ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Фарид Нагим. У ФОНТАНА ПОД ПЛАТАНОМ

Фарид Нагим. У ФОНТАНА ПОД ПЛАТАНОМ

Редактор: Кристина Кармалита


(сценарий полнометражного фильма)



От автора: «У фонтана под платаном» – текст, который успел побывать в шкуре и повести, и пьесы, но душа его все же угнездилась в скафандре киносценария. Случайная встреча семидесятилетних пенсионеров Славы и Ларисы перерастает в празднование годовщины выпуска их сильно поредевшего за эти годы 10 «А». Лето в Ялте, ностальгически дружеская попойка, встреча с престарелой учительницей, попытка спасти чайку со сломанным крылом и мечты, мечты о том, как могла бы сложиться жизнь. А в это время сама жизнь уже разрешила исход всех судеб…


НАТ. ГОРОД – УТРО

АННА (27) со свертком под мышкой идет по круто спускающемуся переулку. Он такой узкий, что порой даже хрупкой девушке приходиться поджимать плечи, чтоб протиснуться меж стен. На балкончике второго этажа, перегнувшись через перила ДЕВУШКА (20), из чердачного окна дома напротив далеко высовывается ПАРЕНЬ (25). Они тянутся друг к другу и целуются через переулок. Анна подслеповато щурится на них и улыбается. Слышит голоса парня и девушки.

ПАРЕНЬ (показывая палец). Ты что будешь? Так? Или так?
ДЕВУШКА. Я забыла, Мих…
ПАРЕНЬ. Когда же ты запомнишь? Если я показываю один палец – это кофе! Два – чай.
ДЕВУШКА. Буду один палец…

Анна выходит на солнечную набережную. Шум прибоя. Крики чаек. Плитка залита водой, сияет на солнце. Анна заходит в бутик. Её встречает МЕНЕДЖЕР (35).

МЕНЕДЖЕР. Расчехляйся! Клиент уже звонил!

Анна разворачивает сверток и расправляет брюки. Менеджер внимательно рассматривает.

МЕНЕДЖЕР. Ань, это что?

Менеджер встряхивает штанами – одна штанина явно короче другой.

АННА. Как?
МЕНЕДЖЕР. Не, ну нормально?! Клиент щас придет.

Анна подслеповато рассматривает брючину. Вынимает из сумочки большую лупу и кропотливо вглядывается.

МЕНЕДЖЕР. Ваще ночь!
АННА. У меня минус восемь!
МЕНЕДЖЕР. С этим не живут… Через пятнадцать минут у клиента такси до Симферополя! Я ему что скажу?
АННА. Я все исправлю.
МЕНЕДЖЕР. У нас портная слепошарая скажу?!
АННА. Я быстро.
МЕНЕДЖЕР. Ты знаешь, сколько эти брюки стоят?! Мы лучше сами... Давай, Ань, иди. Все. Смутная ты какая-то.
АННА. А как же…
МЕНЕДЖЕР. Давай, иди, лазерную коррекцию зрения сделай.
АННА. Это такие деньги!
МЕНЕДЖЕР. А кому щас легко, Ань? Кому?

Анна выходит из подсобки. Идет по коридору. Останавливается у доски. На ней фото мужчин. 

Надпись: ОРИЕНТИРОВКА. ОСТОРОЖНО! ВОРЫ! 

Анна проходит и возвращается – присматривается к одному из них – молодой человек в бейсболке. Она подслеповато щурится, смотрит почти в упор, прижимает ладонь к губам. Потеряно идет по коридору и выходит в торговый зал, замирает. С улицы видно, что она замерла в витрине рядом с манекенами. Анна смотрит в окно – прямо ей в лицо влетает водяной ком… и разбивается о стекло витрины – мойщик окон возит длинной шваброй по витрине со стороны улицы. Анна выскакивает из магазина. Бежит по улице. 


ИНТ. КВАРТИРА – ДЕНЬ

Старая квартира. Стены до верха заставлены книгами, они словно кирпичики мироздания. Громоздкое кресло, шкафы изощренных форм; проигрыватель Rigonda, пластинки – Моцарт, Бах, концерты Вильгельма Фуртвенглера, Эмиля Гилельса; фотографии Чехова, Бунина, Хемингуэя.

Резкими порывами, точно дождь по жести, строчит пишущая машинка.

На столе пухлый фотоальбом в бархате, старые пожелтевшие публикации: газета «Крымская правда» рассказ «Бабушка» автор Вячеслав Суходолов; газета «Вечерний Симферополь» рассказ «Ожидание» автор Вячеслав Суходолов. Статья «Что скрывает писатель Вячеслав Суходолов»?

СЛАВА (70) поднимается из-за стола. Вздыхает. Встает на стул у шкафа, роется в нем и вынимает тугой газетный сверток. Идет на кухню и прячет его в газовой плите.
Возвращается за стол. Печатает. Вздыхает. Идет на кухню и вынимает из плиты сверток. Ходит с ним по квартире.

Звонок телефона на холодильнике. Слава покашливает, кладет сверток на холодильник и снимает трубку.


СЛАВА. Алло. Слушаю.
ЛАРИСА. Ну что, Слава ты не узнаешь меня?
СЛАВА. Узнаю, как не узнать.
ЛАРИСА. Давно приехал?
СЛАВА. Недавно…
ЛАРИСА. Ходят слухи, что ты меня ненавидишь.
СЛАВА. Зачем мне тебя ненавидеть, Лариса?
ЛАРИСА. Я не виновата, Слав.

Слава видит свое отражение в зеркале – он в трусах и рубашке, которая не сходится на животе. Смеется.

ЛАРИСА. Ну, правда. Чего ты?
СЛАВА. Я рубашку в секонде купил из наших шестидесятых, а она на пузе не сходится.
ЛАРИСА. Давай встретимся и поговорим. Ну что, ты не можешь выйти?
СЛАВА. Ну, могу. Где?
ЛАРИСА. На нашем месте, у горисполкома.
СЛАВА. Под платанами у фонтана?
ЛАРИСА. Согласен, так лучше звучит.

Слава гладит брюки через газетку. Спрыскивает ее водой изо рта. Старый советский утюг тарахтит, хрустит каплями, с веселым кряхтением подпрыгивает на брюках.
Слава смотрит на фотоальбом. Приподнимает толстую обложку, смотрит и быстро закрывает.

Солнце накручивает из трещинок на полировке стола сияющий жаркий шар. Крики чаек пронзительными осколками за окном.

Слава стоит у зеркала, поправляет волосы, двигает длинный седой клок, пытаясь замаскировать лысину. Вздыхает и выходит. В тишине скрипит замок. На столе остается включенным утюг. На холодильнике газетный сверток.



ИНТ. КВАРТИРА – УТРО

На диване лежит АЛИК (35), играет на телефоне. Вбегает Анна.

АННА. Алик, тебя разыскивают! Твой фейс на стенде висит!
АЛИК. По камерам срисовали… Как ты углядела, с твоими минусами, Анюта?
АННА. В «Леди и Джентельменах». Осторожно, воры!

Алик лениво поднимается, надевает бейсболку.

АЛИК. Эта?
АННА. Один в один!
АЛИК. Таких в этом городе немеряно!
АННА. Но я же тебя узнала! Даже с минусами!
АЛИК. Тут, Анюта, не в минусах дело.
АННА. А в чем?
АЛИК. В любви.

Алик обнимает Анну.

АННА. Алик, давай уедем.
АЛИК. В Киеве ты училась, в Питер уезжала, в Москве жила.
АННА. Тут делать нечего. Только халдейничать и воровать… Тут курортная психология развивается.
АЛИК. Это кто такой прошаренный тебя научил?
АННА. Виль Георгич.
АЛИК. А море?

Смотрят из окна на море.

АННА. А давай договоримся – если я один палец показываю – это значит кофе, два – чай. Ну, что? Так или так?

Анна показывает два пальца, потом один. Алик берет ее палец, целует и засовывает себе в ноздрю.


ИНТ. КВАРТИРА – ДЕНЬ

МАНЬШОВ (70) пристально смотрит на свое лицо в зеркале. Намыливает щеки помазком, начинает бриться, но мешает галстук. Он закидывает его на плечо.

МАНЬШОВ. О сердце, не стучи! Спокойней бейся!

Бреется. Пристально смотрит. Продолжает.

МАНЬШОВ. Дочь, не своди, прошу, меня с ума. Дитя, не буду я мешать. Прощай. С тобою я не встречусь, не увижусь. Но ты – моя по плоти, ты – мне дочь...

Галстук падает на грудь. Маньшов сдвигает узел назад, под затылок. Бреется. Замирает и декламирует.

МАНЬШОВ. Ну, не смейтесь. Я сумасшедший, взбалмошный старик. Мне восемьдесят лет, ни часу меньше. Сказать по правде, боюсь, не выжил ли я из ума?

ТАТА (65), жена Маньшова, что-то готовит на кухне и прислушивается.

ТАТА. Что ты сказал? Я не расслышала?
МАНЬШОВ. Ничего… это я так.

Прыскает одеколоном на лицо, похлопывает ладонями по щекам. Что-то ищет. Выходит из ванной. Раскрывает шкаф и достает галстук. В полумраке прихожей поднимает ворот рубашки и поверх другого галстука, свисающего по спине, повязывает новый. Надевает пиджак. На стенах прихожей висят старые театральные и киноафиши с фотографиями Маньшова. Снова раскрывает шкаф и что-то ищет.

МАНЬШОВ. А ты куда берцы мои дела?
ТАТА. Только не говори, что ты снова собрался в горы!
МАНЬШОВ. Я детям обещал!
ТАТА. Володь, у меня телефон пикал. Посмотри, я чего-то очки не найду.

Маньшов берет мобильник, смотрит. И вдруг бьет ладонью по столу.

ТАТА. О, господи!
МАНЬШОВ. Я же просил тебя не начинать! Хотя бы сегодня.
ТАТА. Только телефон…
МАНЬШОВ. Они сдадут нас с тобой в социальную службу по старикам! Почитай, что они тебе пишут!

Пихает в трясущиеся руки жены телефон.

ТАТА. Не они! Это их мужья!
МАНЬШОВ. Муж да жена – одна сатана!
ТАТА. Это твои родные дочери!
МАНЬШОВ. Которые при живых родителях делят квартиру и сарай в Кацивели!
ТАТА. Которые всю жизнь терпели твое актерство, безденежье! А я…
МАНЬШОВ. Ну?
ТАТА. Зачем я вообще из Москвы уехала?
МАНЬШОВ. Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря!
ТАТА. О-о-о! Один дурак сказал, а другие повторяют.
МАНЬШОВ. Этот дурак Нобелевский лауреат, между прочим.
ТАТА. Он всего неделю прожил в Крыму! Написал эту благоглупость и улетел в Венецию.
МАНЬШОВ. Дочери сделали меня королем Лиром!.. Тата, хотя бы сегодня не начинай.
ТАТА. Что сегодня? Это – вечно!
МАНЬШОВ. Сегодня премьера.
ТАТА. В Доме учителя? Над тобой весь зал смеется.
МАНЬШОВ. Что?
ТАТА. То, милый! Как ты своей любовнице Куковякиной говоришь: Елена Андреевна, вы прекрасная жэ-энщ-щина! Дядя Ваня херов!

Маньшов опрокидывает стул. Тата, молча, отстраняется в угол. Маньшов хватает портфель. Выходит и так хлопает дверью, что сыпется побелка. Тата смотрит на потолок, чихает. Прячась за штору, смотрит, как старик-муж ковыляет по двору.


ИНТ. ЦЕРКОВЬ – ДЕНЬ

Слава стоит у иконы Николая Чудотворца. Потрескивают свечи.

