Игорь Григорьев. ЧЁРНЫЕ ДНИ

Редактор: Наталья Якушина





Партизанам спецгруппы
Тимофея Ивановича Егорова
посвящаю



Действующие лица:

ЛЕВ СИЛЫЧ НЕПОКЛОНОВ, командир партизанского отряда, 50 лет
ИЛЬЯ АБРАМОВИЧ МОЛОТ, его помощник, 27 лет
ТАРАС ХРИСТИАНОВИЧ СЕРДЮК, начальник штаба отряда, 45 лет
ГУРИЙ, 19 лет, партизан
ВАНЯ, 18 лет, партизан
НИКОЛАЙ, 19 лет, партизан
БИКЧУРИН, казах, 40 лет, партизан
ЛЮБА, 18 лет, партизан
ВОЛОДЯ, брат Гурия, 12 лет, партизан
СВЯЗНОЙ, партизан 
КОМАНДИР III РОТЫ, партизан 
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА, пожилая женщина, 64 года
ПЕТЯ, внук Матрены Никаноровны, 12 лет
ЛЕНА, девушка, 18 лет, племянница Ползунова
НИНА, подруга Лены
ПОЛЗУНОВ, предатель, дядя Лены
КАПИТАН ТОДТ, шеф Гестапо
ДОКТОР ФЛЯЙШЕР, штабс-врач
МАЙОР ЛИБЕРМАН, комендант
ЛЕЙТЕНАНТ ФОН ЭЗЕЛЬ 
УНТЕР-ОФИЦЕР ХОЗЕРУНТЕР 
ВТОРОЙ ВРАЧ 
ДЕНЩИК МАЙОРА 
ДЕНЩИК КАПИТАНА 
ПАРТИЗАНЫ, НЕМЦЫ 


Действие происходит в тылу у немцев.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кабинет коменданта в захваченном немцами русском городке, богато меблированный. В глубине – окно и входная дверь, у окна – диван и стол. Справа – маленький столик, на котором телефон и радиоприемник.
Между первой, второй и третьей сценами проходит по году времени.

СЦЕНА I

Майор, потом лейтенант, затем капитан и доктор.

МАЙОР (сидит, развалившись на диване). Итак, мечта сбылась: отныне все в моих руках… Как это звучит: все в мо-их ру-ках, в ру-ках мо-их? Все, все, все! (Встает и подходит к зеркалу.) Кто я? Я спрашиваю: кто я есть? Я комендант, я главное лицо, я судья, я сила, я власть! Понимаете, вы, господин: я власть? (Садится и с улыбкой сидит некоторое время.) Власть, которая даст богатство! Как долго я ждал, всю жизнь стремился к богатству, но оно, словно хитрый заяц, исчезало, петляя. Но я снова находил след хитрого богатства, и погоня возобновлялась; терял, вновь находил и терял; и так без конца. Почти сорок лет бешенной, неудержимой погони, сорок лет! Но я не сожалею, ибо цветы моего неиссякаемого упорства дали желанные плоды… Богатство! Ради тебя я жертвовал всем и всеми; ради тебя, я делал все возможное и невозможное, и вот: я настиг тебя, наконец. (Потирает руки.) Светлый и благословенный день! Теперь все мое (вскрикивает), мое, мое, мое! Каменные стены, смейтесь; солнце, улыбайся; птицы, пойте громче; стулья, закружитесь в пьянящем кровь вальсе – душа ликует! (Встает и ходит по кабинету.) Прощай, ничтожная и позорная бедность! Прощай, нищее вчера! (Кланяется.) Здравствуй, богатое завтра! (Обнимает воображаемое богатство.) Э-эх! (Подходит к окну.) Привольные русские земли, вот вы передо мной, милые, богатые, мои! Это деньги, нетронутые залежи денег! Остается только подставить карман – и золотой поток, звенящий и сверкающий, польется в него… Ах, богатство! Ты – друзья, ты – ордена, ты – слава, ты – сила, ты – власть, ты – бессмертие… ты – идеал жизни… Дорогой сердцу край, осуществитель моей мечты, я навеки с тобой, навсегда останусь здесь, потому что люблю тебя, как жизнь! (Пританцовывает и напевает.) Пора, ля-ля, мечта сбылась, тра-ля-ля, сбылась, сбылась, тра-ля-ля…

Входит лейтенант.

ЛЕЙТЕНАНТ (у двери). Добрый день, господин майор! Изволите танцевать? (Берет под козырек, потом кланяется.)
МАЙОР (смущенно). Добрый день, господин лейтенант; проходите. (Садится.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Танцы – лучшее средство от ожирения, а вот это (вынимает из кармана френча пакет) лучшее средство от худобы. Так как вы, господин майор, не очень жирный, то примите. Я думаю, что это не повредит вашему организму. Да.
МАЙОР. Что такое, господин лейтенант?
ЛЕЙТЕНАНТ. Так… маленький подарок, в честь вашего назначения на пост коменданта. (Подходит к майору и протягивает пакет.) Здесь сто тысяч марок.
МАЙОР. Садитесь, пожалуйста, господин лейтенант, делаю вам замечание.
ЛЕЙТЕНАНТ. Поверьте, господин майор. Умрет мой отец – я подарю вам миллион, сейчас не имею больше.
МАЙОР. Дело не в величине…
ЛЕЙТЕНАНТ. Тогда берите.
МАЙОР. Вы ведь знаете, что я не принимаю подарков, тем более денег… Я не ищу богатства. Интересы Германии для меня прежде всего и выше всего.
ЛЕЙТЕНАНТ. Конечно, господин майор. Я знаю. Я знаю очень хорошо вас.
МАЙОР. Почему же оскорбляете мое достоинство?
ЛЕЙТЕНАНТ. Простите, господин майор. Я не знал, что достоинство коменданта отлично от достоинства майора. Кроме того, подарок в интересах Германии, не может повредить ее интересам…Возьмите, пожалуйста.
МАЙОР. Не могу.
ЛЕЙТЕНАНТ. Почему же? Ведь те три раза могли. Этот тоже от чистого сердца.
МАЙОР. Вам, господин лейтенант, и отказать невозможно. Даже в этом случае приходится удовлетворить вашу просьбу. Люблю я вас за ваш веселый характер, люблю ваши шутки!
ЛЕЙТЕНАНТ. Благодарю вас, господин майор, (подает пакет майору) благодарю!
МАЙОР (берет пакет и прячет его во внутренний ящик стола). Да, я слышал, что через 13 дней вам исполнится двадцать два года.
ЛЕЙТЕНАНТ. Совершенно справедливо…Через 12 дней, господин майор.
МАЙОР. В ознаменование вашего рождения вы получите обер-лейтенанта, и это будет моим подарком, господин лейтенант.
ЛЕЙТЕНАНТ. Не смею отказаться, господин майор – ваши слова равносильны приказу.
МАЙОР. Молодежь! Счастливая молодежь! В двадцать два года – уже лейтенант!
ЛЕЙТЕНАНТ. Вы, очевидно, хотели сказать: обер-лейтенант, господин майор.
МАЙОР. Все равно, каждый юноша счастлив.
ЛЕЙТЕНАНТ. Совершенно справедливо: каждый юноша, отец которого имеет триста миллионов и не сегодня завтра умрет, счастлив.
МАЙОР. Я, в свои двадцать два года, был только ефрейтор. Конечно, если бы не бескорыстное служение…
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, да, господин майор, вам только главнокомандующим быть, и орден, крест с дубовым венком.
МАЙОР. Патриотизм не дает жизненного благополучия, но он облагораживает человека, вознося ввысь его душу. Служишь честно и великое утешение находишь в этом: душа на небесах; я думаю, что это происходит с каждым патриотом.
ЛЕЙТЕНАНТ. Ну, не с каждой, конечно, и на небеса некоторые возносятся, только большая часть их в Тартар отправляется. Может и сошло бы, но я слышал, очень уж строгий разбор в душах делают.
МАЙОР. Может и так, но я спокоен за свою душу – она у меня уже на небесах.

Стук в дверь.

МАЙОР. Войдите!

Входят капитан и доктор.

