полезете!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Не спорьте!  Я принц или не принц?
РАЕЧКА. Андрюша, отдайте ключ! (В трубку.) Стасик, ты где? Мы у подъезда, а тебя нет.
СТАСИК. Я уже поднимаюсь. 
РАЕЧКА. Ноу!

Но Стасик уже взбирается вверх по пожарной лестнице. Маша лезет за ним.

СТАСИК. Мань, ты куда?
МАША. А не надо говорить, что я одна из ваших знакомых. Я не одна из ваших знакомых - я за вас замуж выхожу. И полезу с вами. Я должна знать, на что я иду. Рассказывайте!
СТАСИК. Что рассказывать?
МАША. Вашу первую главу.

И, с обезьяньей ловкостью обогнав Стасика, Маша оказывается на лестнице над его головой. При этом лопается ржавое крепление, которым лестница соединялась со стеной дома. Лестница сильно вздрагивает и начинает раскачиваться 

МАША. Ой! Меня тошнит.
СТАСИК. Немедленно спускайся вниз! Подумай о ребëнке!
МАША. Нет, рассказывайте!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (прислушиваясь, Раечке). С кем это он там?
РАЕЧКА. С этой своей заразой. (Поворачивает к нему свой телефон.) Слышите – ребёночком шантажирует.

Лестница раскачивается сильнее.

МАША (Стасику). Рассказывайте, а то меня правда стошнит.
СТАСИК (глядя снизу). Маша, ты выбрала не самое подходящее время.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (пугается). Маша?..  Но это же Машка!
РАЕЧКА. Кто?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Моя дочь!
РАЕЧКА. С моим Стасиком? Это она? Ой, какой приятный голосочек! Ну, я ж вам говорила, что с ним у нее всё будет хорошо!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (в ужасе). Что будет хорошо?
РАЕЧКА. Агусеньки-агусеньки!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Какие, к дьяволу, агусеньки?!
РАЕЧКА. Так у нас же с вами будут общие внуки!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А какие это будут внуки?!  Если она его сестра!

И скрывается в подъезде. Раечка спешит за ним.  

РАЕЧКА. Так она ж не сестра! Вы меня совсем запутали. Отдайте ключ! Разобьётесь!


СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ 

Тут мимо Стасика и Маши пролетает ещё один кусок железа. Лестница раскачивается, но Маша упорно карабкается вверх, и Стасик едва за ней поспевает. 

СТАСИК.  Мань, ну извини. Ты не одна из моих знакомых. Ты единственная.
МАША.  Рассказывайте, или меня сейчас вырвет.
СТАСИК. Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас загрузил главу на твой айфон?
МАША. Нет, просто рассказывайте. Когда вы рассказываете, меня меньше тошнит.

Лестница раскачивается.

СТАСИК. Ну хорошо… У меня всë начинается с бабушкиных кошек. Вся квартира в кошках.  И самые её драгоценные, фарфоровые, стоят на верхней полке, чтобы я их не разбил. Мне семь лет. Мать в Америке. У бабушки личная жизнь. Отца нет. Я никому не нужен и всегда один. Манюня, ты как?
МАША (карабкаясь по лестнице). Рассказывайте!
СТАСИК (карабкаясь вслед за ней). Я всегда один. Но за кошками стоят книги, и от одиночества я научился читать. В семь лет я решил прочесть Эразма Роттердамского.  Он стоит на самом верху. И, чтоб до него добраться, я ставлю стул на стол, влезаю под самый потолок, и книга уже у меня в руках, когда стул подо мной шатается, и я задеваю Эразмом самую любимую бабушкину кошку. Она летит на пол и разбивается вдребезги, а вслед за ней лечу я. И на мой крик из бабушкиной спальни выбегают они – очень уже немолодые, некрасивые и совершенно голые люди.