СЛАВА. Господи, сделай так, чтобы он не заикался… не болел. Чтобы в школе хорошо учился. Чтобы его любили.

Зажигает свечу. Смотрит на икону. Крестится.

Выходит: ослепительный жар дня, мрачная зелень пальм у церковных стен, синтетическая бирюза моря. За Славой неотступно следит подросток.


НАТ. УЛИЦА – ДЕНЬ

Слава сходит с автобуса и сворачивает в переулок. Маньшов останавливается и смотрит ему вслед.

МАНЬШОВ. Неужели Славка?.. Очень похож! Но уж слишком молод… мерзавец!

Мимо проезжает МАЛЬЧИК (14) на скутере. Тормозит, возвращается и окликает Маньшова.

МАЛЬЧИК. Иваныч! Здорово!

Солидно протягивает Маньшову руку. Тот серьезно и уважительно пожимает ее.

МАЛЬЧИК. Ну, че, как ты?
МАНЬШОВ. Нормально. Ногу слегка судорогой сводит.
МАЛЬЧИК. Пацаны на созвоне. Двое отмазались. Остальные ждут, когда свистнешь!
МАНЬШОВ. Какой маршрут выбрали?
МАЛЬЧИК. По «Чертовой лестнице» хотят.
МАНЬШОВ. Уважаю! Я вам покажу дорогу, которую проложили римские легионеры. Там даже каменные блоки остались!
МАЛЬЧИК. Постой Иваныч, там расскажешь, а то неинтересно будет.
МАНЬШОВ. Там еще метеостанция есть, которую фашисты разбомбили. Давайте в субботу… И в районе Форосской церкви потихоньку спустимся.
МАЛЬЧИК. Окай! Ты в школу? Садись, подвезу!
МАНЬШОВ. Не крякнет?
МАЛЬЧИК. Японец, на! Сто лошадей, беспесды!

Маньшов устраивается на скутере. Уезжают.


НАТ. ГОРОД – ДЕНЬ

Площадь у горисполкома. Гигантский платан, с библейским величием презревший все физические законы. Голова кружится, и взгляду легко заблудиться в мощном струении и доисторическом переплетении мускулистых ветвей – каждое, как отдельное дерево. Кажется, платан нисходит с небес, ниспускается и орошает землю листвой.

На скамьях пенсионеры и бомжи. По лицам и одеждам движутся тени листьев, выписывая замысловатые водяные знаки. Слава поправляет седой клок и хмурится. За ним неотступно следит все тот же подросток.

Слышен детский плач. Мимо фонтана идут две женщины, ПОЖИЛАЯ (60) и МОЛОДАЯ (27), а в середине МАЛЬЧУГАН (5). Он трёт кулаком глаз, смотрит вверх и плачет. Слава видит шарик в небе, который, видимо, упустил мальчик. Пожилая толкает молодую в плечо. Слышен смех молодой женщины, извиняющийся и в то же время насмешливый. Шарик высоко поднялся в небо, выше чаек и нежных, тонко белых облаков.

Появляется ЛАРИСА (70).

ЛАРИСА. Я так рада, Слава! Я так давно здесь не была!.. Ну, чего ты?
СЛАВА. Чего? То, что вы сделали с Люси де Пьер оскорбительно. Она жадная. Я вам доверился. А вы мою квартиру сдавали черти кому!
ЛАРИСА. Есть вещи…
СЛАВА. А мне что? А мне осталось из-под тахты выметать гандоны, «Абрау Дюрсо» и разбитые фужеры.
ЛАРИСА. Есть вещи, которые невозможно объяснить.
СЛАВА. Все вы так говорите.
ЛАРИСА. Ну, если я так виновата, возьми хотя бы полторы тыщи.
СЛАВА. Хм. Спасибо и на этом.

Слава неуверенно берет деньги.

ЛАРИСА. А я скоро уеду. У меня выставка картин в Испании. Мне там месяца два придется пожить.
СЛАВА. Мне это не интересно… Я пойду.
ЛАРИСА. А куда ты пойдешь?
СЛАВА. Вообще хотел сходить к Лактионовой. Это все равно рядом.
ЛАРИСА. Лактионихе?!Ну, так пошли! А где она живет?
СЛАВА. Она не живет… Она живет в общежитии «Магарача».
ЛАРИСА. Слушай, мысль! А давай соберем наш класс, кто остался?
СЛАВА. В наши годы? Тебе самой не смешно?
ЛАРИСА. Подумаешь – семьдесят. Отметим мой отъезд. И, что уж там, аншлаги на моих выставках в республике.
СЛАВА. И выпьем!

Им в лица заглядывает теневой, полупрозрачный край платанового листа.


ИНТ. ШКОЛЬНЫЙ КЛАСС – ДЕНЬ

Маньшов смотрит в окно на море. Ученики уткнулись в планшеты и мобильники. Маньшов возвращается к столу. Снимает и вешает на спинку стула пиджак. Пишет на доске формулу. Школьники замечают, что у него на спине болтается еще один галстук. Хихикают. Снимают на видео.

МАНЬШОВ. Вот вы все хихикаете. Относитесь к жизни несерьезно и думаете, что все у вас впереди… А вот когда все, что спереди у вас пройдет – вы поймете, какие же вы были идиоты!

Класс смеется.

МАНЬШОВ. Вот-вот. И я так же смеялся! И я был идиот. Вы думаете, я вам тут физические опыты рассказываю? Я вам опыт жизни хочу передать. Хоть немного предостеречь!

Слышны голоса: «Кому спереди, а кому-то и сзади по кайфу».

МАНЬШОВ. Вот Вера Алексеевна вам все про «Анну Каренину», про «Легкое дыхание», а вы через пяток лет будете, как ваши родители… а то и хуже.

Громко играет музыка на мобильном телефоне.

МАНЬШОВ. Я же просил…

Голоса из класса: «Получим аттестаты и уедем! Теперь мы – Россия!»

МАНЬШОВ. Боюсь, вы даже не представляете, не думаете, как здесь и сейчас нужна ваша молодость, энергия, ваши мозги! Кажется еще немного и такая жизнь начнется… А вы – выпускной, выпускной… Летите голуби, летите… Голуби, само собой, улетят, а вот, что с вами будет, дети?


НАТ. ДВОР – ДЕНЬ

Вывеска «Общежитие института виноделия и виноградарства «Магарач».

Облупленная дверь. На ней кодовый замок. Слава и Лариса пытаются набирать что-то. Дергают за ручку.

Сзади подходит мужчина и строго смотрит на них.


МУЖЧИНА. Позвольте.
СЛАВА. Лактионова здесь живет? Нам к ней надо.
МУЖЧИНА. На втором этаже.


ИНТ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА – ДЕНЬ

Слава стучит, Лариса стоит на пролет ниже. Тишина.

СЛАВА. Вера, Вера! Это я – Слава. Я приехал.
ЛАРИСА. Ладно. Пойдем. Чего тебе эта Лактиониха?

Понуро спускаются во двор. Идут. Их окликает женский хриплый голос. ЛАКТИОНОВА (70) курит и кричит с балкона.

ЛАКТИОНОВА. Ребята! Стойте! Я не могу выйти, у меня кошки!
СЛАВА. Привет! Приходи к платанам! Мы там собираем всех «французов».
ЛАКТИОНОВА. Мне надо забежать в парикмахерскую, а потом я возьму такси и буду у вас. А кто придет?
СЛАВА. Совершенно неизвестно кто.
ЛАРИСА. Может быть, мальчики былых времен? Разумеев, Баютов, Комиссаров…
CЛАВА. Разумеева убили в девяностых за зарплату, Баютов повесился.
ЛАРИСА. А Витька?
СЛАВА. О-о, Комиссаров генерал КГБ, вряд ли мы его дождемся. Он ходит только на задания.
ЛАРИСА. Вот мы и дадим ему задание.

Слава и Лариса идут по улице. Обходят фонарный столб с разных сторон.

ЛАРИСА. Привет.
СЛАВА. Чего ты?
ЛАРИСА. Когда двое обходят что-то с двух сторон, надо сказать: привет. Чтобы невидимая связь не прервалась.
СЛАВА. Хм. Привет-привет… У Лактионовой приятный хриплый голос.
ЛАРИСА. Понятно.
СЛАВА. Мне всегда нравился женский голос с хрипотцой.
ЛАРИСА. Я уже поняла… А чего мы стоим?
СЛАВА. Давай зайдем к старушке Ханило в музей? Я обещал её забрать.
ЛАРИСА. Прекрасно. Ты же там работал когда-то.
СЛАВА. Ты помнишь старушку Ханило?
ЛАРИСА (передразнивает). Тут сидел Козловский! Не трогайте, это уже музейный экспонат!
СЛАВА. Не теребите книгу, там автограф Паустовского!.. Она подумает, что у нас с тобой романчик.


ИНТ. ШКОЛЬНЫЙ КЛАСС – ДЕНЬ

Урок окончен. Дети выходят из класса. Маньшов подзывает АНЖЕЛИКУ (17)

МАНЬШОВ. Анжел, передай, пожалуйста, родителям, что у меня сегодня в семь премьера в Доме учителя.
АНЖЕЛА. Да, Владимир Иваныч, вы уже говорили.
МАНЬШОВ. Говорил? Ну, это старческое уже. И смеялись сегодня чего-то…
АНЖЕЛА. Владимир Иваныч, смеялись потому, что на вас два галстука – один спереди, другой сзади.
МАНЬШОВ. Ох, ё! Это я когда брился, сдвинул на спину…


НАТ. ГОРОД – ДЕНЬ

Слава и Лариса поднимаются вверх по улице. ВЫВЕСКА: ДОМ-МУЗЕЙ А.П. ЧЕХОВА. Слава и Лариса проходят мимо группы экскурсантов.


ИНТ. МУЗЕЙ ЧЕХОВА – ДЕНЬ

ЭКСКУРСАНТ (50). Так это что получается, Чехов и Книппер не спали в одной постели, а расходились по этажам?
ЭКСКУРСОВОД (60). Ольга Леонардовна, пардон, храпела. Чехов не выносил этого. Притом, он ночью сочинял. Днем ему не давали экскурсанты, пардон, посетители.

Слава обращается к СОТРУДНИЦЕ (60) музея.

СЛАВА. Извините, не скажете, где Алла Васильевна?
СОТРУДНИЦА. В комнате Марии Павловны. Она… ой, ладно.

Слава и Лариса поднимаются по лестнице.

Немного покачиваясь и подрагивая, им на встречу поднимается АЛЛА ВАСИЛЬЕВНА ХАНИЛО (85). Розовощекое лицо, голубые глаза и легкие, седые до синевы волосы.

ХАНИЛО. Ах, Слава, наконец-то!
СЛАВА. Вы так говорите, будто любовника молодого заждались.
ХАНИЛО. Ах, Слава. Я моложе вашего папы на несколько классов.
СЛАВА. Алла Васильевна, это Лариса, моя одноклассница. Не помните?
ХАНИЛО. Что?
ЛАРИСА. Лариса! Одноклассница!

Алла Васильевна хнычет.

СЛАВА. Что с вами?
ХАНИЛО. Пойдемте отсюда, пойдемте скорее.

Спускаются вниз. Алла Васильевна всхлипывает, как девчонка. Выходят за ворота.