МАЙОР (вскакивая). Господин капитан, милейший мой!
КАПИТАН (берет «под козырек»). Хайль Гитлер, господа!
МАЙОР. Хайль, хайль! Проходите, пожалуйста, проходите, господа офицеры.
КАПИТАН (представляясь). Капитан Тодт, шеф Гестапо.
МАЙОР. Приятно, приятно, очень приятно! Майор и комендант Либерман. (Кланяется.) А это (указывает на лейтенанта) лейтенант фон Эзель, спортсмен… Вы садитесь, пожалуйста. Благодарю вас за столь лестное для меня посещение. Я так много слышал о вас, господин капитан, что, не зная вас, я уже восторгался вами… Да вы садитесь пожалуйста: вот диван, кресло, будьте так добры. Очень рад вас видеть у себя, очень рад!
КАПИТАН. Господа, рекомендую вам моего коллегу, он начальник следственной комиссии. (Садится на диван.)
ДОКТОР (кланяется). Штабс-врач Фляйшер.
МАЙОР (кланяется доктору). Очень приятно познакомится. Вы садитесь пожалуйста, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Благодарю вас, господа, за внимание. (Садится в кресло за стол и закуривает).
МАЙОР. Как я рад вашему приходу, господа. (Садится рядом с капитаном.)
МАЙОР (вынимает пачку сигарет). Курите, пожалуйста. (Закуривает, капитан и лейтенант тоже.)
КАПИТАН (закурив). Благодарю. Я, собственно, пришел к вам, господин комендант, поговорить о директивах фюрера.
МАЙОР. Лестно слышать это, господин капитан.
КАПИТАН (торжественно). Господа офицеры, беспримерная в истории всех войн, война, которую мы с вами переживаем, близится к концу. Не пройдет и месяца, как Россия встанет на колени, моля о пощаде. Да будет благословен фюрер. Наше святое дело, господа, очистить занятые германскими армиями области от большевистского духа, это раз. Сократить плотность русского населения в этих областях до минимума, это два.
ЛЕЙТЕНАНТ. То есть, как это сократить?
КАПИТАН (удивленно смотрит на лейтенанта). То есть мы должны истребить большую часть славян.
ЛЕЙТЕНАНТ. Но что скажет мир?
КАПИТАН (резко). Скоро так называемый мир целиком и полностью перейдет во владения немцев. Европа уже в наших руках, наши войска в Африке, через какой-нибудь месяц завершится поход на Россию, тогда черед Англии, затем Америка. Все это будет сделано в удивительно короткое время. Где же мир? Кто же скажет? Мир перестал существовать, мир – это Великогермания, а она повелевает нам уничтожать. Только арийская кровь имеет право жить, все другое – тлен и воображение больных умов. Понимаете, господин лейтенант?
ЛЕЙТЕНАНТ. Начинаю.
КАПИТАН. Непокорные должны немедленно погибнуть, покорные пусть расчищают место для чистых немцев, а, истратив силы, пусть идут на удобрение завоеванной нами земли.
ЛЕЙТЕНАНТ. Сомневаюсь, возможно ли это?
КАПИТАН (в волнении встает). Не пройдет и месяца, господин с сомненьями, как они у вас рассеются. А если вы проживете еще десять лет, в чем уже я сомневаюсь, то увидите, что по прошествии этого срока здесь, где вы стоите, не останется русского духа, а само слово «Россия» забудется. Фюрер сказал, что мир побежден навсегда, и «новый порядок» воцарился в нем на долгие тысячелетия… Нам нужен простор, и мы его получим.
ЛЕЙТЕНАНТ. Но приспособить его для жизни, этот весьма ненадежный простор, расчистить его не так легко, как думают некоторые господа офицеры.
КАПИТАН (вперяет взгляд в лейтенанта). Расчистим! Расчистим, как никто и никогда: огнем и мечом, газом и ядом, бомбой и гранатой, кинжалом и пистолетом, петлей и плетью! Русские просторы – арийцам!
ЛЕЙТЕНАНТ. Но наш долг – делать добро.
КАПИТАН. Нести зло – наше право. В мире нет ничего абсолютного, за исключением мыслей националиста, за исключением великой арийской крови. Я уже сказал, славяне с их утопическим Советским Союзом должны и будут уничтожены.
ЛЕЙТЕНАНТ. По-моему, уничтожить государство, народность, в силу законов природы, – невозможно, господин капитан!
КАПИТАН. Разговор о невозможности уничтожения национальности, государства – нелепость, вздор, филантропические бредни слепцов и безумцев. Очень скоро мы докажем это делом… Вы мне не нравитесь.
ЛЕЙТЕНАНТ. Не могу сказать, что и вы мне очень понравились.
КАПИТАН (теряя приличный тон). Что? Как вы сказали, (кричит) как? Дурак!
МАЙОР (испуганно). Господа, господа, что вы?
ЛЕЙТЕНАНТ. Пустой фразер.
КАПИТАН. Прочь, мальчишка! После я возьмусь за вашу персону, а сейчас… вон!
МАЙОР. Господин лейтенант, уйдите, прошу вас, очень прошу, сделайте одолжение.
ЛЕЙТЕНАНТ. Я тоже думаю, что мне нечего делать здесь. (Надевает фуражку.) До свиданья, господа. До свиданья, господин Тодт! (Уходит.)
КАПИТАН (майору). Что это за тип?
МАЙОР. Не извольте расстраиваться, господин капитан, так, дурак, имеющий триста миллионов марок. Он и в Россию приехал с целью спорта. Пустой человек, да и молод, глуп. Он всегда, где бы ни был, с кем бы ни разговаривал, держит себя развязно, говорит, что придет в его пустую голову.
КАПИТАН (вынимает маленькую книжку). Это тот, отец которого имеет химические заводы? (Записывает.) Лейтенант фон Эзель; интересно, интересно!
МАЙОР. Как вы говорили! Я упивался вашей речью. Это восхитительно, это прекрасно! Вы великий философ. Как лестно иметь такого друга! Браво, браво!
ДОКТОР (вслушиваясь в шум улицы; там что-то тарахтит). Господа, (с дрожью в голосе) господа! Опять летит. Когда же это прекратится? Ведь здесь тыл, здесь нет войны, здесь мирные люди! Зачем же он летит? Когда же можно спокойно работать?.. Летит! Но почему наши зенитки не открывают огонь, не отклонят его, не собьют. (Прислушивается.) Летит! Он ведь будет бомбить? Да? Ау, когда это кончится? Но почему же, почему по нему не стреляют? (Вскакивает.)
МАЙОР. Полно, господин штабс-врач, это не русский самолет, это немецкий трактор идет по дороге.
ДОКТОР (садится). Бесстрашие, господа, залог победы, мы обязательно победим, потому что бесстрашны.
КАПИТАН (садится). Вы можете идти, господин штабс-врач, заниматься личными делами или отдыхать.
ДОКТОР (надевает фуражку). Хайль Гитлер, господин майор, желаю вам приятного времяпровождения.
МАЙОР (подходит к доктору). Всего хорошего, господин штабс-врач, не забывайте нас. Хайль Гитлер!

Доктор уходит.

КАПИТАН (вяло). Дурак…


СЦЕНА II

Майор, потом лейтенант, за ним денщик майора, затем капитан и доктор.
Вечер. Майор сидит на том же диване.

МАЙОР (один). Неудержимая сила влечет меня к тебе… (Встает и, заперев дверь, подходит к небольшому сундуку, стоящему в правом углу.) Ты здесь (достает ключ и, встав на колени, отпирает его) моя святыня! (Бережно перебирает содержимое ящика, состоящее из бумаг.) Пфенниг, марка, десять марок, сто, тысяча, десять тысяч, (по мере увеличения величины, голос его крепнет) сто тысяч… миллион! Ми-лли-он! Ха-ха-ха! (Смеется.) Если поискать, то здесь найдется семь таких же, подобных тебе, миллионов… семь! Марка, марка, марка… Ми-лли-он! За один только год – восемь миллионов! Как?.. Милые, родные марки, любимые мои! Бесценные! Неповторимые! Если бы вы знали, как я люблю вас. (Запирает сундук.) Миллион! Что это: хотя узкая и непроторенная, но все же совершенно очевидная дорога к миллиарду?! Милли-ард, колокольный звон, вальс Штрауса, неподражаемо сладкая музыка, а потом… поклоны, поклоны, море обнаженных голов и… поклоны. Господин фон Либерман – миллиардер! Мой миллиард, ты будешь моим! Каждую ночь я вижу тебя во сне, я брежу тобой днем… И как приятно грезить действительностью! Покрытый нулями, толстый и пузатый, с выпяченной губой, ты неописуемо прекрасен. Руки – нули, рот – до ушей. Вещий, обещающий удачу, сон! И, будто Геринг это: животище, как бочка, рот до ушей, весь в нулях; я хлопаю его по бедрам, а он взвизгивает от удовольствия. (Садится на диван и закуривает.) Все дураки или трусы: кругом богатство – почему же не богатеть? Нет ничего лучше русских земель с их целебным, во всех отношениях, климатом; правда народ непокорный, как показал годовой опыт работы со славянами, но, удавив сто, я думаю, другую сотню, можно принудить работать. У меня ведь добрый характер. Поймут… (Сидит некоторое время в раздумье.) Мой ум (улыбается) в соединении с деньгами – несокрушимая мощь! Через пятнадцать, двадцать лет я буду королем королей. Я буду земным богом.

Стук в дверь.

МАЙОР. Войдите! (Снова стук.) Ах, да, я и забыл, что двери заперты. (Встает и отпирает дверь.)

Входит лейтенант.