В этот момент на балконе Раечкиной квартиры появляется Андрей Сергеевич. Балкон может быть реалистичным, с ветхими перилами, или нарисованным на листе фанеры – это как решит театр. Важно, что рядом с балконом проходит ржавая водосточная труба, и Андрей Сергеевич начинает лезть по ней на крышу. Но тут на балконе возникает Раечка и пытается удержать Андрея Сергеевича, схватив его за ногу. 

РАЕЧКА. Андрюша, что с вами? Маша Стасику не сестра!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но она этого не знает!

И, оставив в Раечкиной руке свой ботинок, Андрей Сергеевич влезает на крышу. А Маша и Стасик все еще на лестнице.  

МАША (Стасику). Я не поняла. Какие выбегают голые люди?
СТАСИК. Бабушка с моим дедом Ванечкой. И он весь покрыт седыми волосами. Это очень страшно, и я кричу ещё громче. А бабушка видит разбитую кошку и кричит, что я идиот, как моя мама, и лучше б я вообще не родился. И тут из передней в комнату входит Лëвочка.
МАША. А это кто?
СТАСИК. Отец дяди Бори. Прямо из Африки, без звонка. И тоже голый. Он разделся в передней, чтоб сделать бабушке сюрприз. И на нем нет ничего, кроме огромной маски льва с гривой из верёвок. Потому что лев – тоже кошка.

Андрей Сергеевич, держась за сердце, передвигается по краю крыши к пожарной лестнице, останавливается над ней и слушает. 

СТАСИК. Лëвочка стоит на пороге голый, и он видит бабушку с Ванечкой, и впервые понимает, что он у бабушки не один. И он срывает с себя маску льва и кричит, что вся его жизнь - иллюзия и обман. А мой дед Ванечка впервые понимает, кто дарил бабушке всех этих кошек, и рвёт на себе волосы и кричит, что это его жизнь лишена всякого смысла. И тут из уборной выбегает дядя Боря и всё это видит – и у него делается нервный срыв.

Маша и Стасик продолжают подниматься по лестнице. Андрей Сергеевич слушает, а Раечка карабкается на крышу по водосточной трубе – в шубе, с сумкой и на высоких каблуках, это не так-то просто.

СТАСИК. И он кричит, что мы все просрали Россию, и если он не сообщит об этом всему миру, его жизнь тоже потеряет смысл. И он срывает с себя одежду и впервые лезет на крышу. Вот об этом я и пишу роман.
МАША. О том, что ваша жизнь бессмысленна? Какая же вы гадина.
СТАСИК.  Наоборот. Я пишу о том, что каждый момент полон смысла и не случаен. Не родись в XV веке Эразм Роттердамский, я бы не разбил бабушкину кошку. Не будь в Центральном Комитете Комсомола буфета, не было бы на свете моей мамы, и не уехала бы она в Америку, и я не был бы так несчастен, и не стал бы искать своего отца, и не понял бы, в чем смысл жизни. 
МАША. А он в чём?
СТАСИК. В тебе.
МАША. Но я вам точно не сестра?!
СТАСИК. Мань, в отличие от моей мамы, ДНК никогда не врëт.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.О-оу-у-у-у-ух-х-х.

Одной рукой он держится за сердце, другой – поправляет выпадающие зубы.


СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ 

И тут Маша достигает крыши.

МАША. Папа?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (задыхаясь). Машунчик, я должен тебе сказать правду.
МАША.  Папа, только без инфарктов.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Ты же знаешь, я всегда говорю правду. Я твоей маме никогда не изменял. И других детей у меня нет.
МАША. Станислав, познакомьтесь. Этот мой отец.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Очень приятно. (Подаëт Стасику руку и помогает ему подняться на крышу.) Очень. Очень. Наслышан. Андрей Зайко. Таксист.
МАША. Папа, не тупи. Станислав знает, что ты артист. И он говорит, что выдающийся.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Тогда тем более… (Не отпуская руку Стасика.) Очень, очень... А ваша первая глава тоже очень, очень…  Думающий писатель. Это так неожиданно…
СТАСИК. А можно, я буду звать вас папой?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Да, конечно… Сын! (Задыхается от переполнивших его чувств.)  У меня есть сын!  Ведь я только сегодня узнал, что у меня есть сын!
МАША (опять пугаясь). Папа! Что ты сегодня узнал?