НАТ. УЛИЦА – ДЕНЬ

СЛАВА. Вы скажете, наконец, что случилось?
ХАНИЛО. Сегодня, на моих глазах спилили любимую грушу Ольги Леонардовны!
ЛАРИСА. О, господи!
ХАНИЛО. Директор хочет покрыть лаком паркет в кабинете Антона Палыча!
СЛАВА. Как? Это же мемориальный объект!
ХАНИЛО. Я пытаюсь, пытаюсь, а он не слышит. Вперяется глазами в оргтехнику и все!
ЛАРИСА. Может, он хочет и кабинет директора сделать в кабинете писателя? Так бывает, я знаю…
ХАНИЛО. Слава, поймайте авто.

Слава останавливает машину. Садятся.


ИНТ. САЛОН АВТОМОБИЛЯ – ДЕНЬ

Слава декламирует в тишине.

СЛАВА. Алла Васильевна, мы посадим новый сад! Лучше этого!
ЛАРИСА. И увидим небо в алмазах…

ВОДИТЕЛЬ. Эх, здесь у крымских татар такие сады цвели! Персиком захлебнуться можно было!
СЛАВА. А здесь было Ялтинское КГБ. Меня сюда приглашали.
ЛАРИСА. Зачем?
СЛАВА. Поздороваться… Проверить – потеют ли у меня ладони.

Останавливаются. Слава помогает дамам выбраться.


ИНТ. КВАРТИРА – ДЕНЬ.

Парадная старинного ялтинского дома. В таких домах, как в раковине, слышно шум моря.
Квартира Ханило похожа одновременно на музей и антикварный магазин. Часто попадаются фотографии Чехова.

На стене большой портрет Аллы Васильевны.

ЛАРИСА. Какой роскошный портрет.
ХАНИЛО. Французская пастель.
ЛАРИСА. Шарман! Очень хрупкая техника.
СЛАВА. Лариса художница. Скоро уезжает на выставку в Испанию.
ХАНИЛО. Что?
СЛАВА. Ничего, я так.
ХАНИЛО. Лариса, в этой квартире пел Козловский. Иван Семеныч поднимал бокал за мою молодость. Я родилась здесь в двадцать восьмом и прожила всю жизнь.

Серьезная МАШЕНЬКА (70) проносит поднос с чайником и чашками.

ХАНИЛО. Это Машенька. Шефствует по линии горисполкома. Я почетный гражданин Ялты.

Слава хочет присесть на диван.

ХАНИЛО. Нет-нет, Слава, там сидели все актеры Художественного театра. Это, по сути, музейный экспонат. Лариса, осторожнее, там автограф Маршака. Он называл меня маленькой хозяйкой большого дома, имея в виду музей Чехова.И так мастерски подделал автограф Джека Лондона, что…
МАШЕНЬКА. Ну так куда ставить-то?!
ХАНИЛО. Давайте на веранде разгребем немного… хотя и здесь музейные уже вещи, к ним и прикасаться-то нельзя. Машенька, прошу, вы сейчас подносом сшибете подарок Мориса Тореза.
МАШЕНЬКА. Я все понимаю, а ставить куда?!

Веранда. В окно свисает дикий виноград. Пьют чай. Молчат. Позвякивают ложечки. Доносится далекий шум прибоя. Машенька сидит в отдалении и громко хлюпает.

ХАНИЛО. Вот день Победы… Зовут, придумывают аллеи памяти. Зачем эта бюрократия? Я все вспоминаю о соседе мальчике. Я в память о нем осенью посажу дерево.
ЛАРИСА. А что за мальчик, Алла Васильевна?
ХАНИЛО. Прибыл мальчик… остался без родителей. Ему 18 лет. Призвали, отправили защищать Арабатскую Стрелку. Попал в первые бои. Пришел черный.
МАШЕНЬКА. Алла Васильевна, вы на сквозняке. Вас просифонит. Возись потом с вами.
ХАНИЛО. Осень. Немцы подходят к полуострову. Мы зажгли керогазы всем домом. Накормили его, все постирали, потому что ему утром надо было в Севастополь. Он спал, а мы на нескольких досках гладили утюгами его вещи. Так печально кричали на куполе чайки. А он так сладко спал. Потом я увидела его фамилию среди погибших на 35-й батарее, и она была неправильно написана. Я добьюсь, чтоб исправили.
МАШЕНЬКА. Лариса, а ты в двадцатке училась?
ЛАРИСА. Да-а.
СЛАВА. Отец погиб под Берлином. Я уже три жизни за него прожил… Помянем, а? В этом музее найдется бокал вина?
ХАНИЛО. Вот за что вас люблю, Слава! Машенька, не в службу, а в дружбу!
МАШЕНЬКА. Алла Васильевна!
ХАНИЛО. Машенька!

Машенька уходит и приносит на подносе графин и фужеры.

ХАНИЛО. Разлейте, Слава. А то, чай да чай. Чай – не водка, много не выпьешь!

Слава разливает. Держат в руках, молчат.

ХАНИЛО. За тех ребят… Вздрогнем.

Пьют.

СЛАВА. Массандра, люблю это вино! Сидишь в морозной Москве, и вдруг нёбо само по себе вспоминает «Мадеру», вкус каленого орешка, какие-то нарядные ароматы.
ХАНИЛО. Между первой и второй – перерывчик небольшой!
МАШЕНЬКА. Вам потом плохо будет. Возись с вами.
ХАНИЛО. Машенька, я не сопьюсь – мне уже поздно.
МАШЕНЬКА. Вы – эгоистка!
ХАНИЛО. Машенька! Я вспомнила! расскажите ребятам о своем муже.
МАШЕНЬКА. Я уже вам сто раз говорила за это!
ХАНИЛО. Муж Машеньки, ученый-астрофизик в лаборатории Академии наук в Кацивели.
МАШЕНЬКА. Он в бутылку чаще заглядывал, чем в тот телескоп!
ХАНИЛО. Он сделал удивительное открытие – он как-то там, в страшном далеке, рассмотрел планету, чрезвычайно похожую на Землю. Я сейчас не вспомню название…
МАШЕНЬКА. Лучше бы он что другое рассмотрел!
ХАНИЛО. Все идентично – масса, атмосфера и необходимый для жизни парниковый эффект. Но там нет жизни. Все есть, а жизни нет.
МАШЕНЬКА. И мне жизни не было.
ХАНИЛО. Наша планета, ребята – уникальный проект. И нам с вами выпал невероятный космический шанс. Подумайте.
МАШЕНЬКА. А денех как не было, так и нет.
ХАНИЛО. Так, а к чему я это вспомнила?.. Не вспомню… Ладно, давайте выпьем за это потрясающее чудо!
СЛАВА. Посмотрите, на солнце, в этом фужере горит золото.
ХАНИЛО. Жизнь – это чудо!

Пьют.

МАШЕНЬКА. Лариса, а ты не замужем?

Лариса растерянно смеется.

ХАНИЛО. Кгм… Машенька, вы, пожалуй, идите уже. Можно пораньше сегодня.
ЛАРИСА. Была когда-то.
ХАНИЛО. Слава, наливайте… Я вышла замуж в шестьдесят три, за профессора из Глазго Питера Генри. Он приезжал с докладом на Чеховские чтения.
СЛАВА. О-о! Вы дождались своего принца!
ХАНИЛО. С год прожила в Шотландии. У него почти замок, камин, собаки, а я затосковала. Russian melancholy… Оставила его. Звонит. Так хорошо порой звучит этот голос в зимней ялтинской ночи.
СЛАВА. За вас, Алла Васильевна! Я пью душой.
ХАНИЛО. Ах, Слава, вам так идет выпить! Вам говорили это?
СЛАВА. Алла Васильевна, знаете, а ведь вы известная личность теперь в Москве!
ХАНИЛО. Ох, да! Меня прославил московский писатель Шаргунов. Он написал там где-то, что я вышла из дома на избирательный пункт, по дороге сломала ногу, но повелела даже такую нести меня голосовать...

Машенька одевается. На кухне украдкой насыпает в карманы конфеты.

ХАНИЛО. Посмотрите, я могу кому-то что-то повелеть? Как про меня можно такое сказать? Да, было штормовое предупреждение, но я все равно выбралась из дома, пошла на избирательный пункт, и меня сдуло ветром!
ЛАРИСА. О, боже!
ХАНИЛО. Сдуло! Бросило на решетку. Повредила руку, сломала лицевую кость, вот, видите. Кто-то доставил меня в травмпункт. Вот и все.
СЛАВА. За вас! Пью душой!
ЛАРИСА (тихо). Слава, нам пора. Старушка устала.
ХАНИЛО. Лариса! Я все слышу! Слава, на посошок!
СЛАВА. Выпьем.
ХАНИЛО. Посидите еще немного, не уходите. Я ведь остаюсь совсем одна... Слава, налейте на ход ноги.
ЛАРИСА. Как-то холодком потянуло…
СЛАВА. За вас!
ХАНИЛО. Жизнь, как один миг! Вон там, посмотрите…
ЛАРИСА. Что там, Алла Васильевна?
ХАНИЛО. Там сидела девочка, болтала ногами в гольфах и сандалиях, дерзко встряхивала хвостиком… и вот ей уже восемьдесят с хвостиком.

Пьют. Гости уходят. Ханило остается одна. Слышно, как под верандой проходят Слава и Лариса.

СЛАВА. Мне всегда так жалко ее оставлять! Не знаю.
ЛАРИСА. Нас бы кто пожалел.

Виноградные листья прожигает закатный луч. Ханило прикрывает глаза козырьком ладони. Потом наливает себе в рюмочку. Протягивает ее, чокаясь с кем-то невидимым.

ХАНИЛО. Жизнь – это уникальный шанс. Жаль, этого никто не понимает. И эти не поняли. Да и я в их годы не понимала… молодежь!


НАТ. ГОРОД – ДЕНЬ

Площадь у горисполкома. Слава и Лариса ждут под платаном. За ними следует подросток. Звонит по мобильному.

ЛАРИСА. Я позвонила и предупредила Домжо и Крантипова.
СЛАВА. Домжо?! Мы с ней в одном дворе живем. Я эту клушу каждый день вижу!
ЛАРИСА. Ну, вот и пообщаетесь.
СЛАВА. Помнишь, Крантипов ухаживал за дочерью директора Никитского ботанического сада? Это был сад всесоюзного значения!
ЛАРИСА. Это было старческое ухаживание, не юношеское. В каком-то макинтоше. Папка какая-то. Какой-то Виктор Викторович в шляпе и очках. Он просил, чтобы мы заставили ее с ним общаться.
СЛАВА. А Домжо – старушка-девушка. Ты не знаешь, наверное, она училась в Киеве и всю жизнь проработала библиотекаршей. Все подкалывает, мол, когда принесешь свои книги, Слава? Она не Домжо, правда, у нее какая-то другая фамилия.


НАТ. УЛИЦА У ДОМА СЛАВЫ – ДЕНЬ

Звонит телефон у Алика. Он слушает, хмыкает.

АЛИК. На месте… Зоны покрытия не было!.. Без булды! Антиквар – для правильного пацана маза.


НАТ. ПЛОЩАДЬ – ДЕНЬ

Зной. На скамье сидит бомж. Уныло присматривается к СЛАВЕ. Появляются ДОМЖО (70) и КРАНТИПОВ (70).

КРАНТИПОВ. Слава, ты?! Узнал?! Ха-ха, ты знаешь, сколько я тебя не видел?!
СЛАВА. Сколько?
БОМЖ. Мужчина, дайте денех на пирожки.
КРАНТИПОВ. Пятьдесят лет! Сколько прошло! У меня уже внучка в Москве будет защищать диплом. Я поеду на защиту.

Сели на скамейке. Домжо кивает Славе. Молчит, внимательно всех рассматривает.