ЛЕЙТЕНАНТ (берет под козырек). Добрый вечер, господин Либерман!
МАЙОР (протягивая лейтенанту руку). Добрый вечер, господин лейтенант, проходите, садитесь!
ЛЕЙТЕНАНТ (садится на диван). Как себя чувствуете, господин майор?
МАЙОР (садится рядом с лейтенантом). Вол того не сделает, лошадь падет, но человек, вдохновленный любовью к Великогермании, выносит.
ЛЕЙТЕНАНТ (улыбаясь). Понимаю, понимаю.
МАЙОР. Вы не удивляйтесь – служить родине в поте лица – высшее блаженство.
ЛЕЙТЕНАНТ. Доставьте и мне радость, господин майор, велите подать пива.
МАЙОР. Одно мгновение, господин лейтенант. (Кричит.) Але!
(Вбегает денщик майора.)
ДЕНЩИК МАЙОРА (с рукой у головного убора подходит к майору, но не близко, щелкает каблуками). Господин майор?!
МАЙОР. Пива!
ДЕНЩИК МАЙОРА. Слушаюсь, господин майор. (В такой же позе уходит.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Вечер длинный, господин майор, не сыграем ли в лотерею?
МАЙОР. Нет, господин лейтенант. Карты развращают человека. Не буду.
ЛЕЙТЕНАНТ. Жаль. Я думал проиграть вам тысяч пятьдесят.
МАЙОР. Пятьдесят тысяч марок для вас, господин лейтенант, ничего не значат, но мне, получающему сто марок в месяц, нужно работать для них пятьсот месяцев.
ЛЕЙТЕНАНТ. Вы хотели сказать, пять дней?
МАЙОР. Шутите, как всегда, господин лейтенант.
ЛЕЙТЕНАНТ. Бросьте скромничать…
МАЙОР. Не люблю я денег, но стремлюсь к богатству, для меня…
ЛЕЙТЕНАНТ (перебивая). Интересы Германии, прежде всего. Конечно, конечно, верю, господин майор – да и как не поверить, когда человек в продолжении года только об этом и говорит.
МАЙОР (принимая шутливый тон). Вы несносны, мой мальчик.
ЛЕЙТЕНАНТ (насмешливо). Почему же тогда вы принимаете меня?
МАЙОР. Я люблю вас.
ЛЕЙТЕНАНТ. В вашей любви ко мне я не сомневаюсь, господин майор, да и кто, услышав фамилию фон Эзель, не полюбит меня.
МАЙОР. Позавчера вы опять дерзко поступили с господином Тодтом.
ЛЕЙТЕНАНТ. А разве с кем-нибудь я бываю искренне ласков, господин майор?

Денщик вносит стаканы и бутылки.

МАЙОР. Карты! (Подходит к столу.)
ДЕНЩИК МАЙОРА. Слушаюсь, господин майор. (Уходит, щелкнув и козырнув.)
МАЙОР (наливая пиво). Садитесь к столу, господин лейтенант, и пейте. Превосходное «Баварское»! Такое умеют делать только немцы.
ЛЕЙТЕНАНТ (пересаживаясь). Попробую. (Пьет.) Пиво да, оно становится еще вкуснее, если представить, что в нем сто процентов химии.
МАЙОР (пьет). Немецкая химия – чудеснейшая и всемогущая вещь. И ведь подумайте, эрзац, почти настоящее.
ЛЕЙТЕНАНТ (наливает и пьет). Настоящее… Разительные перемены произошли с вами за этот год. Вы потолстели вдвойне. Это, конечно, от пива; русские куры, яйца и масло здесь ни при чем.
МАЙОР. Молодость, юность! Я тоже в свои юные годы любил шутить… Вы, пожалуйста, пейте еще, господин лейтенант.
ЛЕЙТЕНАНТ (закуривая). Благодарю, уже сыт.

Входит денщик майора и кладет на стол две колоды карт.

МАЙОР (лейтенанту). Не будете больше пить?
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет.
МАЙОР. Убрать!
ДЕНЩИК МАЙОРА. Слушаюсь, господин майор. (Забирает стаканы и бутылки и уходит, щелкнув каблуками.)
МАЙОР. Каков денщик?
ЛЕЙТЕНАНТ. Завидую вам. Кукла, не солдат. Силен, как лошадь, мыслить не умеет. Это для вас самое главное, господин майор.
МАЙОР (гордо). Собственной закалки!
ЛЕЙТЕНАНТ. Так в лотерею.
МАЙОР (берет карты). Я думаю, в «семнадцать и четыре» лучше.
ЛЕЙТЕНАНТ. Это тоже хорошо.
МАЙОР (мешает и сдает). Крупно играть нехорошо – это будет азарт, поэтому ставлю десять марок.
ЛЕЙТЕНАНТ (насмешливо). По вашим заработкам, конечно… (Берет карту.) Давайте еще. (Берет еще карту.) Двадцать одно!
МАЙОР (протягивая карты лейтенанту). Попробуйте банковать вы, господин лейтенант.
ЛЕЙТЕНАНТ (сдает карты). Тысяча марок!
МАЙОР (берет карту). Это очень много!
ЛЕЙТЕНАНТ. Ерунда.
МАЙОР. Давайте.
ЛЕЙТЕНАНТ. Пожалуйста. (Сдает.)
МАЙОР (смотрит карту). Берите себе.
ЛЕЙТЕНАНТ (берет). Перебор.
МАЙОР. Мое! (Забирает деньги.)
ЛЕЙТЕНАНТ (снова ставит деньги). Десять тысяч.
МАЙОР. Давайте!
ЛЕЙТЕНАНТ. Пожалуйста! (Сдает.)
МАЙОР (радостно). Двадцать одно! Я выиграл, господин лейтенант (Забирает деньги.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Вот видите, господин майор, удача на вашей стороне. (Отсчитывает деньги, кладет на стол, потом мешает карты и сдает.) Пятьдесят тысяч марок!
МАЙОР (смотрит карту). Бью!
ЛЕЙТЕНАНТ (сдает). Очень приятно.
МАЙОР. Берите себе.
ЛЕЙТЕНАНТ (открывает карты). Восемнадцать.
МАЙОР (радостно). У меня двадцать! (Забирает деньги.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Попробую еще раз. Итак, сто тысяч марок! (Мешает карты и стает.)
МАЙОР (смотрит карту и, несколько подумав, покрывает картой деньги). Все!
ЛЕЙТЕНАНТ (сдает). Пожалуйста.
МАЙОР (берет карту и подумав). Дайте еще… (Смотрит карту.) Проклятье, двадцать два!
ЛЕЙТЕНАНТ (мешает карты и сдает). Двести тысяч.
МАЙОР (смотрит карту). Тысяча марок.
ЛЕЙТЕНАНТ (сдает). Что так мало?
МАЙОР. Плохая карта. (Берет вторую.) Разрешите, пойду на все, господин лейтенант.
ЛЕЙТЕНАНТ (улыбаясь). Сделайте одолжение, господин майор. (Сдает.)
МАЙОР (открыв карту). Берите себе.
ЛЕЙТЕНАНТ (открывая карты). Забирайте деньги, господин майор.
МАЙОР (радостно). Я так и знал, что выиграю.
ЛЕЙТЕНАНТ. У меня только шестнадцать.
МАЙОР (сконфуженно). Я проиграл.
ЛЕЙТЕНАНТ (насмешливо). Очень жаль, господин комендант. (Мешает карты.) Четыреста тысяч марок, стук! (Сдает карты.)
МАЙОР (смотрит карту). Бью на все!
ЛЕЙТЕНАНТ. Не много ли для месячного заработка в сто марок, господин майор?
МАЙОР. Проиграю, заплачу, слово офицера в том порука.
ЛЕЙТЕНАНТ. Как знаете. (Сдает карты.)
МАЙОР (открывает карту, руки его дрожат; срывающимся голосом). Еще одну.
ЛЕЙТЕНАНТ (улыбаясь). Пожалуйста, хоть две! (Сдает.)
МАЙОР (открывая карту). Туз! Проклятье, проклятье! Ох! Проиграл!
ЛЕЙТЕНАНТ. С вас семьсот тысяч марок, господин майор.
МАЙОР. Проклятье.
ЛЕЙТЕНАНТ. Не извольте беспокоиться, я могу подождать дня два-три.
МАЙОР (собирает ранее выигранные деньги и протягивает их лейтенанту). Вот возьмите, здесь шестьдесят одна тысяча, это все, что я имею. Больше нет ни пфеннига, честное слово немецкого офицера.
ЛЕЙТЕНАНТ (кладет карты на стол и закуривает). Ну, положим, слово немецкого офицера в чине майора – пустой звук. (Забирает деньги и прячет в карман.)
МАЙОР. Господин лейтенант, ну на что вам эти семьсот тысяч; у вашего отца их триста миллионов. Подарите мне их. Подарите – и завтра же вы будете произведены в обер-лейтенанты, честное слово.
ЛЕЙТЕНАНТ. Вы ведь не принимаете подарков, тем более денег. Честь мундира для вас, господин майор, важнее.
МАЙОР. Опять изволите шутить.
ЛЕЙТЕНАНТ. Какие же шутки! Отсчитайте семьсот тысяч марок, тогда и будем шутить.
МАЙОР. О, если бы они были… Вы уж подарите мне, господин лейтенант, эти деньги. Я сделаю для вас все, что вы пожелаете. Обер-лейтенант…
ЛЕЙТЕНАНТ (перебивая). Я желаю получить мои семьсот тысяч марок от вас, господин майор.
МАЙОР (притворяясь непонимающим). Какие семьсот тысяч? Что за вздор вы говорите, господин лейтенант? Вы ведь знаете, что я никогда не играю в карты, на деньги же в особенности… Вот шутник! Семьсот тысяч! Да вам видно во сне приснилось. Конечно приснилось, вы охмелели от выпитого пива, уснули, и вам приснилось; или нервы у вас расстроенные, вы их лечите; сегодня вам приснились марки, завтра вам приснится, что вы помощник фюрера, послезавтра еще что-нибудь; так и с ума сойти не трудно.
ЛЕЙТЕНАНТ (презрительно морщась). Хорошо! Я подарю их вам, но с некоторым прибавлением. (Подходит к майору и бьет его по щеке.) Теперь мы в расчете! Не огорчайтесь столь незначительным ударом, ведь за него вы получили семьсот тысяч марок. (Надевает фуражку.) Итак, я обязуюсь молчать, но и вам не советую распространяться… Спокойной ночи, господин офицер! (Уходит.)
МАЙОР (один). Слава Богу, что так хорошо кончилось… Эй!