Раечка уже забралась на крышу и торопится к ним, скользя по железу своими туфлями на высоких каблуках.

РАЕЧКА. Сыночка, сладенький мой, ты покрасился? Тебе очень идëт!
СТАСИК. Папа, это моя мама. (Раечке.) А почему вы вместе? Я думал, вы даже не знакомы.
РАЕЧКА. Еще как знакомы! Машенька! Ты моя сладенькая! (Кидается на Машу с поцелуями.) Ой, вы такая пара!.. Андрей Сергеевич, а вы говорили, она выходит замуж за дегенерата.
МАША. Папа, а почему вы вместе?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ.Машунчик, мы не вместе. Мы только сегодня встретились. Но, оказывается, были знакомы всю жизнь. А теперь Раиса Ивановна – мой продюсер.
СТАСИК (Раечке). Продюсер?
РАЕЧКА. Представляешь, Андрей Сергеевич согласился сниматься в Голливуде! А я буду финансировать его фильм.
СТАСИК. На свою зарплату?
РАЕЧКА. На какую, сыночка, зарплату?
СТАСИК. Уроки русского языка.
РАЕЧКА. Ой, да это когда было. А сейчас я изыскиваю средства на фильм вашего папы. И буду играть в нем главную женскую роль.
СТАСИК. Какую роль?
РАЕЧКА. Принцессы. А папа – принца.
МАША. Папа?!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Немолодого. Это может быть интересно.
РАЕЧКА. Это будет кино, о котором он всю жизнь мечтал! Мы вам сейчас всё расскажем. Но сперва мы идём есть лягушек.  Но для этого нужны деньги… (Озирается.) А где Борька?

Все смотрят по сторонам. 

РАЕЧКА.  Его тут нет.
СТАСИК. Но он же мне только что звонил.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И что он сказал?
СТАСИК. Что лежит тут голый на самом краю…  (Идëт по краю крыши, заглядывая вниз.) Да нет, если бы он упал, было бы слышно.
МАША. Но тут его нет. И одежды нет.
РАЕЧКА. И должен мне за полгода!
СТАСИК. Какая-то мистика.
РАЕЧКА. О май год.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (Стасику). А кого ваш дядя Боря сегодня обличал?
РАЕЧКА.  Меня. Из-за квартиры.
СТАСИК. Тебя он вчера обличал.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А сегодня?
СТАСИК. Сегодня он понял, что обличать отдельных людей бессмысленно – люди ни в чем не виноваты.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. А кто же во всем виноват?
СТАСИК. Он сказал, что лезет на крышу обличать Бога.
МАША. И сразу после этого исчез?!

Все смотрят в небо. На трубе поëт птичка – вот, оказывается, где она все это время пела. Раечка крестится. И тут же еë мобильник заводит свою задушевную песню.

СТАСИК. Это он?
РАЕЧКА (смотрит на дисплей). Нет, это Лилька. Из Америки. (Андрею Сергеевичу) Та самая. (В трубку.) Лилька, я сейчас не могу говорить. У меня тут такое происходит…  Ну, что – срочно? Что?..  Какое ведро? Какие тряпки? (Отворачивается и прикрывает рот ладонью.) Я ж тебе сто раз говорила. На сорок восьмом этаже, в пожарном ящике! И хлорка тоже там… 

Все прислушиваются. 

РАЕЧКА. Лиль, я тебе жутко благодарная, что ты меня подменяешь, но я сейчас, правда, не могу… Чего-чего?..  Фрэнк звонил?  И чего ему надо?..  Денег?..  А чего это он тебе звонит, а не мне?.. (Прикрыв микрофон рукой, остальным.)  Извините, это срочно. (В трубку.)  И где он сейчас?..  В полиции?..Опять с твоим Стивеном?.. Опять пиво выносили?.. Из того же супермаркета?.. Вот же скоты… Окей… Окей… И какой штраф?.. Окей. Лиль, ты сейчас на Брайтоне?  Возьми у меня под матрасом. Уже взяла? Ты моë золотко…  Да знаю я, что там не хватит… Йес, йес, отдам сразу с получки… Кисс  ю. Бай… (Отключается.)  