СЛАВА. Сколько прошло? А ничего не прошло. Сколько еще пройдет с нами и без нас?
ЛАРИСА. Как ты, Домжо?
ДОМЖО. Не фамильничай, Сергеева. Я уж не помню, как была Домжо… У меня дети и внуки.
КРАНТИПОВ. Слава! Ты облысел! Ну, гигант!
ДОМЖО. Дурной волос умную голову покидает.
КРАНТИПОВ. Чи наоборот.
ЛАРИСА. Куда же нам пойти, куда податься?
СЛАВА. Друзья, у меня полторы тыщи!
БОМЖ. Дайте денех на пирожки.
СЛАВА. Надо пойти выпить за уцелевших. А пошли в кафе на рынке. Там татары сами для себя готовят. Вкусно! Я приглашаю! У меня полторы тыщи!
ЛАРИСА. А пошли!
СЛАВА. Стоп, Лактиониху подождем.
БОМЖ. Люди, дайте денех на пирожки.

Появляется Лактионова.

ЛАКТИОНОВА (покуривая, хрипло). Я иду, ребята! Бонжюр! Ну, как вы все? Со Славкой-то мы время от времени виделись и напивались.
СЛАВА. Надо тебе сказать, что мы напивались?
КРАНТИПОВ. Внучка в Москве защищается.

Вдруг напротив них останавливается СТАРУХА (80). Смотрит.

СТАРУХА. Ребята, вы такие красивые! Девочки, где вы так хорошо одеваетесь?
ЛАРИСА, ЛАКТИОНОВА (хором). Исключительно в секонд-хэнде!
СЛАВА. И я!

Домжо украдкой нюхает свою нарядную кофточку.

СЛАВА. В кафе! Я приглашаю. И выпьем!
ЛАРИСА. Славка сегодня богатый!


ИНТ. КАФЕ – ДЕНЬ

Дешевое кафе на рынке. Навес, обтянутый маскировочной сеткой. Играет радио. В отдалении молодой парень ворочает плов в огромном казане. Сквозь лохмотья сетки – жирная и пестрая рыночная круговерть – то ли человеческие головы лежат, то ли арбузы с дынями идут по рядам.

Все рассаживаются. Через столик от друзей пьет чай старик крымский татарин.

СЛАВА. Друзья, а знаете, что говорят русские чаще всего, когда открывают меню?
КРАНТИПОВ. Слава опять умнее всех. Поэтому и лысый.
ЛАРИСА. Ну, что? Даже интересно.
СЛАВА. Они говорят: та-ак.
КРАНТИПОВ (раскрывая меню). Та-ак.
ЛАРИСА. Та-ак.

К столику подходит официантка, молодая и застенчивая крымская татарка. Вынимает блокнотик.

ЛАКТИОНОВА. Та-ак! Купим мускат. Славка хочет мускатель.
СЛАВА. Славка хочет мускатель!
КРАНТИПОВ. Это что, любимый напиток всех лысых?
ЛАКТИОНОВА. Давайте возьмем лучше розовый, он легче. Или красный, впрочем, это полудесертное вино… так с какими-то колебаниями, мускатель именно.
СЛАВА. Славке идет выпить.
КРАНТИПОВ. Я не лысый, мне – пива. Славутича, литр, будь ласка.
ЛАРИСА. И я. Иногда хочется от вина отдохнуть. И курицу!
ЛАКТИОНОВА. А вот, Совиньен блан я у вас вижу. Нам с этим дядей по сто пятьдесят. Мускатель позже, пусть подышит.
СЛАВА. Вы что думаете, я знаменитый и богатый писатель?
КРАНТИПОВ. Слава, ты не думай, что ты один лысый и тяжело живешь. У меня двое внуков.


ИНТ. КВАРТИРА – ДЕНЬ

Квартира Славы. Утюг начинает щелкать.


ИНТ. КАФЕ – ДЕНЬ

СЛАВА. А помните, как Пашкетова лужу образовала у доски?
КРАНТИПОВ. Приятного аппетита, как говорится.
ДОМЖО. Ага, не говори.
КРАНТИПОВ. И не говори подруга – у самой муж пьяница!
ЛАРИСА, ЛАКТИОНОВА. Да, да!
СЛАВА. Вы это помните? Я думал, я один помню. А я, второгодник, стоял в углу рядом и увидел, захихикал, дурак. Евгения Васильевна говорит: «Иди, сядь»!
ЛАКТИОНОВА. Насколько зажаты были. Боялись отпроситься в туалет. Произнести слово туалет было стыдно.
КРАНТИПОВ. И не говори подруга – у самой муж пьяница!

Официантка приносит два бокала вина.

ЛАРИСА. Ах, какой запах!
ЛАКТИОНОВА. Запах в сортире. А здесь аромат! Аромат чего, Слава?
СЛАВА. Пожалуй, весеннего утра в апреле.
ЛАКТИОНОВА. Ну, да, хорошо, ты верно унюхал. Особенно это относится к Шардоне. Там весна! Там апрель цветов!.. Друзья, «французы», выпьем за уцелевших!
КРАНТИПОВ. Домжо, а вы что не пьете?
ДОМЖО. Пиво холодное.
КРАНТИПОВ. У моей внучки на защите в Москве какой-то очень известный диссидент. Я за нее выпью.
ЛАРИСА. Наверное, не диссидент, а оппонент.
КРАНТИПОВ. А я шо сказал?
ДОМЖО. Будьмо!
СЛАВА. Я сидел с двоечником Ермаковым.
ЛАРИСА. Да-да.
СЛАВА. Он сгибал голый локоть и показывал складкой, что так у девочек.
ЛАКТИОНОВА. Славе больше не наливать!
ЛАРИСА. Хорошо, что мы вовремя от него избавились.
КРАНТИПОВ. А я вот избавлюсь от баранины. А вы что не кушаете, Домжо?
ДОМЖО. Та курица пресная, як та подошва.
ЛАРИСА. А Латышева жива здорова?
СЛАВА. Евгения Васильевна ее не любила, она была отличницей.
ЛАРИСА. У нее отец был повар, у нее были блестящие одежды! Она надела черные чулки и пришла на вечер. ЕВэ была в шоке, и все боялась, что она принесет в подоле.
ЛАРИСА. Мы все чего-то такого искали. Мы ждали любви.
КРАНТИПОВ. Что за себя могу сказать? У меня машина, внучка, земельный участок в Гурзуфе… Ну, а вы, вы чего добились?
СЛАВА. А мы добились того, что остались свободными. А мы вот свободные люди. За свободу, друзья!
ЛАРИСА. Я связана с квартирой.
КРАНТИПОВ. Слав, ты закусывай.
СЛАВА. Мне идет выпить!
КРАНТИПОВ. Лактиониха, ты не сопьешься?
ЛАКТИОНОВА. Я не пью!
КРАНТИПОВ. Ты пьешь, как лошадь!
СЛАВА. Фу!
ЛАКТИОНОВА. Я дегустирую, а не пью! Я пьяной не бываю, это выпад из профессии.
КРАНТИПОВ. Так ты че, работаешь еще?
ЛАКТИОНОВА. Я служу! Я дегустатор вина на «Магараче»!
КРАНТИПОВ. Дегустатор? Ха-ха.
ЛАКТИОНОВА. В отличии от Христа, я, конечно, не смогла сделать из воды вино… Наш путь труднее.
КРАНТИПОВ. А у меня…
СЛАВА. А у тебя внуки! Сиди, дед!
ЛАРИСА. Так, хорошо, ну а что же Комиссаров? Придет? Не звонили?
КРАНТИПОВ. Ну, Комиссаров.
ЛАКТИОНОВА. У него собака, говорят, есть, он собаку любит. Но он все равно один живет и не придет к нам.
КРАНТИПОВ. И не говори подруга – у самой муж пьяница!
ЛАРИСА (показывает на мобильном). А вот сын у меня какую аватарку страшную сделал?
ДОМЖО. А на кого же он тебя похож?
КРАНТИПОВ (рассматривает). А мне кажется он на Витьку нашего похож!
ДОМЖО. Сходили с Витькой налево!

Общий смех.

ЛАРИСА. Крантипов, у тебя какие-то хватательные рефлексы!
ЛАКТИОНОВА. А это с детства у него!
ДОМЖО. Причем при всех в классе!
КРАНТИПОВ. А вы еще сдобные плюшки.
СЛАВА. А, чего там, я прослушал?
ЛАКТИОНОВА. Ребята, чуть не забыла! Сегодня у Вовки Маньшова премьера в Дому учителя!
СЛАВА. Маньшов! Так он что, вернулся?
ЛАРИСА. Давно уж.
ДОМЖО. И смех и грех! Над ним весь город смеется.
СЛАВА. Обязательно пойдем! Премьера! Поддержим ровесника!

Голоса из радио будто стали громче.

РАДИОВЕДУЩИЙ. Итак, у нас в гостях молодой писатель! Он выпустил роман… как? «Как мы кинули Америку», который уже неделю в топе продаж. Давай попринимаем звонки.
РАДИОСЛУШАТЕЛЬ. А что вы скажете за переименование улицы Войкова в Надсона?
МОЛОДОЙ ПИСАТЕЛЬ. Понимаете, какая нам, молодежи, разница Войков не Войков! Нам двадцать лет. Молодежи имя Войкова нечего не говорит, она его не знает. Мне двадцать лет и мне имя Надсона тоже ничего не говорит.
СЛАВА. Да при чем тут ты вообще? Тебе уже много чего не говорит, так что?!
РАДИОВЕДУЩИЙ. Да при чем тут это, вообще? Мы – молодые, мы другие. Мы учим языки, мы активно путешествуем, мы работаем, мы создаем движуху, мы двигаем стартапы. Мы думаем о будущем своей страны, и мы не паримся Войковым, Надсоном! О чем вы вообще, а?


ИНТ. ПОДЪЕЗД – ДЕНЬ

Алик заходит в подъезд. Осматривается, натягивает глубже бейсболку. Поднимается по лестнице и останавливается у двери квартиры Славы. Вынимает изо рта жвачку и заклеивает глазок двери напротив.


ИНТ. КАФЕ – ДЕНЬ

СЛАВА. Молодые постарели, а старые помолодели.
ЛАРИСА. Слава!
СЛАВА. Да, слава! Итак, друзья, выпьем за возвращение Крыма в Россию! Ура!

Тишина. Старик крымский татарин внимательно смотрит на Славу.

Домжо кряхтит и поднимается. Берет салфетку, нервно теребит ее. Вытирает губы.

ДОМЖО. Благодарствую, Слав... Вот не слышала тебя, и еще век бы не слышать!
ЛАРИСА. Ты чего?

Домжо теребит салфетку. Нервно отирает ею лицо.

ДОМЖО. Извиняйте. Будьте здоровы, живите бохато!

Домжо уходит.

СЛАВА. Не понял, это что сейчас было?
КРАНТИПОВ. А понимаешь ли, Слава, это ты из Москвы приехал. А мы и при Украине неплохо жили.
СЛАВА. А я только при России, я ждал этого, я писал об этом. Это земля Чехова и Толстого, отсюда Набоков уплывал!
КРАНТИПОВ. Когда то было?
СЛАВА. Меня здесь преследовали! Житья не давали!
КРАНТИПОВ. Тю-ю.
СЛАВА. Сюда вся Европа стекла золотой каплей!
КРАНТИПОВ. Тю-ю…
СЛАВА. Я один защищал русскую культуру в Крыму.
КРАНТИПОВ. У Домжо сын в «Правом секторе». Тоже защищает... Хорошо еще, что она тебе по защечине не залепила!
СЛАВА. Даже так? Это в какой же ненависти к России она его воспитывала втихаря? Суки вы.

Крантипов поднимается.