Входит денщик.

ДЕНЩИК МАЙОРА (вытягиваясь) Господин майор!
МАЙОР. Убрать карты!

Денщик майора, взяв карты уходит. Входят капитан и доктор.

МАЙОР. Дорогие друзья! (Идет навстречу.)
КАПИТАН. Хайль вечер! Черт, запутался! Хайль Гитлер! (Берет «под козырек».)
МАЙОР (протягивая руку капитану). Хайль Гитлер, господа офицеры. Хайль Гитлер! Как я рад! Проходите, садитесь, пожалуйста. (Трясет руку капитана.) Как здоровье? Как себя чувствуете?.. Может, пива хотите?
КАПИТАН (садится). Благодарю, так устал, что ничего не хочу. Подумайте-ка: больше двухсот «подозрительных элементов» эннулировал. И с каждым возня.
МАЙОР. Ох уж эти русские!
КАПИТАН. Девять лет, а он уже политикой занимается, уже большевик. Проклятая зараза, пропитались духом коммунизма, но мы проветрим закоснелые души славян!
МАЙОР (садится). Удивлен и восхищен вами, господин капитан! (Встает и включает радио.)
ДОКТОР (садится). Простите, господин майор, как у вас с охраной! Все ли на местах? Ночи становятся темны. От России всего можно ожидать. Мало ли…
МАЙОР (садится). Будьте спокойны, господин штабс-врач: на каждом углу пулемет, у ограды миномет. (Вынимает портсигар и протягивает капитану.) Курите, любезный.

Все закуривают.

ДОКТОР. Утешительно слышать это. Не о себе забота, о вашем спокойствии болею.
МАЙОР. Я вас понимаю и благодарю, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Со светомаскировкой тоже хорошо? Не светит ли? Вдруг полетит: бросит одну штуку, и всем капут. С меня как с гуся вода, но государственные бумаги могут пострадать.
МАЙОР. С маскировкой тоже все в порядке.
ДОКТОР. Осторожность прежде всего. Хочешь победить – будь осторожен.
КАПИТАН. Вы, господин комендант, слышали речь фюрера?

За сценой раздается выстрел.

ДОКТОР (выхватывая пистолет из кобуры.) Идут! Сейчас будут здесь! Отгоните их, отгоните!
МАЙОР. Кого, господин штабс-врач? Это патрули стреляют собак.
ДОКТОР (лезет под стол). Нечестная война! Воровской народ! (Под столом.) Хочешь воевать – иди на фронт, но здесь в тылу, нечего нарушать покой мирных людей… Нечестная война! Где же рыцарское благородство?
МАЙОР. Господин штабс-врач, это всего лишь собаки.
ДОКТОР (вылезая и вкладывая пистолет). Русские собаки назойливы. Я всегда думал, что уничтожать нужно не только людей, но и собак… Вы господа, простите меня: нервы играют.
МАЙОР. Ужасная вещь – нервы, господин штабс-врач.
КАПИТАН. Так вот господа: победа на Востоке обеспечена, так сказал фюрер. Россия имеет географические особенности, которые фюрер разгадал… Россию не победишь наступлением, ее можно одолеть только обороной. Да, да. Великая оборона, которая приведет к краху русские полчища, уже началась на некоторых участках. Наша задача – помочь доблестным армиям… Господин майор, завтра же пошлите всех имеющихся в вашем распоряжении солдат из продовольственного отряда, усильте его жандармерией. Заготовлять все, что придется. Лошадей и телеги брать в тех же деревнях. Особое внимание должно быть обращено на хлеб и крупный рогатый скот.
ДОКТОР. Не забудьте распорядиться, господин майор, насчет кур, яиц, масла… Куры с горохом, даже в носу защекотало.
КАПИТАН. Оцепить деревню, зажигать пятнадцать-двадцать домов для острастки, вешать пятьдесят-сто человек, особенно эффектно детей. Брошенные в огонь, они пробудят щедрость в отцах и матерях… Армии нужен хлеб, много хлеба!
ДОКТОР. Нам же – масло и бараны!
КАПИТАН. Проявлять твердость и присутствие духа. Наша цель – хлеб. Помните: при достижении цели хороши все средства, поэтому забыть слово «пощада»! Не дают – стрелять, это не помогает – жечь все и всех, рвать языки, резать уши. Из достоверных источников известно, что подобные манипуляции не слишком сладки, поэтому попробовав сего – скажут, где запрятано добро. Понятно?
МАЙОР. Ваши речи не понять? Да их грудной младенец поймет, глухой услышит! Коротко, ясно, просто, правдиво. Я очарован прямотой и смыслом сказанного… Преклоняюсь перед вашим талантом, господин капитан.
КАПИТАН. О результатах сообщите послезавтра.
МАЙОР. Хорошо, хорошо, господин майор. Постараюсь, но вы ведь знаете этих русских, с ними очень трудно…
КАПИТАН (перебивая майора, резко). Что значит трудно?
МАЙОР. Ну, понимаете…
КАПИТАН. Господин майор, не забывайте, что вы комендант!
МАЙОР (улыбаясь). Вполне согласен с вами мой друг: должность обязывает.
КАПИТАН. Приказ штаба армии. Завтра я перешлю один экземпляр вам. Добыть хлеб во что бы то ни стало, всеми мерами и средствами.
ДОКТОР. Медицина говорит, что существование живого организма без белка – вещь невозможная. Продукт же, содержащий наибольшее количество такового – яйцо. Мы ведь не хотим прекратить свое существование, поэтому нужно поддержать изнуренные организмы белком. Не забудьте этого, господин майор, это очень важно.
МАЙОР. Конечно, конечно.
КАПИТАН. Господин комендант, я выражаю свою уверенность в том, что прошедшие случаи со сбором продуктов не повторятся.
МАЙОР. Послать бы господина фон Эзеля, который сегодня был у меня.
КАПИТАН (хмурясь). Был? Ну и что же?
МАЙОР. По-прежнему глуп и нетактичен… Ну ему ли вас ругать, господин капитан.
КАПИТАН. Этот щенок опять смел лаять?
МАЙОР. Отзывался о вас весьма нелестными эпитетами. Я его уговаривал, но ведь он чувствует, что за спиной своих миллионов будет всегда прав. Бедный ум бессилен в борьбе с богатой глупостью.
КАПИТАН. Поборемся…

За сценой – отдаленный взрыв.

ДОКТОР (вскакивает и бежит к двери). Ай! Бомбит! Бомбит! Окна плохо замаскированы, сюда может попасть бомба. Я бегу, бегу!
КАПИТАН. Куда?
ДОКТОР (у двери). В бомбоубежище! Почему же вы сидите, спасайтесь, быстрей за мной! Торопитесь, спасайте жизнь!
КАПИТАН. Остановитесь, доктор, это наши саперы рвут прошлогодние мины русских.
ДОКТОР (вслушивается). Ну, конечно. Я так и знал! (Подходит к дивану и садится.) Выдержка, спокойствие, хладнокровие в победе над врагом прежде всего, а у нас их хоть отбавляй, господа. СЦЕНА III

Лейтенант и доктор входят, потом капитан, затем денщик майора, затем унтер-офицер.

ДОКТОР (у дверей). Ой, господин лейтенант, смерть моя; еле добрался! Страшный мороз! Адский холод! Дьявольская стужа! (Снимает шинель и, подойдя к вешалке, вешает ее.) Проклятая Россия, проклятый холод! (Садится.)
ЛЕЙТЕНАНТ (садится). Без привычки правда несколько холодно, но стоит привыкнуть и тогда: ходи в одной рубашке, щеголяй в одних кальсонах. (Многозначаще.) Мороз для человека привычного перестает существовать; кроме того, организм, проспиртованный до мозга костей, господин доктор, должен быть бесстрашен и обязательно холодоупорен.
ДОКТОР. Вы молоды, в ваших жилах кровь так и кипит, но у меня, старика… Да вот вам блестящий пример: если бы не спирт – лежать бы мне бездыханному… Зима, зима! До этого я читал очень много книг о полярных странах, но мог ли я представить что-либо подобное: мой нос отморожен, руки и ноги тоже, сердце окоченело, душа оледенела.
ЛЕЙТЕНАНТ (закуривая). Вы хотите сказать, что разочаровались столь неожиданной действительностью. Она несколько сурова, но зато мечты были радужны.
ДОКТОР. Я поражен.
ЛЕЙТЕНАНТ. Если так, то вам остается одно.
ДОКТОР. Что же? Что же мне остается?
ЛЕЙТЕНАНТ. Пустить пулю в лоб.
ДОКТОР (огорченно). Помилуйте…
ЛЕЙТЕНАНТ. Ну хорошо, хорошо, тогда дрожите и пейте, пейте и дрожите.