Немая сцена.

РАЕЧКА.Ну и что? Ну да, Фрэнк опять нажрался. Ну да, он не хозяин, а охранник.  А я до сих пор мою лестницы. Ну и что? Ну и дали мне в церкви эту шубу. Ну да, это не бриллианты. Ну и что? А мой стакан всё равно наполовину полный.
МАША. Какой стакан?
СТАСИК. Какие лестницы? 
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но Раечка, милая Раечка…
РАЕЧКА. Ну и что? Какая разница?  Ваше кино мы все равно снимем.

Андрей Сергеевич не в силах подобрать слов. И в этот момент звонит мобильник Стасика. 

СТАСИК (в трубку). Алло?.. Это ты?! (Остальным.) Дядя Боря. Он в Чертаново.   
РАЕЧКА. Как – в Чертаново?
МАША. Почему в Чертаново?
СТАСИК (одновременно слушает и объясняет). Это он оттуда с крыши звонил... А пожарные по привычке сюда приехали… Но теперь они уже его сняли.
РАЕЧКА. А деньги за квартиру?
СТАСИК (в трубку). А деньги за квартиру?  (Слушает дядю Борю. Остальным.)  Денег у него нет. Он рассчитывал на членские взносы. Но в его «Союз честных» народ пока не вступает. (Слушает.)  Так что теперь он будет обличать народ. Но уже в Чертаново. (Отключается.) На Чистые пруды он не вернется. 
РАЕЧКА. Вот видите, Андрей Сергеевич. Я ж вам сказала!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что сказали?
РАЕЧКА. Что наше кино мы теперь точно снимем. Я-то это с самого начала знала, а вы как начали, как начали…
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что я начал?
РАЕЧКА. Да все эти ваши вопросики! (Передразнивая его.) «Замуж за миллионера вышли?», «В джакузи вас хозяин нашел?», «Стивен – тот самый из Голливуда?» Ну, я и вру – вышла, нашел, из Голливуда… Что ж я – буду вам настроение портить?  Вы и так были весь в энтропии.  И сами этого хотели!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Чего я хотел?
РАЕЧКА. Сниматься в кино. И вы будете. Потому что вы – звезда моей юности. И я с самого начала так и решила: мамочкина квартира, сто двенадцать метров, с видом на пруды – это два миллиона долларов. Или три. И я её продам, и вложу деньги в вас.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Но, Раечка, милая Раечка, вы же понимаете, что такой
жертвы я никогда от вас не приму.
РАЕЧКА. Какая жертва? Я все просчитала. Фильм про любовь с вами в главной
роли!  Да это ж прокат по всему миру. Мы с вами знаете, как разбогатеем!
МАША (тихо, Стасику). Это у вас семейное?
СТАСИК. Мария.
МАША. Молчу.
РАЕЧКА. И таких сюжетов у меня здесь… (Стучит себя по голове.) Миллион.
Но это потом. А сейчас, Андрей Сергеевич, мы все должны что?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Что?
РАЕЧКА. Праздновать!  Только сейчас у нас нет денег на лягушек.
МАША. А у нас есть. Мы вас угощаем. Нам только что перевели сто двадцать долларов.

Мобильник Стасика сигналит, что пришла СМС-ка. 