КРАНТИПОВ. Слава! А вот за это уже и я могу по морде. Не посмотрю, что у тебя и так зубов не осталось.
ЛАКТИОНОВА (встает). Спокойно, он со мной!
ЛАРИСА. Мальчики!
КРАНТИПОВ. Я прошу прощения, девочки. Я прошу прощения. Мать твою… Пора мне. Адью, так сказать.
СЛАВА. Давай, дуй по ветерку!

Крантипов презрительно смотрит на него, допивает пиво и с достоинством удаляется.

СЛАВА. Вали, укроп!
ЛАКТИОНОВА. Слава, успокойся. Он – русский.
ЛАРИСА. Слава, не тереби волосы. У тебя и так уже, прости, лысина красная.
СЛАВА. А у самого внучка в Москве! Укроп!


ИНТ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА – ДЕНЬ

Алик у дверей квартиры Славы перебирает отмычки, пробует замки.


ИНТ. КАФЕ – ДЕНЬ

СЛАВА. Ну, Домжо, ну тихоня!
ЛАКТИОНОВА. Вино странноватое все же.
СЛАВА. Ушли. Весело, а мне за них плати.
ЛАРИСА. Ты же сам приглашал!
ЛАКТИОНОВА. Слава, я добавлю.
ЛАРИСА. Посидели, называется. И Пашкетову зачем-то вспомнили.
ЛАКТИОНОВА. Не будем говорить о политике! Мы на премьеру опаздываем! Поднимаемся, платим и уходим.

Лариса смотрится в зеркальце. Лактионова на нее.

Слава расплачивается.


ИНТ. ГРИМЕРКА ДОМА УЧИТЕЛЯ – ВЕЧЕР

Маньшов наносит на лицо последние штрихи и пристально смотрит в зеркало – это глубокий старик. Маньшов поднимается, и вдруг меняется взгляд, меняется лицо, словно освещенное волшебным лучом. Идет на сцену – это уже не тот старик учитель, это – молодой нервный мужчина.

Аплодисменты.


НАТ. ГОРОД – ВЕЧЕР

Одноклассники весело идут по аллее.

СЛАВА. Видите памятник Федору Васильеву? Он хотел поймать и запечатлеть морскую волну. Умер таким молодым! Лариса, ты ж художник…

Переходят речку. Ялта в конце улицы «Московской» будто приседает, даже деревья и люди кажутся низкорослыми. Плитка тротуара темная, жирная от раздавленного инжира, шелковицы и еще каких-то фруктов и ягод.

ЛАКТИОНОВА. Слава, ходу! Опаздываем!
СЛАВА. Театр – это святое!


ИНТ. СЦЕНА ДОМА УЧИТЕЛЯ – ВЕЧЕР

В небольшом зале двадцать человек. На сцене Маньшов. Слава, Лариса и Вера прячутся на последних рядах в темноте.

МАНЬШОВ. Теперь мне сорок семь лет. До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза вашею этою схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни, — и думал, что делаю хорошо.
СЛАВА. Господи, это сон какой-то!
МАНЬШОВ. А теперь, если бы вы знали! Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!

Раздаются жидкие аплодисменты. Маньшов молчит.

ЛАРИСА. Ужас! Он, кажется, текст забыл!
СЛАВА (кричит). Пройдут годы!

В здании гаснет свет. Голоса в зале: «Опять электричество отключили»! В темноте звучит голос актера.

МАНЬШОВ. Пройдут годы… Извините, они уже прошли! И вы поймете, какие вы были идиоты! И чушь прекрасную… И чушь ужасную несли!.. А вы, Елена Андреевна – ужасная женщина!

В зале напряженная тишина. Загораются фонарики, экраны телефонов.

СЛАВА. Браво! Браво, Владимир!


ИНТ. ФОЙЕ ДОМА УЧИТЕЛЯ

ЛАКТИОНОВА. Мне кажется, что не стоит его сейчас беспокоить.
СЛАВА. Я завтра с ним встречусь! Он – гений!
ЛАРИСА. Ну так что? Куда?
ЛАКТИОНОВА. А давайте Люси де Пьер позвоним?
ЛАРИСА. Интересно, кто Людмиле Петровне, такую кличку придумал?
ЛАКТИОНОВА. Да вся наша французская группа.
СЛАВА. Не будем ей звонить – будет придумана причина для отказа. Сейчас мы к ней завалимся! Она увидит нас вместе!
ЛАРИСА. А может быть Комиссаров уже у нее? Я просила Крантипова передать. Или ждет у подъезда.
СЛАВА. С букетом… Лактионова, давай купим вина. Я тебе потом отдам… Ты же знаешь Люси де Пъер – нальет по наперстку и сиди с ним.
ЛАКТИОНОВА. Выбирай.
СЛАВА. Это мне специалист говорит! А возьми «Кокур» из Нижнегорского и «Херес» Массандровский.
ЛАРИСА. И я поучаствую… А не много ли? Вам плохо потом не будет?


НАТ. ЯЛИТНСКИЙ ДВОРИК – ВЕЧЕР

Входят во внутренний двор старого ялтинского дома. Веранды. Лестницы. Кошки. Велосипеды. Корыта. Белье. Заскорузлое деревце. Лариса осматривается, будто ждет кого-то.

СЛАВА. Эх, Лариска, рассказал бы я тебе за Комиссарова.
ЛАКТИОНОВА. Молчи-молчи.
СЛАВА. Молчу-молчу.
ЛАРИСА. Да ну вас.
СЛАВА. Там, правда, Виль будет. Мне уже надоело слушать, как он до девяноста лет прожил.

Поднимаются по скрипящей лестнице, идут по веранде вдоль светящихся окон.

ЛАРИСА. Господи, стойте! Ребята, запах тот самый! Вот прямо сейчас девчонкой себя почувствовала. Вот, прямо я! Даже скажу, в чем я была!

Лариса хватается за перила веранды. Задыхается, всхлипывает.

ЛАКТИОНОВА. Торкнул «Мускатель» с пивом.
ЛАРИСА. Идите, я сейчас.


НАТ. СЛУЖЕБНЫЙ ВЫХОД ДОМА УЧИТЕЛЯ – НОЧЬ

Маньшов выходит на улицу. Идет тяжелой старческой походкой. Его никто не встречает. Он закуривает. Раздается голос из-за дерева.

ТАТА. Не кури, Лир несчастный!

Из-за дерева выходит Тата с букетом. Маньшов выкидывает сигарету, подходит к жене и обнимает ее.

МАНЬШОВ. Пора завязывать.

Тата берет мужа под руку, и они идут по алле. Тата подсвечивает дорогу фонариком.


ИНТ. КВАРТИРА – НОЧЬ

Квартира, освещенная керосиновыми лампами.

ВИЛЬ (95). Люсенька! У нас гости!
ЛАКТИОНОВА, СЛАВА, ЛАРИСА. Бонжюр, Людмила Петровна! А мы к вам!
ВИЛЬ. Тсс! У нее примерка!

Появляется ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР (80). На ней платье, на котором некоторые детали только наживлены на нитку, воротник болтается на спине.

ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Bonsoirlesenfants! Славик, Ларочка! А это кто? Я не вижу, не узнаю! Виль! Виленька, ко мне дети пришли!
ВИЛЬ. Добро пожаловать! Дайте, я вас всех обниму и поцелую. Здоровеньки булы, так сказать!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Я этим глазом уже плохо вижу, дети. Sur, monDieu! У меня примерка, я готовлю платье для выступления в Доме культуры моряков…
ВИЛЬ. Дом культуры!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Ах, то лиловое платье, в котором я вышла петь при известном пианисте Заке!.. Виль, Виленька! И выпить не осталось…

В другой комнате усмехается АННА (25).

СЛАВА. А мы со своим!
ВИЛЬ. Мечу, все мечу на стол!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Я на минутку, дети!

Люси де Пьер убегает к Анне. Та что-то подкалывает, приседает. Виль украдкой смотрит на ее фигуру. Любуется.

СЛАВА. Вот вино! Открывайте! Выпить хочу! День такой!
ЛАКТИОНОВА. У меня штопор с собой.

Сидят за скудным столом. Люси де Пьер кричит из соседней комнаты.

ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Виль, Виленька, не те, не те фужеры, разобьются. Вон те подай!
ВИЛЬ. И как ты все видишь одним глазом?!


НАТ. УЛИЦА – НОЧЬ

Маньшов и Тата медленно идут рука об руку. Возле них резко тормозит скутер. На нем запыхавшийся Мальчик.

МАЛЬЧИК. Иваныч, ёпта, ты че мобилу выключил?
МАНЬШОВ. Ох ты ж! Еще в театре перед выходом!
МАЛЬЧИК. Ваша внучка группу детей повела в горы… и они заблудились по ходу! С обеда на звонки не отвечают!
ТАТА. Катька! Владимир!
МАНЬШОВ. Может, зоны покрытия нет?
МАЛЬЧИК. Мы с тем районом всегда без проблем были по связи.
ТАТА. В полицию надо! В эту, в службу как ее там… господи!
МАНЬШОВ. Ну, Катька! Дура малолетняя!
ТАТА. Вся в деда!
МАНЬШОВ. Поехали!
ТАТА. Володенька! Рюкзак, берцы твои…
МАНЬШОВ. Не до этого! Утром жди.
ТАТА. Хоть фонарик мой возьми…

Маньшов уезжает с мальчиком на скутере. Тата остается одна с букетом и фонариком.


ИНТ. КВАРТИРЫ ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР – НОЧЬ

ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Славик, Ларочка, Вера! Как я вас любила – мой первый выпуск! Сашка Баютов первый поднял руку.
СЛАВА. И я поднимаю. Ну, за вас, Людмила Петровна!
ЛАКТИОНОВА. Да, какая Людмила Петровна!? Люська! Люськ, слушай, мы все тебя любили, ты пришла молодой! Дай я тебя поцелую!
ЛАРИСА. И я! У тебя на груди болталась на цепочке маленькая Эйфелева башня. В советское время!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Я вас несла, как крест!
ВИЛЬ. Анечка, идите к нам!
АННА. Спасибо, Виль Георгиевич! Не успеваю.
СЛАВА. За тебя, Люся!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Славик, вы пропускали мои уроки!
СЛАВА. А вы мне сказали – ханжа! Я думал, что такое ханжа? Я же слепой, я же не вижу.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Вы мне написал такое письмо, я не могу забыть! Я не сохранила. А когда отвечали, вы нахально звенели мелочью в кармане.
СЛАВА. Я хотел в буфет!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. А ты, Лактионова, хоть и присутствовала, но всегда отсутствовала на моих уроках!
ЛАКТИОНОВА. Люська, расслабься!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Ларочка, гордость моя! Я ведь тоже почти поступила в одесскую консерваторию. Мама отлучила меня от искусства. Я пела по санаториям ариозо матери из кантаты «Нам нужен мир».
ЛАКТИОНОВА. А у нас на «Магараче», подруга моя по красному вину…
ВИЛЬ. Анечка, идите к нам!
АННА. Виль Георгич, я занята!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Слава, вы помните, какие мальчики за мной ухаживали?
ЛАРИСА. Да, да!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Вы помните, был Артур? Это был из старшего класса мальчик. Они мне проходу не давали, приглашали на танцы. Я же была хорошенькая. Даже мэр Ялты Король взял меня переводчиком во Францию. Виленька, Король меня взял, это мер Ялты.
ВИЛЬ. Знаю, любимушка!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Я переводила в Париже нашу делегацию из Ялты. Нам дали по конверту. Кагэбешник у нас все забрал.
ЛАРИСА. А Комиссаров не звонил вам?
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Я говорю: это же коммунисты нам дали из «Юманите»! И чего? А ничего… Я не могу забыть, как представитель органов Процко пришел вечером ко мне в номер и сказал: раздевайся! Я сказала: негодяй, вон отсюда! Ну смотри, это Париж, Люся!
СЛАВА. Она упустила случай отдаться в Париже!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Виленька!
ВИЛЬ. Люсенька!