Голос из радиоприемника:
«В ходе боев нашими войсками планомерно и эластично оставлен Сталинград».
ДОКТОР вскакивает и подбегает к радиоприемнику.
«Вечная слава героям, погибшим на поле боя… Солдаты Великогермании, фюрер призывает вас к спокойствию…»

ДОКТОР. Господин лейтенант, как же это так? Как же? Все писали, что со взятием Сталинграда окончится восточная компания, а теперь… что же теперь?
ЛЕЙТЕНАНТ. Теперь же, вместо ожидаемого конца, получилось неожиданное начало.
ДОКТОР. Но мы? Как же мы? Милый боже!
ЛЕЙТЕНАНТ. Вы только что говорили о холоде; боюсь, что придется согреться. Придут русские…
ДОКТОР (бегая по кабинету). Как? Неужели и сюда придут? Но что же тогда будет с нами?
ЛЕЙТЕНАНТ. О чем беспокойство, поверьте мне, господин доктор, что смерть через повешение безболезненная и даже несколько приятная вещь, впрочем, может они смилуются и тогда…
ДОКТОР (оживляясь). Что же тогда?
ЛЕЙТЕНАНТ. Тогда расстреляют.
ДОКТОР. Но я хочу жить! Я хочу домой! Я хочу гулять по набережной Рейна и пить вино!
ЛЕЙТЕНАНТ. Зачем же? Оставайтесь здесь: вы будите пить спирт и гулять по набережной Леты. Это лучше кислого вина, и кровь согревает.
ДОКТОР (в замешательстве). Я не хочу жить!
ЛЕЙТЕНАНТ. Вот и оставайтесь.
ДОКТОР. Что я говорю?! Нервы, нервы!.. Я не хочу умирать, господин фон Эзель!
ЛЕЙТЕНАНТ. Ах, вы не хотите умирать?! Вот что?! Все бы было хорошо, но с вашими желаниями не будут считаться, на них никто не посмотрит, господин штабс-доктор.
ДОКТОР (вскакивает). Куда нас завезло?! Зачем? Я хочу назад, домой! (В изнеможении садится.)

Звонит телефон.

ЛЕЙТЕНАНТ (берет трубку). Да, комендатура. Что?.. При каких обстоятельствах? (Слушает.) Хорошо, хорошо! (Вешает трубку.) Пойдемте, доктор, мы не дождемся майора.
ДОКТОР (смотрит на часы). Почему? Через час, не позднее, он должен возвратиться.
ЛЕЙТЕНАНТ. Из штаба сообщили, что его машина подверглась нападению.
ДОКТОР. Какому нападению?
ЛЕЙТЕНАНТ. Самому обыкновенному: его обстреляли партизаны.
ДОКТОР. Как это страшно, наверно, майор перепугался?
ЛЕЙТЕНАНТ. Думаю, что нет.
ДОКТОР. Как? Неужели он такой храбрый?
ЛЕЙТЕНАНТ. Зачем задавать столь трудные вопросы. Дело обстоит много проще: его душа покинула землю прежде, чем ощутила страх. Проще говоря, господина майора изрешетили пулями и сожгли вместе с машиной. Из штаба добавляют, что все это было сделано в одно мгновенье.
ДОКТОР. Боже, боже! Глупый и никчемный риск, я ведь так часто ездил в машинах. Но впредь буду осмотрительней… Вот так день! День: Сталинград, майор; кажется, все против нас.
ЛЕЙТЕНАНТ. Прибавьте сюда еще чрезвычайные списки русских, и картина станет ясной, полной и очевидной.
ДОКТОР. О каких это списках вы говорите, господин лейтенант?
ЛЕЙТЕНАНТ. О списках, фиксирующих некоторые темные делишки господ офицеров.
ДОКТОР. Но моей фамилии там нет!
ЛЕЙТЕНАНТ. Вот это новость, в которой я сомневаюсь, но, когда будут одевать веревку на вашу шею, господин Фляйшер – вспомните меня, и вы убедитесь, что сомневался я не напрасно.
ДОКТОР. Почему я? Я же только врач! Безвинный немецкий врач! Я не вешаю людей, моя профессия повелевает мне лечить людей, спасать их от смерти, что я и делаю добросовестно… Нет, моей фамилии в этих ужасных списках нет!
ЛЕЙТЕНАНТ. Это может оказаться правдой, если забыть, что шприцы, направленные вашей рукой, высасывали кровь из русских детей; это будет верно, если не вспоминать того дня, когда вы травили и жгли тифозных русских. А не вы ли насиловали русских девушек, не вы ли вешали евреев, не вы ли присутствовали при убийстве поляков в Катынском лесу! Теперь судите сами: есть я и ваша фамилия в этих списках, господин «безвинный врач»!
ДОКТОР. Ради бога, тише, господин лейтенант, ведь нас могут услышать.
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, господин доктор, плохи ваши дела; с подобными данными, вас везде найдут, и то-о-гда… Вы понимаете меня?
ДОКТОР (дрожащим голосом). Так велика Земля! Неужели на ней нет такого укромного уголка, где бы мог спрятаться бедный и обиженный человек.
ЛЕЙТЕНАНТ. Нет.

Входит капитан.

КАПИТАН (снимая фуражку). Сидите, блаженствуете, не знаете, что Сталинград пал и Паулюс в плену?
ДОКТОР. Паулюс в плену?
КАПИТАН. Не знаете, что майор Либерман убит? (Кричит.) Эй!

Быстро входит денщик майора, с рукой у головного убора.

ДЕНЩИК МАЙОРА (щелкая каблуками). Господин капитан?!
КАПИТАН. Позвать унтер-офицера Хозерунтер!
ДЕНЩИК МАЙОРА («козыряя»). Слушаюсь, господин капитан! (Уходит.)
КАПИТАН (тяжело отдуваясь). Уф! Фу-у! (Садится и закуривает.)
ДОКТОР. Как они обнаглели! Но почему же не переловят и не перевешают этих партизан.
ЛЕЙТЕНАНТ (насмешливо). Стоит только господину Фляйшер собственной персоной пожаловать в лес, и вопрос будет решен.
ДОКТОР. Зачем же мне? Для этого есть специальные силы.
КАПИТАН. А-а-а! Я слышу голос господина фон Эзеля.
ЛЕЙТЕНАНТ. Господин Тодт в этом не ошибся.
КАПИТАН. Вы-то мне и нужны.

Входит унтер-офицер.

УНТЕР-ОФИЦЕР (щелкая каблуками и козыряя). Господин капитан! Унтер-офицер Хозерунтер явился, что прикажите?
КАПИТАН. Передать солдатам приказ о введении глубокого траура, а также о строжайшем воспрещении упоминать имя Паулюса и говорить о Сталинграде. Виновные будут жестоко наказаны. И еще: выдать солдатам водку.
УНТЕР-ОФИЦЕР (в сторону). Почаще бы сдавались главнокомандующие и сдавали города. (Капитану.) На поминки, господин капитан, что ли?
КАПИТАН (резко). Дурак! Все, идите!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан. (Щелкает, козыряет и уходит.)
КАПИТАН (лейтенанту). Вы, кажется, мечтали стать обер-лейтенантом, господин лейтенант?
ЛЕЙТЕНАНТ. Мечтал.
КАПИТАН. Прекрасно! (Достает из кармана бумагу и протягивает ее лейтенанту.) Прочтите вот это.
ЛЕЙТЕНАНТ (берет и читает). Вот как? Это для меня не новость.
КАПИТАН. Вы так желали получить повышение, что я не мог остаться глух к столь благородному побуждению и устроил вам повышение, я ведь не майор Либерман… Благодарите же меня! Ха-ха-ха! (Смеется.) Не хотите? Тогда разрешите поздравить вас, господин обер-лейтенант. (Подходит к лейтенанту и протягивает ему руку.) Поздравляю.
ЛЕЙТЕНАНТ (отскакивая в сторону). Прочь кровавые лапы!
КАПИТАН. Нервничаете? Не нужно, драться с большевиками большая честь, притом, обер-лейтенант… На фронте вас убьют, но что смерть в сравнении с вечным блаженством… Доктор, принесите нам бутылку вашего спирта, мы выпьем в честь повышения господина фон Эзеля.
ДОКТОР. Я и сам давно думаю о том же. Одно мгновенье. (Надевает шинель и уходит.)
ЛЕЙТЕНАНТ. Преждевременная радость, господин Тодт. Подумайте-ка: для того, чтобы послать меня на фронт, вам потребовалось два с половиной года; сколько вашей желчи утекло за это время!
КАПИТАН. Не напрасно утекала моя желчь: из ее капель образовалось море, в котором вам суждено утонуть, господин лейтенант, извиняюсь, обер-лейтенант… Тоните, никто не посмеет прийти к вам на помощь… Пусть затрачены колоссальные силы, но я доказал, что капитан Тодт сильнее трехсот миллионов… Пример вашей гибели будет назидателен для других.
ЛЕЙТЕНАНТ. Раньше я думал, что вы всего лишь безжалостный профессионал-убийца, за что и ненавидел вас; теперь я понял, что вы еще и подлец самой высшей марки, и за это я презираю вас, презираю всеми фибрами души.
КАПИТАН (садится). Я сознаю свою мощь и ваше ничтожество, поэтому не обращаю внимания на преступные слова, но советую вам, глупый осел, не пренебрегать великодушием льва.
ЛЕЙТЕНАНТ (смеется). Ха-ха-ха!.. Великодушием льва… Вы хотели сказать тщеславием шакала.
КАПИТАН. В России вы заразились утопическими идеями, а, может, даже и продались большевикам… но продолжайте, я не лишаю исповеди обреченного.
ЛЕЙТЕНАНТ. Да, Россия открыла мои глаза, рассеяла мои порочные мечты, обнажив совершенно неожиданную действительность… Мы существа совершенно различных взглядов, но выход из этой действительности и мне, и вам один. Страшный, но неизбежный. Когда-нибудь вы убедитесь в истине моих слов. (Быстро уходит.)