СТАСИК. И вот, кажется, еще. (Читает текст на дисплее.) Нет, это опять с киностудии.
РАЕЧКА. С какой киностудии?
МАША. Которая уже прочитала первую главу.
РАЕЧКА. Какую главу?
МАША. Раиса Ивановна, ваш сын пишет гениальный роман. Про меня, про себя, про вас и про папу. И они хотят снять по этому роману фильм.  
РАЕЧКА (в восторге). Сыночка!
СТАСИК. Но я отказался.
РАЕЧКА. Почему отказался?
СТАСИК. Они не соглашались на мои условия.
РАЕЧКА. На какие условия, сыночка?
СТАСИК. Чтобы в этом фильме снимался наш папа. Но сегодня они согласились.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. И кого я буду играть?
СТАСИК. Отца.
МАША. Смешного отца. Станислав считает, что ты великий комик.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (озабоченно). Но это же не главная роль.
МАША. Папа!
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я – смешной отец?..  А что – это жизненно.
СТАСИК. И они уже ведут переговоры о совместной постановке с Голливудом.
РАЕЧКА. О май год! А как же мамочкина квартира?
МАША. Сто двенадцать метров в центре? С видом на Чистые пруды? Там будем жить мы со Стасиком.
СТАСИК. Манюня, но эта квартира не наша…
МАША. Станислав!
СТАСИК. Молчу.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я – смешной отец?.. Это может быть художественно… Тут видится свадьба в финале. И мне предлагают сказать тост. И я встаю с бокалом шампанского и читаю стихи. 
МАША. Папа! Какие стихи?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Об энтропии. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!  Его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был – и заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил!» А все вокруг пьяные. Это может быть пронзительно.
РАЕЧКА. А кто будет играть мать жениха?
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Только вы, Раечка! Иначе я не соглашусь.
РАЕЧКА. Андрюша!

И бросается к нему на шею. 

МАША. А я буду играть невесту.
СТАСИК. «Tò peprōménon phygeîn adýnaton». Это я по-гречески.
МАША. А по-русски?
СТАСИК (обнимает Машу). Не дано смертному избежать своей судьбы.
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ. Я всегда это говорил. Да, энтропия непобедима. Но атомы, из которых мы состоим, незримыми лучами связаны с атомами других людей, планет, звезд, галактик – со всей Вселенной. И каждый наш поступок что-то меняет в мироздании. И не обязательно – к худшему. Вы согласны?
Занавес







_________________________________________

Об авторе:  АЛЕКСАНДР ЧЕРВИНСКИЙ 

Родился так давно, что ребенком успел увидеть и запомнить лица москвичей в начале войны, когда немцы подходили к Москве, а потом – эти лица на Красной площади в День Победы, и уже подростком – лица в давке на похоронах Сталина, и лица в очередях за мукой, и уже взрослым – счастливые лица в день полета Гагарина, и гордые лица в толпе, защищавшей белый Дом от путчистов. Учился в Московском Архитектурном институте, а потом служил три года архитектором, а потом превратился в кинодраматурга, и фильмы снятые по его сценариям вдруг стали смотреть десятки миллионов зрителей, а потом стал драматургом театральным, и его пьесы пошли в десятках театров не только Советского Союза, но и в Израиле, и в Германии, и в США, и ставили эти фильмы и пьесы такие замечательные режиссеры как Глеб Панфилов, Андрей Смирнов, Эдмонд Кеосаян, Владимир Бортко, Алексей Бородин, Генриетта Яновская, Юрий Еремин и Евгений Арье. В настоящий момент живет в Америке, а пьесы в России все идут и идут, и фильмы все смотрят и смотрят.






_________________________________________

Об авторе:  МИХАИЛ МИШИН 

Родился в Ташкенте. Потом переехал из Ленинграда в Москву – отметить, что родился в Ташкенте. Из других подробностей – книжки, сценарии, премии и всякие переводы. Ещё, конечно, Аркадий Райкин, потом, конечно, Райкин Константин. Потом изобрёл что-то важное – кажется, электричество. Потому что окончил электротехнический. Были разные сочинения – типа слова «Одобрямс», которое велит выбить на своем мавзолее. Потом ещё открыл всемирный закон Мишина: «С возрастом число органов в организме возрастает». Сейчас тело ими уже просто битком набито.скачать dle 12.1