Анна подшивает платье, слушает стариков и улыбается.

ЛАКТИОНОВА. Ну ладно, Люся кончаем! Мы пьем или не пьем?
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. А ты всегда отсутствовала на моих уроках. Саша Баютов… А ведь не могли набрать французскую группу.
ЛАКТИОНОВА. Вот у нас, в «Магараче», подруга моя по белому сухому…
СЛАВА. А пришли: я – двоечник, замухрышка Баютов, Разумеев, земля им пухом, кто еще?
ЛАРИСА. Комиссаров.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Ну-у, Витя Комиссаров! Его теперь видит только Виль, когда для яхт олигархов зарубежные маршруты прокладывает. А все убивались с Комиссарова! Наш Олег Стриженов!
СЛАВА. Эх, сказал бы я вам.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Девочки из-за него прыгали с катера на рассвете вашего выпускного.
ЛАРИСА. Напились! Первое шампанское и вдруг, что школы нет, и вдруг в море стало страшно!
СЛАВА. Жизнь начиналась, не знали, что с нею делать, что делать в курортном городе? Все стали устраиваться. И только я, мудак, всегда поддавался советской пропаганде. Решил приобрести опыт жизни. Поехал в Сибирь. Смотрел «Я шагаю по Москве», «Мне двадцать лет».
ЛАКТИОНОВА. Слава, налей мне. Я все равно отсутствую…
СЛАВА. Да, прости… «Мне двадцать лет», неплохо сделанное подражание Антониони, московские слюни, размазанные по студентам ВГИКА. Все было трагичнее, возвышеннее и просто интереснее. В Сибири стал зубы терять. И вот все мы теперь невольно возвращаемся. А тут все выгорело.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Ну, так вот, тяжело жилось. Но какие мальчики были в старших классах. Артур с саксофоном на танцевальной площадке. Король, Процко, но все дороги вели к Вилечке!
ВИЛЬ. Анечка, идите к нам!
АННА. Вы меня уже приглашали!
ВИЛЬ. Да-а…
СЛАВА. Виль Георгич! Хороша ситуация, Виль Георгич, мы стали молодые! Нам семьдесят, вам девяносто.
ВИЛЬ. Да. Представляешь, я только сложил весла! Сушу. Консультирую молодых. А еще недавно яхты водил. Курил в Стамбуле злые табаки, пил кофе на Мартинике… А теперь вожу правнуков в детские сады, выступаю перед детьми. А дети спрашивают, что такое война? А я говорю ему, вот ты сегодня не кушал? Плохо кушал. А на войне долго не кушаешь, голодно, холодно, а вокруг враг.
ЛАКТИОНОВА. Слав, налей мне. И Ларисе освежи.
ВИЛЬ. Да, холодно, голодно. Про вшей не стал говорить… Ты вот не веришь в бога, а я вот уже 90 лет прожил!
СЛАВА. Дай бог каждому!
ВИЛЬ. Не знаю, Слав… это так много, что у меня даже татуировки на руке стерлись. Смотрю – есть, а что там было выбито – уж не разобрать… А я вот тебе по секрету скажу, когда долго плаваешь, очень женщину хочется!
СЛАВА. Вот с этого момента поподробнее.
ВИЛЬ. Ходили мы как-то на исследовательском судне. Ну так вот, у нас матросы акулу е…!
СЛАВА. Да вы что?
ВИЛЬ. Что? До партсобрания дело дошло!
ЛАКТИОНОВА. А вообще, Люся, жизнь у нас сложилась неинтересная. Самые элитные виноградники и дворец Голицына разрушены ради дач украинских и российских олигархов. Массандру банкротят. Мы уж на митинг… Вот Комиссаров стойкий. И никого нету!


ИНТ. КВАРТИРА СЛАВЫ – НОЧЬ

Квартира Славы. Раскаливший утюг возле ковра. Ворсистая ткань дымится.


ИНТ. КВАРТИРА – НОЧЬ

СЛАВА. А помните, мы всем классом поехали в Москву, на новый шестидесятый год?
ЛАКТИОНОВА. Не всем.
ЛАРИСА. Молчи, мне сейчас плохо будет.
СЛАВА. Этот наш автобус и скорое предчувствие открытия: Москва! И через два дня мраморная лестница с ковром в Доме Союзов, и первый разлив шампанского по бокалам учителями! С их ведома и разрешения! И первое ощущение выпитого! Чудесно, странно, страшно! В колонном зале Дома Союзов, который только из газет!

Анна замирает с лупой в руке, внимательно слушает.

СЛАВА. Вот Сталина хоронят семь лет тому и эти же люстры в черном крепе… Вот Маленков, вот Берия… Газеты и от них черные детские руки… и Сталина видишь в газетном гробу. Недосягаемо! И вот этот зал, и тебе шестнадцать, стоишь с «барабаном» подарка, с первым хмелем в голове и в душе.


ИНТ. КВАРТИРЫ СЛАВЫ – НОЧЬ

Квартира Славы. Ковер вспыхивает. В этот момент Алик вскрывает дверь. Входит. Крадется в дальнюю комнату, распахивает шкафы, вышвыривает вещи.


ИНТ. КВАРТИРА – НОЧЬ

ВИЛЬ. Анечка!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. А давай споем, Виленька!
АННА. Да, Виль Георгич. А давайте я вас на видео всех сниму.
ВИЛЬ. Ты спой, Люсенька! Ты у меня талант!
СЛАВА. Не, ну надо же – акулу!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. А и спою, я поступала в консерваторию... На тот больша-ак, на перекресток не надо больше мне уже спешить.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР, ВИЛЬ (вместе)Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить?

Все поют и не видят, что Анна снимает всех на телефонное видео.

СЛАВА. Браво! Браво!
АННА. Посмотрите, как вы все классно получились!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. О, господи! Какой ужас! Неужели это я?!
ВИЛЬ. Пикселей маловато.
АННА. Не айс?
ВИЛЬ. Не Цейсс!

Все смотрят видео.

ЛАРИСА. Неужели эта старуха – я?!
ЛАКТИОНОВА. Страшно даже!
СЛАВА. Я действительно беззубый, лысый хрыч!


НАТ. КВАРТИРА СЛАВЫ – ВЕЧЕР

Алик принюхивается. Идет в коридор, открывает дверь в большую комнату и растерянно замирает. Голова его в языках отсветов прыгает в темноте из стороны в сторону.

АЛИК. Ана-мана… В натуре, погорел на деле!

Он пятится к входной двери, озирается и перед уходом хватает с холодильника тугой газетный сверток.


НАТ. ГОРОД – ВЕЧЕР

Домжо устало поднимается вверх по улице Найденова. В руках тяжелые пакеты супермаркета «Фуршет». Останавливается перевести дух. Отирает пот, присматривается и видит дым, тянущийся с лоджии, сверкающий в глубине язык пламени.

ДОМЖО. Славка горит!

Домжо оставляет пакеты и стремглав бросается к дому. Чертыхаясь, возвращается за пакетами и вместе с ними, как молодая, взбегает по лестнице. Звонит, а потом пинком открывает дверь. Врывается, охает, хватает с вешалки плащ и пытается сбить огонь с ковра. Но пламя только пуще разгорается. Она бежит в ванную, врубает воду, гремит тазами.


ИНТ. КВАРТИРА – ВЕЧЕР

Квартира Люси де Пьер.

ЛАКТИОНОВА. Ну, Люси мы вас покинем. Еще пропустим по стаканчику и покинем.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Пьем до дна!
ВИЛЬ. Дайте, я вас всех обниму и поцелую.
СЛАВА. Земля – уникальный проект! За полет вне времени и пространства! Мы все еще встретимся!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Слава, а вы знаете такого поэта Олялинского?
СЛАВА. Графоман.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Он подарил мне книгу. Я его буду всю ночь читать. Он красив, богат, у него фуры, они гоняют в Одессу.
СЛАВА. А мне вот элементарно не везет! Невезучий, мать еще говорила.
ВИЛЬ. Дайте, я вас всех обниму и поцелую.
ЛАКТИОНОВА. Виль Георгич!
СЛАВА. Не путайте ее с акулой.
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Дети, извините, что я на вас так смотрю, у меня этот глаз не видит!
ЛАКТИОНОВА. Прощай, Люси!
ЛАРИСА. Оревуар!
СЛАВА. Адьё!
ЛЮСИ ДЕ ПЬЕР. Дайте я вас всех расцелую! Славик, Ларочка, Верочка!
ВИЛЬ. Ну, с богом, дети! Будьте здоровы, живите богато!
СЛАВА. Адьё!


ИНТ. ВЕРАНДА – НОЧЬ

Темная веранда. Грохочет тазик.

ЛАКТИОНОВА. Эх, Люська. Слепая старость.
СЛАВА. Это не слепая старость, это не прозревшая жизнь… Лариска, догоняй!
ЛАРИСА. А нет уже того запаха! Нет. И Витька не пришел.
СЛАВА. Ты иди к нему во двор, покричи, как Ахматова Модильяни... Адрес тот же.
ЛАКТИОНОВА. Бородатый, у-у-у. Один с собакой. Гав-гав-гав…


НАТ. ГОРОД – НОЧЬ

Выходят на набережную. Легкая, летняя тьма.

СЛАВА. Как хорошо, что мы перешли к Людмиле Петровне, и что Вера перешла на «ты» с ней. Ах, эта Люси! Артура какого-то с саксофоном вспомнила!
ЛАКТИОНОВА. Хорошо как! Даже нехорошо.
ЛАРИСА. Рассчитывать, что тут кто-то кого-то пойдет провожать не приходится. Слава, я приеду к тебе в Москве. Где ты там?
СЛАВА. Уже нигде.
ЛАРИСА. Не поняла, да и ладно. Я живу между Ялтой и Испанией. Тут брат пропил квартиру. Слава, мы с одним интересным товарищем ремонт тебе сделаем.
ЛАКТИОНОВА. А я свою квартиру отдала племяннику.

Мимо них проносятся девочки и мальчики на роликах. МАЛЬЧИК (14) задевает Славу и едва не падает.