Входит доктор.

ДОКТОР. Я вернулся. (Вынимает бутылку.)
КАПИТАН. Вы опоздали, но мы выпьем вдвоем.
ДОКТОР. Выпьем…

За сценой раздается выстрел.

ДОКТОР (вздрагивая). Что за стрельба?
КАПИТАН. Узнайте, пожалуйста, почему стреляют?
ДОКТОР. Но, господин капитан, вдруг еще выстрел и шальная пуля…
КАПИТАН. Бросьте фантазировать, господин штабс-врач!

Доктор уходит.

КАПИТАН (один). Снова я победитель. Всегда победитель, нужно только не забывать, что «при достижении цели – хороши все средства». (Улыбается.) 

Вбегает доктор.

ДОКТОР (испуганно). Господин капитан, лейтенант фон Эзель застрелился!
КАПИТАН (пряча злостную улыбку). Застрелился?
ДОКТОР. Да, да! Лежит в луже крови, и пистолет в руке.
КАПИТАН. Он уже мертв?
ДОКТОР. Кажется, еще дышит.
КАПИТАН. Садитесь, доктор и курите.
ДОКТОР. Но он еще дышит.
КАПИТАН. Господин штабс-врач, садитесь и курите!
ДОКТОР (садится). Но лейтенант…
КАПИТАН (перебивая). Господин штабс-врач хочет, чтобы его обвинили в убийстве.
ДОКТОР (испуганно). Помилуйте, господин капитан!
КАПИТАН. Тогда не делайте глупостей.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Небольшая поляна в глухом лесу. Справа через поляну протянулась тропинка, хорошо утоптанная. На поляне мох и трава, примятые к земле.

СЦЕНА I

Николай, Гурий, Бикчурин, командир, Ваня, Сердюк, Володя, Молот и Люба.
Вечер. Николай, Гурий и Бикчурин сидят у костра.

НИКОЛАЙ (ломая и подкидывая дрова в костер). Мое село у самого берега раскинулось, в садах утонуло. Листья шепчутся, Волга плещет, словно небо: синяя и необъятная! (Шевелит угли палочкой.) Эх, Волга, Волга!.. И была у меня девушка в селе – Вера… Глаза – воды волжские, коса – шелк; а как улыбалась! Что-то притягивающее, необъяснимо сладкое было в той улыбке. Четыре года я любил ее – сердце из груди вырывается, а она хоть бы что.
ГУРИЙ. Это всегда так: любишь, а тебя не любят – любишь еще сильнее. Я лично только и любил тех девушек, которые меня не любили или делали вид, что любят.
НИКОЛАЙ. Ты дальше слушай… Вера, говорю, будешь-то ты меня любить: ну скажи одно только слово. Ни да, ни нет: только смеется. Эх, думаю, а сердце! И вдруг война! Я в военкомат: на фронт, мол, хочу. Повертели мой паспорт, повертели и обратно подают – подрасти. Я и так, и этак: не берут. Так и ушел ни с чем; паспорт всему виной. Поработал с месяц, слышу – в партизаны добровольцев набирают; вытащил я паспорт – эх, была не была! Прибавил себе два года, и туда. Приняли. Возвращаюсь: Вера, прощай, улетаю в тыл врага. Как услышала это – закраснелась вся, да ко мне на шею, прямо на гулянке, при всех. «Коля, милый ты мой!» И смеется, и плачет, и целует меня. А я, ошарашенный неожиданностью, онемел прямо. Стою – ни бе, ни ме. Опомнился. «Вера! Любишь!?» «Люблю, говорит, люблю, родной. Ты иди, громи чуму лютую, смелым будь, в моей же любви не сомневайся: она как нерушимая скала…» Вот какие случаи бывают!.. Вот окончится война, обязательно поженимся.
ГУРИЙ. Да… (Задумывается.)
НИКОЛАЙ. О чем задумался?
ГУРИЙ. Удивляюсь я, Коля, когда анализирую свою душу. Сумасшедшая она у меня. Мне и радостно, и страшно делается, и ненавижу я себя порой, а порой делаюсь страшным себялюбцем. Что я за человек? Ведь ты подумай: шесть лет сходил с ума по девушке и только за то, что не любила она меня. Это была любовь! Нет, это была не любовь, но какая-то дикая страсть. Шесть лет добивался ее признания, к чему только не прибегал, чтобы услышать его, и, между тем, больше всего боялся этого, так как знал, что едва получу это признание, измельчает моя любовь, развеется, а может и совсем исчезнет. Не любила ли она меня, или поняла, но только за все это время не услышал я страстно желанного и рокового люблю. И как я огорчен этим, и как я благодарю ее за молчание! Почти год, как нет ее, а я все люблю и всегда буду любить… Запутался в противоречиях. Вот и сейчас я сбиваюсь, не могу выразить то, что думаю, а сам совершенно ясно ощущаю в сердце громадный, хитросплетенный том; кажется, только бы раскрыть его и читать: гладко и понятно. Так нет же, кажется одно, а в действительности другое. Эх, Коля, Коля!
НИКОЛАЙ. Не понимаю тебя, Гурий; да и любил я проще.
ГУРИЙ. А ты думаешь, я себя понимаю?
БИКЧУРИН (протирая автомат). А ты рассказал про все? Молчишь, вот и не понимай себя. Ты говоры, все говоры, и товарищам делись, мы все будем понимай. Слушай будем, совет давай будем.
ГУРИЙ. Больно вспоминать, Дмитрий Джабаевич.
БИКЧУРИН. Делись, сразу полегчай. Я сорок годы живи, все знай. Ты делись.
ГУРИЙ. Дай, пожалуйста, закурить.
БИКЧУРИН (вынимая кисет). Куры друг, куры.
ГУРИЙ (делая папиросу). Нагрянула война, тоже добровольцем мечтал уйти, но года подвели: молод. Враг близко, и вдруг свалила меня горячка. (Прикуривает и протягивает кисет Бикчурину, тот кладет его в карман.) Так и остался. Несчастный, до этого я воображал себя патриотом!
НИКОЛАЙ. Брось, с каждым бывает грех.
ГУРИЙ. Эх, друзья мои! Как больно сознавать это! Чувствовать, что ты одно: и душа у тебя, и тело, и мысли поглощены Родиной, ее спасением, а делать другое. Душой молиться о ее спасении, а делом, хотя и бессознательно, проклинать ее. Эх, друзья!
НИКОЛАЙ. Не один ты был в оккупации.
ГУРИЙ. Как это получилось, я и сам не знаю, только теперь осознал все! Я был в оккупации! Я работал на пользу лютому врагу! Проклинаю себя, и никогда не прощу себе этого! И наказан я за свое легкомыслие жестоко. Что физическая боль, угрызения совести ужасней.
НИКОЛАЙ. Брось фантазировать! Начитался книг, вот и несешь околесицу. Продолжай лучше. Ты сказал: «Свалила горячка, так и остался…»
ГУРИЙ. Я вас понимаю. И вот: свалила меня лихорадка, так и остался в немецких лапах. Вот когда познал я «где Макар коз пасет».

Тихо входит командир и останавливается в темноте, не замеченный партизанами.

ГУРИЙ. Стервятник взмахнул крыльями, обнажив обагренные кровью, незнающие пощады когти… и пошел! Взвился флаг с жуткой свастикой, затрепыхался на ветру, торжествуя и ликуя. Кого ни приводил в трепет, у кого ни леденил кровь вид этого знамя смерти. Вопли, проклятья, кровь, смерть: все смешалось, слилось, превратившись в единый, неделимый ужас… Попал в непромокаемую: кругом кровь, кругом смерть, окованная позорными, страшными цепями рабства. А там, далеко, Родина, фронт, тыл, люди, свобода, жизнь! Там! Я же десь дрожащий и бессловесный раб… Дима, дай еще закурить.

Бикчурин молча протягивает кисет Гурию, тот крутит папиросу, прикуривает и подает его обратно.