МАЛЬЧИК. Что вы встали на дороге, деды?!
СЛАВА. Адьё, шантрапа!
ЛАКТИОНОВА. Адьё!
ЛАРИСА. Как они красивы, стремительны! Кажется, что у девочек прозрачные крылышки за спиной. Давайте посидим немного.
ЛАКТИОНОВА. А помнишь, мы повели тебя на Паустовского? А ты спросил: а что он еще жив?
СЛАВА. А я думал, что он уже умер. Кто мне сказал: а хочешь живого посмотреть?
ЛАРИСА. Он пил кофе в гостинице «Россия», где общежитие переводчиков «Интуриста». А че вы тут стоите, сказали нам официанты. А мы кофе закажем. Ну, так заказывайте. А Паустовский придет?
СЛАВА. Паустовскому подали кофе, толстые очки его запотели от пара, и он снял их, чтобы увидеть чашечку, но без них еще хуже видел.
ЛАКТИОНОВА. Там был самый лучший кофе в Ялте. Хорошо варили.
ЛАРИСА. Вера, прости, а ты была замужем?
СЛАВА. Девочки, вы не меняетесь.
ЛАКТИОНОВА. Нет. Почему я – одна? А потому что любимые мужчины умерли молодыми.
ЛАРИСА. Кто, например?
ЛАКТИОНОВА. Ну, скажем, Олег Даль, молодой Дворжецкий и еще ряд мужчин, ты их не знаешь… А тут я кучу виноделов воспитала, но все это так, чепуха, винная провинциальность.
СЛАВА. Я не сбылся, не осуществился. Я только астроном планеты Время. Обозреваю его телескопом. Элементарно не везет.
ЛАРИСА. Посмотрите, вы – пара!
СЛАВА (икает). Отвали, Сергеева.
ЛАРИСА. Славка даже икать начал.
ЛАКТИОНОВА. Ларочка, вы хорошо подшофе.
ЛАРИСА. Он ждал тебя весь день.
ЛАКТИОНОВА. Просто наши одиночества сходятся.
СЛАВА. Смотрите, лайнер уходит!
ЛАКТИОНОВА. Давайте проводим.
ЛАРИСА. Он так печально сигналит!
СЛАВА. Прощается с городом. А помните, как в начале шестидесятых провожали лайнер с кубинцами?
ЛАКТИОНОВА. Они бросали нам ленточки сверху… мы ловили их и держали.
ЛАРИСА. Лайнер отчаливал, ленты натягивались и рвались, рвались…

Печально сигналит лайнер. Три сигнала. И словно бы весь город замирает и прислушивается к печали прощания.

Огни лайнера тают, а Слава, Лариса и Вера, все стоят. Они смотрят вслед лайнеру и боятся смотреть друг на друга.

ЛАРИСА. Как же не хочется прощаться… Пойду я.
СЛАВА (икает). Пока, Сергеева.
ЛАРИСА. Пока, ребята. Еще лет на пять, что ли? Дай бог свидеться!

Лариса уходит.

ЛАКТИОНОВА. И правда – так не хочется прощаться вот так! Пойдем, Слав, немного пройдемся по набережной.

Идут сквозь поредевшую толпу. Мелькают лица, наряды, фразы. Над ними зависают, парят, кружатся сочно-глянцевые листья магнолий. Стекают тени по лицам, нежно пятнят плечи. Под фонарем, красный пушистый цветок целуется с длинноклювой мелкой птичкой, вокруг которой полупрозрачный шар крыльев. Иногда слева, в черном провале моря вскипают барашки. С неба спускается яхта, несет огонек на тонкой мачте.

ЛАКТИОНОВА. Вся набережная была оббита деревом – снимали «Даму с собачкой». Я ночью бегала под дождем по доскам. Шторм заливал набережную. Кусок рядом с маяком, где был памятник Сталину. Помнишь?
СЛАВА. Да так было странно – идешь по доскам, как дореволюционный герой какой-то.
СЛАВА. Вер, а давай пропустим по стаканчику? День такой, что никак не напьешься!
ЛАКТИОНОВА. Блин, ты прямо мысль с языка снял.


ИНТ. ТАНЦЕВАЛЬНОЕ КАФЕ – НОЧЬ

Они заходят в открытое летнее кафе с танцевальной площадкой. Подходят к барной стойке. Слава обращается к БАРМЕНУ (40).

СЛАВА. Нам, пожалуй, по сто мартини.

Бармен наливает.

СЛАВА. Я люблю, чтобы в коктейле была маслина.
БАРМЕН. Вы совершенно правы, сэр. Пожалуйста.
СЛАВА. Спасибо.
БАРМЕН. Простите, что не предложил вам.

Звучит медленная мелодия.

СЛАВА. Можно тебя пригласить.

Лактионова склоняет голову и приседает в полукниксене. Они едва начали танец, как мелодия рвется, сбивается и строчит с истеричной быстротой. Они замирают в толпе молодежи. Вера видит насмешливые лица. И снова медленная мелодия. Но так же перебивается быстрой, бухающей и рвущейся. Слава и Лариса смотрят на странно танцующих людей. Пытаются пробиться к барной стойке. И вдруг запел Элвис Пресли: Lets Twist Again.

СЛАВА. Это наш танец, Верка! Люкс, мадера, экстра, прима!
ЛАКТИОНОВА. Цимус, примус, керогаз! Делаем!

Вера смеется. Они танцуют классный твист. Молодежь расступается большим уважительным кругом. Они любуются стариками и хлопают им.
Слава и Лактионова уходят с танцпола. Молодежь аплодирует.

СЛАВА. А теперь тихо-тихо бежим отсюда!
ЛАКТИОНОВА. Ты чего?
СЛАВА. У меня денег нет!
ЛАКТИОНОВА. И у меня. Пойду, договорюсь с молодым человеком.
СЛАВА. Да проще сбежать! Веселее!
ЛАКТИОНОВА. Ну смотри, я на тебя все свалю.

Они, как им кажется, быстро и незаметно покидают кафе.


НАТ. НАБЕРЕЖНАЯ – НОЧЬ

Алик стоит под фонарем, неподалеку от танцевального кафе, и провожает взглядом удаляющихся Славу и Лактионову. Вынимает из кармана куртки сверток. Разворачивает газету и замирает – в пакете пухлая пачка долларов.


НАТ. ГОРНАЯ ДОРОГА – НОЧЬ

Ночь и петляющий светлячок фары. Маньшов и Мальчик несутся по горной дороге.


НАТ. НАБЕРЕЖНАЯ-НОЧЬ

Слава и Лактионова идут по набережной. Отираются платочками.

Шум и небольшая толпа возле памятника «Даме с собачкой». Сиреневый свет набережной, когда все кажется немного нереальным. На плечи Анне Сергеевне взгромоздился парень. Его снимают на телефон. Хохочут. Гуров напряженно замер и брезгливо отстранился от насилия.

СЛАВА. Эй, парниша! Тебе что, баб не хватает?
ПАРЕНЬ. Молчи дед, что ты понимаешь в женщинах?
ЛАКТИОНОВА. Слезьте, вам говорят! Вы что, металл только на свалке видели?
ДЕВУШКА. Мать, забирай своего деда. Вас не трогают, и вы гуляйте по холодку.
СЛАВА. Иди-ка ты лучше к своей матери! Адьё, шантрапа!
ДЕВУШКА. Дед какой-то подкумаренный.
ПАРЕНЬ. Иди спать, дед! Я из Донецка! Тебе это говорит о чем-то?
СЛАВА. Фраер ты из Донецка!
ПАРЕНЬ. Ну ты блатуешь. Хочешь че?
СЛАВА. А ты хочешь че?

Парень слезает и, разминая руки, направляется к Славе. Толпа расступается.

ЛАКТИОНОВА. Молодой человек!
СЛАВА. Отойди, Вера. Иди-иди сюда! Ты мой город роняешь до уровня канализации!
ПАРЕНЬ. Да, по... мне твой город!
ЛАКТИОНОВА. Вы что себе позволяете, молодой человек?!
СЛАВА. Отойди, Вера! Извинись, фраер!
ПАРЕНЬ. Щас!

Парень сильно толкает Славу в грудь. Тот быстро-быстро пятится и заваливается в кусты, только подошвы торчат. Смех, крики, аплодисменты. Вспышки фото на мобильниках.

СЛАВА. Ах ты! Стой, сука, не уходи, я встану!
ЛАКТИОНОВА. Слав, я помогу тебе.
СЛАВА. Я встану! Уйди, Верка. Я его урою, гада! Он у меня кашлять будет и на лекарствах жить.
ЛАКТИОНОВА. Да они ушли уже.
СЛАВА. Убежал, гад!
ЛАКТИОНОВА. Блин, у тебя рука в крови. Пошли ко мне. Йодом надо.

Лактионова приобнимает Славу, ведет его.

СЛАВА. А ведь дурацкий памятник!
ЛАКТИОНОВА. Совершенно верно.
СЛАВА. Купеческий, душный, засундученный. А надо бы что-то ажурное, полу-несбыточное…
ЛАКТИОНОВА. Ну, не везет Чехову у нас, не везет.
СЛАВА. У тебя вино есть?
ЛАКТИОНОВА. Новый коллекционный вид. Можно это… продегустировать немного.
СЛАВА. Понаехали, фраера!
ЛАКТИОНОВА. Слав, ты молодец!
СЛАВА. Да, ладно… Зато икота сразу прошла!
ЛАКТИОНОВА. А давай на канатке наверх поднимемся.
СЛАВА. Думаешь, сам не дойду?
ЛАКТИОНОВА. Ничего я не думаю.
СЛАВА. Давай, я лет сто на ней не катался.


ИНТ. ТАНЦЕВАЛЬНОЕ КАФЕ – НОЧЬ

Алик сидит за барной стойкой и говорит по телефону.

АЛИК. Давай, Танюх. Денег, как у дурака махорки. Да куда скажешь. Хоть в Таиланд… Думай…

Алик убирает телефон в карман и смотрит на разговор пьяных мужчин за столиком. Один из них показывает палец и что-то доказывает.

БАРМЕН. Итак, что будете, сэр?

Алик задумчиво смотрит на бармена и показывает палец.

БАРМЕН. Простите. Не понял.
АЛИК. Один палец – кофе. Два – чай…


НАТ. ГОРНАЯ ДОРОГА – НОЧЬ

Мальчик и Маньшов ремонтируют скутер. Чертыхаются.

МАНЬШОВ. Ни запаски, ни ключей! Ну молодежь!
МАЛЬЧИК. Да кто ж знал, Иваныч за такие траблы?
МАНЬШОВ. Ты из «Лего» что ли эту трубку сюда поставил? Сэзээновский надо было ставить!
МАЛЬЧИК. Да че ты, ёпта, Иваныч, лечишь меня тут? Я сам не знаю?!
МАНЬШОВ. Ты это, не ругайся! И голос не повышай! Я тебе в деды гожусь!
МАЛЬЧИК. Прости, Иваныч! Погорячился!

Вселенская тишина. Звезды сияют где-то под ногами. Стригут космос цикады и невероятно раздвигают пространство – словно это звук звезд такой.

МАНЬШОВ. Господи боже! Какая красота!
МАЛЬЧИК. Жалко, что Айфон не сможет снять!


ИНТ. КАБИНКА – НОЧЬ

Слава и Вера поднимаются в кабине по канатной дороге. Тихо проплывают рядом с башней – большой циферблат остановившихся часов, лунная зыбь на жестяной крыше. Шум набережной и большой Кировской улицы все тише, слышно как скрипит своими суставами кабина, как гудит колесико. Она утло вздрагивает при каждом их движении.

СЛАВА. Мне сегодня Франц Кафка приснился.
ЛАКТИОНОВА. Удивительно.
СЛАВА. Надо сказать, что мне очень близок этот автор. Мы так остро чувствовали и понимали друг друга во сне, а говорить не могли. Я же не знаю немецкого. Смотрели друг на друга и пожимали плечами. Но он благодарил меня за любовь и как будто сочувствовал. Благодарил, сочувствовал и поддерживал.
ЛАКТИОНОВА. Какой хороший сон.
СЛАВА. Я, Вера, насовсем вернулся.
ЛАКТИОНОВА. Ну и будешь сидеть тут с дураками поэтами, толкаться по литобъединениям.
СЛАВА. Я вообще-то Литинститут заканчивал.
ЛАКТИОНОВА. Да какая разница.
СЛАВА. У меня здесь вдохновение, Вера! Столько всего нахлынуло, что даже рука задрожала и потянулась к перу.
ЛАКТИОНОВА. Я тебе, Слава, компьютер с работы утащу. Все равно он там никому не нужен.
СЛАВА. Мне столько всего надо написать. С самого детства. Как мы с матерью…

Они проплывают по-над дворами с умывальниками, над старыми жестяными крышами, мимо освещенных занавешенных окон с тенями людей, мимо больших мрачных санаториев с пустыми, занесенными листьями террасами, расступаются по бокам кипарисы, опадает вниз дорога.