ГУРИЙ. Не буду говорить о лихолетье… Что делать? И вдруг – партизаны! Это был ваш отряд. Три недели искал встречи – и наконец-то… Не могу передать чувства меня охватившие. То же почувствовал бы мертвый, побывавший в аду и вдруг вновь оживший, и вернувшийся на землю… Свободные! Стал работать по специальному заданию, но недолго пришлось. Выследили нас, и однажды, когда мы отправляли очередную партию военнопленных к партизанам, начали хватать. Бежал я, захватив Володьку с собой. Как узнало гестапо, что вожака упустили, схватили мою семью… Нет, не буду дальше…
БИКЧУРИН. Говры, говры, Гурьян!
ГУРИЙ. И вот в один ужасный день согнали к нашему домику все население поселка, окружили всех цепью, чтобы никто убежать не мог, потом привезли связанных мать с отцом и двух сестер. Одной четыре года, другой семь. Обложили дом соломой и зажгли. Схватили младшую – Зою, раскачали – и в огонь, а мать и отец смотрят. Потом старшую – Лору, тоже. В толпе людей раздавались душераздирающие рыдания, а мать, видя эту картину, разума лишилась, но вот и ее черед пришел. Раскачали ее два немца – и в огонь. Несчастный отец! В пять минут весь белый сделался, как лунь поседел и в дряхлого старика превратился. Потом его увели для дознания. И вскоре, почти мертвого, повесили прямо в поселке, и так оставили на страх непокорным. Узнали и про Галину, письма мои довоенные нашли, в которых я о своей любви писал. Ага! Поиздевались, помучили ее и тоже повесили, а ее отца и мать расстреляли. Дня через два и всех товарищей по подполью повесили: восемнадцать человек. Теперь только Родина, да Володька, да я, да мечта. Разве перенес бы, разве пережил бы, а пережив, разве стал бы я жить, если бы не Русь!
БИКЧУРИН. Не тужи Гурьян, помны всэгда, что у тэбя есть мы, что у тэбя есть Россия.
НИКОЛАЙ (протягивая руку Гурию). Товарищ!.. (Смахивает слезу.)
ГУРИЙ (жмет руку Николаю). Спасибо… Коля, дорогой! Вот ты плачешь, а я не умею, не могу, а знал бы, как хочется зарыдать, зарыдать неудержимо, забыв о стыде и малодушии рыданий! Выплакать душу… Как хочется! Но слез нет… И оттого, что вы чувствуете и понимаете меня в этот момент всем сердцем, желание слез переходит в мучительную жажду, а от сознания, что их нет и не будет, становится еще больнее.
ВАНЯ (поет за сценой). «Я взял тебя курносую, седую, безволосую; семь лет тебя в порядок приводил, а ты мне изменила, другого полюбила…» (Входит, идет к костру.) Ба, клянусь оперой, что здесь опять печальные мечтанья. (Опускается на корточки перед костром.) Чем опечалены, друзья? Может, безнадежная любовь тому виной?
ГУРИЙ. Ты прав, действительно любовь, только совершенно надежная.
ВАНЯ. Хотел бы я знать, кого полюбила твоя вдохновенная душа, сударь поэтович?
ГУРИЙ. И люблю я ее безумно, и ты любишь, (протягивает руку в сторону Бикчурина) и он, и не ревнуем мы, наоборот, чем крепче ты любишь ее, тем больше я тебя уважаю. Вот какая любовь! Могу и портрет ее нарисовать.
ВАНЯ (бросая дрова в костер). Сделай одолжение.
ГУРИЙ. Ее глаза – безбрежные просторы морей и океанов; ее руки ласкают все человечество; одно ее слово ведет в огонь и в воду целые армии, заставляет кипеть и клокотать кровь в безумной отваге по ее приказу, без капли страха, с улыбкой на лице готовы умереть я и ты, и двести миллионов других. Ее лицо – белизна тундры, золото хлебов, зелень кипарисов, ее улыбка – нефть Баку, железо Криворожья, уголь Донбасса, золото Сибири, рубины и алмазы Урала, ее груди вздымаются над всем миром хребтами Кавказа и Тянь-Шаня. Ее имя – Россия… Дима, дай закурить.
ВАНЯ. Здорово, Гурий, клянусь оперой, здорово, а главное – все правильно!
ГУРИЙ. Дима, дай еще закурить Ване.
БИКЧУРИН (вынимая кисет). Давай, куры, куры, товарыши, все куры.

Все закуривают.

ГУРИЙ. Ваня, будь друг, соври что-нибудь.
ВАНЯ. Я человек не гордый, можно. Только вот что? Все, что знал, уже рассказано.
ГУРИЙ. Ты про то, как Машка и Палашка в Москву ездили.
ВАНЯ. Ладно, слушайте.
«Стою это я у колодца и вижу: почтарь несется, подбегает ко мне.
– Машка!
– Чо Ванятка?
– Тебе письмецо от Митяшки.
Взяла я это письмецо-ти, а про что там набаяно и не разумею. Спасибо, почтарь Ванятка прочитал. А в письме-то:
«Здравствуй, сестрица Машка и тетушка Палашка, приезжайте ко мне в гости, в самую что ни на есть Москву. А чтобы ехать в гости, надоби написать бумажку и по первости на ону штемпель нашпандрючить, а потом расскачать печать, да и прихлобучить».
Обрадовались мы, собрались, и понеслась. Приходим на станцию, глядим – горит што-то, испужалась я, бечи хотела, а Палашка-ти мне говорит не бойся энтой пыхтолки, ведь энто паравозина, мы на ней и покатимся. Тут народ как попрется, ну и мы сзади. Сели и поехали. А поезд быстро мчится: семь верст в час. Приезжаем это мы в Москву, а народу-то тьма-тьмущая, все стоят, улыбаются, видно нас дожидаются. И глядим мы – Митяшка, махает нам фуражкой. Вот уж мы подошли и давай человаться. Человались мы, человались, губы посинели и содрались.
И говорит он: - Ну пошли на фатеру».
– А что это такое?
– А это где я живу.
Я иду, головой верчу, лаптищами-то стучу, а дома-ти кругом ограмаднищие. В каждом домище – окнище, в каждом окнище – фонарище. Подошли к Митяшкиному дому, а там – лестница, вся винтом, винтом, а к верху-ти шурупом вылезла. Встретила нас хозяюшка, така-то добрая да ласковая и давай чаем угощать. Чай-то мы пили с калачами да с шалеными огурчами. Я-то выпила двадцать пять чашек, а тетушка-то – двадцать семь стаканов. И еще бы попили, да пузенция надулась. Вот отдохнули, Митяшка-то и говорит:
– А теперь пойдемте-ка во киянтер, там представления будет. Ну и пошли. Вдруг Митяшка смигнулся с какой-то финтифлюшкиной, подхватил ее под крендедюлины… (Партизаны смеются.) И ушел… Вот мы идем, идем и видим: какая-то плакатина, ну видно здесь и киянтер. Мы туда, а нас не пущают, в шею толкают, говорят надо купонцы.
– А где их взять-то?
– А вот там стена, в стене дыра, в дыре-то маленькая голова.
Мы к стене, заплатили червонцы, позабирали почки, все копонцы и во киянтер. Теперь посмотрим! Пришли. Сели на хресловину, позыбались.
– Машка!
– Чо Палашка?
– Ведь мягко!
(Партизаны смеются.)
Вот Палашка и говорит:
– Погоди дура, у меня лапоть ногу давит.
– А ты расболокись.
Вот она лапоть-то сняла, онучу-то потрясла и повесила на хресловину, на верех. Потом вдруг внизу-то как загремит, стена-то как раздвинется: ни дать, ни взять Митяшкина фатера. Потом выходит принцесс с принцессой, обнимал ее, обнимал, человал, человал, да как выхватит секарину и давай принцессу наяривать, а она-то ногами: чивилик, чивилик, а он знай ощалыгивает.
(Партизаны смеются.)
Я кричу:
– Не тронь бедную девку!
А он знай дубасит, нисколечко меня не слушает. Вижу, дело нечисто.
– Палашка!
– Чо, Машка?
– Давай в беги ударимся, а то в свидетели запишут.
Мы бежать! Публика-то видно добрая была, кричит: «Бис!», это чтобы мы бежали вниз, а потом: «Браво!», значит сворачивай вправо. Уж мы бежали, бежали; тогда остановились, когда в столб врезались.
(Все смеются.)
И лапоть там забыли, ну да лешак с ним, с лаптем-то, тольбы до дому добраться живьем…»

Командир выходит на средину.

КОМАНДИР. Веселитесь, орлы?
ГУРИЙ. Веселимся, Лев Силыч.
КОМАНДИР. Товарищи! Получено сообщение о взятии нашими войсками Орла и Белгорода!
ВАНЯ (вскакивает). «Ура!» Дайте мне гармошку! Дайте! (Кружится.) Петь буду, плясать стану! Приветствую освобождение родных городов! Дайте мне гармошку!
БИКЧУРИН. Разрешаешь, товарыш командыр?
КОМАНДИР. В честь такого события разрешаю. Играйте, только тихо.

Бикчурин уходит.

ВАНЯ. Орел и Белгород свободны! Что, сволочи, не сладко?
НИКОЛАЙ. Сегодня мы разрушаем, чтобы завтра строить. Эх, кончится война, ну и возьмусь же я за дело. Все построим, все восстановим! Эх!

Возвращается Бикчурин.