СЛАВА. У меня душа задыхается, сколько я могу написать про все это. Про нас. Про невысказанное. Про тайные бездны человеческого моря.
ЛАКТИОНОВА. Попрошу племянника, чтоб компьютер тебе настроил и показал там чего.
СЛАВА. Я только здесь понял, как бездарно прожил. Время тянулось, как резинка и вдруг схлопнулось.
ЛАКТИОНОВА. Слав, а ты кто по гороскопу?
СЛАВА. Кажется, Близнецы.
ЛАКТИОНОВА. А я – Весы!.. Но я не к тому. У тебя все впереди. Близнецы – дети. У них на лице есть участок, здесь…

Обводит пальцем глаза и нос Славы.

ЛАКТИОНОВА. И какой бы человек пожилой не был – у них всегда отсюда выглядывает ребенок.
СЛАВА. Эх, Вера.
ЛАКТИОНОВА. А на самом деле, я думаю, что ты только сейчас дошел до вскрытия бочки, так у винограда.

Полого спускаются и отражаются, дрожа в море огни набережной, маяк равномерно роняет зыбкий столб. И вся ночная Ялта сияет по обе стороны под нами, будто отраженная в воде. Их кто-то окликает снизу.

МУЖИК (65). Ребята, огоньку не найдется?

Он сидит на корточках на опорной стене дороги и смотрит на них.

СЛАВА. У меня спички есть! Вот, ловите.

Слава сбрасывает коробок.

ЛАКТИОНОВА. Слав, а у тебя какая пенсия?
СЛАВА. Фу, какие неприличные вопросы.
ЛАКТИОНОВА. Эстет! Мне интересно просто.
СЛАВА. Я ее не оформил.
ЛАКТИОНОВА. Как?!
СЛАВА. Так. Моя «трудовая» сгорела вместе с архивом газеты «Патриот» – последнее мое место работы.
ЛАКТИОНОВА. Ну ты даешь! Ты уже лет десять мог бы получать пенсию.
СЛАВА. Я скопил себе денег. Года на три точно хватит. Три года свободной писательской жизни!


ИНТ. ОБЩЕЖИТИЕ – НОЧЬ

Комнатка в общежитии. Горит свеча. Луна в форточку. Крыши бывшей мужской гимназии. Тени. Слава и Вера за круглым столом. Скатерть с кистями.

ЛАКТИОНОВА. Слава, ты был очень красивым мальчиком. Девочки это понимали. Но что мы были, трусливые советские подростки.
СЛАВА. А еще трусливее были наши учителя!

Полутьма каморки бывшей гимназии. Мерцание свечи.

ЛАКТИОНОВА. Славка, а у тебя были ужасы?
СЛАВА. Как тебе сказать, Вера?
ЛАКТИОНОВА. Судя по всему были… И у меня были ужасы!.. Но бог дал сил их одолевать… и вино.


НАТ. ДВОР – НОЧЬ

Полутемный двор. Элитный дом. В круге света под фонарем стоит пьяная Лариса, смотрит на окна, икает.

ЛАРИСА. Ну не дура?

Подносит к лицу сумочку, в которой бутылка. Отпивает.

ЛАРИСА. Вить-ка!.. Виктор Юрьевич!

Тишина. Лариса икает. Устало опускает сумку на капот машины. Включается сигнализация.


ИНТ. ОБЩЕЖИТИЕ – НОЧЬ

Комнатка Лактионовой.

ЛАКТИОНОВА. Давай вместе встречать Новый год? Я его встречаю в толпе на набережной. Салюты с кораблей. Минутная вспышка радости. А потом домой одна тащишься… под дождем.
СЛАВА. Ты сидишь, как та рембрандтовская старуха с бокалом «Шардоне».
ЛАКТИОНОВА. Ну, все. Иди уже. У тебя сейчас аллергия на кошачий волос начнется.
СЛАВА. Уже под носом чешется. Прямо оторвать хочется.
ЛАКТИОНОВА. Я тебя провожу, пожалуй, у меня фонарик есть.


НАТ. ДВОР – НОЧЬ

Выходят, поддерживая друг друга. Прыгает, рвется, гаснет и вспыхивает огонек. Тарахтит на всю округу цикадная мотоциклетка.

ЛАКТИОНОВА. Ты завтра дома? Мы компьютер тебе привезем.
СЛАВА. У Льва Толстого компьютера не было.
ЛАКТИОНОВА. Осторожно, тут мусорная яма.
СЛАВА. Сама осторожнее, я не так уж и пьян, как тебе кажется!
ЛАКТИОНОВА. Стой. Погоди. Там кто-то есть. Послушай. В яме!
СЛАВА. Положим, есть. Ну и что?

Лактионова обшаривает яму лучом фонаря.

ЛАКТИОНОВА. Господи, там чайка. Она не может выбраться, Слав. У неё, кажется крыло сломано.
СЛАВА. Ну и что?
ЛАКТИОНОВА. Это же чайка, Слава.
СЛАВА. Ну что, хочешь, достану?
ЛАКТИОНОВА. Слава, стесняюсь попросить. Пожалуйста.

Слава встает на колени, потом ложится, тянет в яму руки.

СЛАВА. За ноги, за ноги меня держи. Ах ты, б… такая, клюется еще.

Лактионова присаживается, хватает его за ноги.

СЛАВА. Держишь?
ЛАКТИОНОВА. Держу.

Слава летит в яму. В руках Лактионовой остаются его туфли.       

СЛАВА. Ой, бл..-а…
ЛАКТИОНОВА. У тебя туфли большого размера какие-то... Ты чайку не раздавил?
СЛАВА. Чайку! Ну, бабы. Чайку!
ЛАКТИОНОВА. Я тебе сейчас ящики сброшу, встанешь на них.

Тащит деревянные ящики. Подает их Славе. Он кое-как выбирается. Одной рукой прижимает чайку. Передает Лактионовой.

ЛАКТИОНОВА. Правда, сломано!
СЛАВА. Её кошки твои не съедят?
ЛАКТИОНОВА. Они воспитанные барышни…

Лактионова и Слава стоят рядом, между ними резко вздрагивает, пытается опереться крылом о воздух чайка. Молчат.

ЛАКТИОНОВА. Ты в носках.

Слава вдевает ноги в туфли.

СЛАВА. Секондовские. Так понравились. Но большие. Пришлось вату в носки подкладывать.


ИНТ. КВАРТИРЫ СЛАВЫ – НОЧЬ

Чумазая Домжо сидит в квартире Славы. Пожар потушен. Всюду тазики, ведра, ковши. Домжо одной рукой что-то оттирает, в другой мобильник.

ДОМЖО. Славка чуть не сгорел! Та ты его не знаешь. Одноклассник мой.


НАТ. ДВОР – НОЧЬ

СЛАВА. Пока. Пошел я мыться.
ЛАКТИОНОВА. Пока. Постой. Когда мы в последний раз виделись?
СЛАВА. Скажу… в тринадцатом году.
ЛАКТИОНОВА. Давай осенью поедем в Евпаторию. Мне крайне хочется в этот город.
СЛАВА. Чего это?
ЛАКТИОНОВА. Так.

Слава почти скрывается в темноте.

ЛАКТИОНОВА. Adieu.
СЛАВА. Au revoir!
ЛАКТИОНОВА. Постой… Возьми фонарик.
СЛАВА. Не надо. Уже светает.


ИНТ. КВАРТИРА СЛВЫ – УТРО

Домжо стоит в квартире Славы. Говорит по телефону.

ДОМЖО. Та не знаю, где его носит?! Я, кажись, ему дверь вышибла с удара! Придет, хай поднимет, мол тут устроила… шо я не знаю его!

Солнце постепенно освещает ее лицо.


ИНТ. КОМНАТА В ОБЩЕЖИТИИ – РАССВЕТ

Вера стоит на балконе. Курит, в другой руке бокал. Она высоко поднимает его, и он загорается на солнце, как факел.


НАТ. УЛИЦА – УТРО

Крантипов, в шляпе и с большим портфелем идет деловой походкой словно спешит на службу. Он видит у мусорки пустую бутылку. Замирает. Оглядывается и быстро воровато сует бутылку в портфель. Оглядывается. Радостно смотрит на солнце.


НАТ. УЛИЦА – УТРО

Лариса ковыляет по дороге. В одной руке сумка, в другой бутылка. Она икает.

ЛАРИСА. Муж?

Икает.

ЛАРИСА. Витька?

Икает.

ЛАРИСА. Слава заразил, гад!


ИНТ. КВАРТИРА АННЫ – УТРО

Анна спит. Щелкает замок двери. Входит Алик, смотрит на нее, тихо зовет.

АЛИК. Анюта, Анют…

Анна открывает глаза. Алик вынимает пачку и осыпает Анну деньгами. Она улыбается, раскидывает руки… и, окончательно проснувшись, вскакивает, испуганно смотрит на доллары.

АННА. Алик, что это?
АЛИК. Это твое новое зрение и билет в новую жизнь. С нуля, хоть где! Прямо щазз!
АННА. Где ты это взял? Признавайся немедленно!
АЛИК. Дядя наследство оставил.
АННА. Врешь!
АЛИК. Конечно! Какой дядя? Просто пошел и снял весь налик с карточки.

Анна смеется.

АЛИК. Не. Ну че ты, в натуре?
АННА. Алик снял налик…
АЛИК. Потом Анне потер попу в ванне…

Смеются.


НАТ. ПУСТЫННАЯ УЛИЦА – УТРО

Слава идет по дороге, внизу пляж. По нему бегают голые Анна и Алик. За ними носятся три веселых собаки. Слава любуется. Морщится, охает, прижимает руку к сердцу и оседает. Вытягивается на дороге. К нему подбегает собака, лижет руку.


ИНТ. КВАРТИРА СЛАВЫ – УТРО

Домжо открывает альбом и рассматривает фото. На них маленький мальчик с мамой. Школьные фотографии их класса. Москва. Стройки пятилеток. Вся прошлая жизнь человека и страны.


НАТ. ПУСТЫННАЯ УЛИЦА – УТРО

Слава лежит у дороги над пляжем. Собака лижет его ладонь.

СЛАВА. Пятьдесят грамм!.. Прошу вас…

Внизу счастливые Анна и Алик вбегают в море.


ИНТ. КВАРТИРА СЛАВЫ – УТРО

Домжо перебирает юношеские публикации Славы в старых советских газетах. Потом видит лист, заправленный в пишущую машинку. Надевает очки, читает.

ДОМЖО (читает). Немногие, знавшие его, удивлялись, что ничего не написано… А он написал книгу своей жизни. И у него есть читатель. Его раскрытую книгу читает бог, и она ему нравится.


НАТ. ГОРНАЯ ДОРОГА – УТРО

Маньшов, словно древний патриарх ведет группу детей. В руках посох, полы плаща развеваются. Позади процессии два мальчика катят мопед. Дед улыбается и вскидывает руки, словно раздвигая перед сонными детьми пространство.







_________________________________________

Об авторе:  ФАРИД НАГИМ 

Прозаик, драматург. Родился в 1970 г. в дер. Буранка, Оренбургской обл., служил в армии, окончил Литературный институт. Автор книг «Tanger» (2011) и «Земные одежды» (2012). Публиковался в журналах «Дружба народов», «Октябрь» и др. Лауреат премий «Москва – Пенне» (2012), «Русский Декамерон» (2003). Финалист премии Белкина (2010). Пьесы шли в театрах Европы.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 008
Опубликовано 22 июл 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