БИКЧУРИН (протягивая Ване гармошку). Валы, плясун! (Садится.)
ВАНЯ (берет первые аккорды и заиграв плясовую). Эх! Спляснуть! (Играет и пляшет).
ГУРИЙ. Ты частушки…
ВАНЯ (пляшет и запевает). 
Эх! Вижу Гитлера кончину,
Скоро фюреру капут;
Скоро советские машины
По Германии пойдут! Эх! Эх!
(Танцует.)
Бедный фриц, не стало мочи,
Дальше драпать нету сил,
Эх, отступает дни и ночи,
Мимо собственных могил.
(Танцует; партизаны смеются.)
Фу, черт! За корень зацепило. Темно. Придется отложить до завтра, а жаль! (Садится.)
КОМАНДИР. Молодец, Ваня! Ловко! Я, товарищи, еще два слова скажу: положение фрицев сейчас хуже губернаторского. Куда хуже! Близок тот день, когда последний разбойник будет вышвырнут из пределов нашей родимой земли. И, тогда начнется суд: за твоих, Гурий, мать и отца, за сестер, за девушку, за миллионы других, растерзанных и замученных. Не горюй, Гурий, так должно быть; мухи перед смертью всегда кусаются. И пусть их укусы ощутительны для нас, мы не остановимся перед этим. Нас не устрашит никакая боль, никакие жертвы! Правильно я говорю, орлы?
БИКЧУРИН (встает). Я, товарыш командыр, буду отвечай за всех: мы будем такой же бесстрашный, как и беспощадный, нашэ горэ не сломает жажды мыстить.
КОМАНДИР. Хорошие речи приятно и слышать… Правильно говоришь, Дима; правильно думаете, товарищи… Ну, я пойду, а вы тут поспокойнее. (Уходит.)
ВАНЯ. Каков у нас батька?
НИКОЛАЙ. Да, командир!..
Ваня (берет гармошку, играет и поет).
«…Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна:
Идет война народная,
Священная война…»

Входит Сердюк.

СЕРДЮК. А-а, скаженни души, опять хай подняли! Сколько раз гуторыл! Товарищ Бикчурин, пиди смени хлопчика!
БИКЧУРИН. Иду, товарыш началнык штаба. (Берет автомат, уходит.)
СЕРДЮК. Ты, товарищ Петров, возьми двадцать человик з отряда и на заготовки. У честь освобождения Орла да Белгорода, завтра будут голушки… Пидешь за старшого.
ВАНЯ. Есть, на заготовки! (Вешает автомат через плечо, пристегивает кобуру пистолета и гранаты, и уходя запевает.)
«Висит Гитлер на осине,
Ничего не говорит;
Ах, отрезает кожу,
Галифе себе кроит…»
(Скрывается.)
ГУРИЙ. Ты все сердишься, Тарас Христианович, все ругаешься. Настоящий Сердюк… Не любишь ты нас.
СЕРДЮК (садится). А разве маты, шо журыт своего дытыну, не любит его?

Входит Володя.

ВОЛОДЯ (подходит к Сердюку и козыряет). Товарищ начальник штаба, сменился боец Владимир Васин, на посту никаких происшествий не произошло… Разрешите сесть?
СЕРДЮК. Седай, хлопче, седай сынку. А ты знаешь, шо Червонна Армия Орел з Белгородом от немцови отняла?
ВОЛОДЯ (садится рядом с Гурием). Как не знать, Бикчурин говорил. (Снимает автомат.)
ГУРИЙ. Ну как, братишка?
ВОЛОДЯ. Все хорошо, братан.
ГУРИЙ. Ничего пацан, ты еще будешь адмиралом, обязательно будешь. (Притягивает его к себе и целует.) Милый мой!
ВОЛОДЯ. Что за нежности, товарищ Васин. И потом пацан. Ставлю это вам на вид. Понятно?
ГУРИЙ (смеется). Понятно, все понятно, товарищ Васин.
ВОЛОДЯ. Я ведь не маленький, мне уже тринадцать лет, я боец, а ты пацан.
ГУРИЙ (снова целуя Володю). Не буду больше, не буду, мой дорогой.
ВОЛОДЯ. Смотри у меня.
СЕРДЮК (вставая). Пидем герой, до мене, чай пить. (Треплет Володю по щеке.)
ВОЛОДЯ. Спасибо, товарищ начальник штаба. (Вешает автомат на плечо.) Спокойной ночи, товарищи. (Встает.)
СЕРДЮК. Пидемте и вы.
ГУРИЙ. Скоро вернутся с приемки самолета, мы подождем Ильюмовича, а вам приятного чаепития.
СЕРДЮК. Ну як хотыте. (Идет налево.)

Сердюк и Володя уходят. Справа выходят Молот и Люба.

МОЛОТ (подходя к костру). Вот мы и дома. Хороший он у нас! Крыша – купол небесный, стены – воздух ароматный, привыкните – понравится.
ЛЮБА (заметив разведчиков). Здравствуйте, товарищи.
МОЛОТ. Знакомьтесь, это разведчики.
ЛЮБА (протягивая руку Николаю). Люба! Прошу любить и жаловать.
НИКОЛАЙ (встает и целует руку Любы). Партизан-разведчик Николай Ершов. Вы что, из советского тыла?

Гурий тоже встает.

ЛЮБА. Совершенно верно, вы правы, вот прилетела к вам, чтобы воевать вместе. (Протягивает руку Гурию.) Люба!
ГУРИЙ. Разведчик Васин! (Жмет руку Любы.) Повторите, пожалуйста, как вас звать?
ЛЮБА (удивленно). Пожалуйста, слушайте внимательнее: Любовь Владимировна Золотова!
ГУРИЙ. Благодарю Вас. (Смотрит на Любу.)
НИКОЛАЙ (с интересом). Как там?
ЛЮБА. Все по-старому. Только забот прибавилось. Все ждут окончания войны и не щадя сил помогают армии. Вы ведь знаете, какой народ был до войны, он и сейчас такой же, только серьезнее сделался, да злее стал.
НИКОЛАЙ. Нравится у нас?
ЛЮБА. Все нужное должно нравится… (Осматривается.) В Ленинграде мне казалось, что партизанский лагерь обнесен колючей проволокой, окопы везде, все заминировано вокруг, засады на каждом шагу, часовые, и вдруг: лес, тропинка, поляна, шалаши, костер. Все так неожиданно просто!
МОЛОТ (улыбаясь). Ну не так уж просто, как вам кажется. У нас есть и мины, и окопы, и колючая проволока, и засады, и часовые. Это, хотя и захваченные немцем, но не покоренные, русские души.
НИКОЛАЙ. Вы из Ленинграда?!
ЛЮБА. Да.
НИКОЛАЙ. И до сего момента были там?
ЛЮБА. Конечно.
НИКОЛАЙ. Значит, и блокада?..
ЛЮБА. Пришлось, товарищ.
МОЛОТ. Пойдемте, вам нужно отдохнуть. Завтра про все расскажете, про все расспросите.
ЛЮБА. Спокойной ночи, товарищи!
НИКОЛАЙ. Спокойной ночи! (Садится.)

Молот и Люба уходят.

НИКОЛАЙ. Что с тобой, Гурий? На тебе лица нет.
ГУРИЙ (стонет). Она!
НИКОЛАЙ (непонимающе). Да кто – она?
ГУРИЙ. Она: любовь, мечта, Галина. Это она! Даже разговор ее. И такое же кокетливое подергивание бровей, та же улыбка, тот же блеск глаз… Какое поразительное сходство! Я не могу Коля, все дремавшее проснулось… (Вскакивает.) Галя!..
НИКОЛАЙ. Ничего не понимаю. Опять фантазируешь. Ты сядь, приди в себя…
ГУРИЙ. Оставь меня одного, пожалуйста, мне так тяжело сейчас, и вместе с тем так хорошо! В этот момент мне и одиночества хочется, и ужасает оно меня. И знаешь, Коля, только что, сказав тебе – уйди, я прошу тебя – останься!
НИКОЛАЙ. Близкий ты мне друг и дружим мы давно, но не могу я разобраться в твоей вогнуто-выпуклой душе. Две ли их у тебя, или ни одной?
ГУРИЙ. Не знаю, но легкая, как пух, и тяжелая, как железо, она витает в облаках и одновременно мучается в бездне. (Садится.)
НИКОЛАЙ. Вставай, пойдем спать; костер почти погас, да и вставать завтра рано.
ГУРИЙ (встает и поправляет автомат). Эх, и ненавижу я тебя за это, дорогой друг!
НИКОЛАЙ. Не обижаюсь. Я ведь знаю, что в твоих чувствах винегрет… Пойдем, пойдем. (Тянет Гурия налево.) Стой, чуть было гармошку не забыл. (Возвращается, забирает гармошку и идет налево, Гурий за ним.) 


СЦЕНА II

Молот, командир, Ваня, Гурий, Бикчурин, Николай и Люба.
Командир и Молот сидят у едва тлеющего костра.

МОЛОТ. Да пойми же. Лев Силыч, ты командир, ну-нужен здесь… Значит, иду я.
КОМАНДИР. Ильюша, я люблю тебя за твою храбрость, за ненависть к врагам и любовь к Родине, за прямоту, за ум. И я всегда прислушивался и прислушиваюсь к твоему голосу, не считаясь с твоей молодостью и горячностью. Но сегодня – совсем другое дело, ты ведь сам читал радиограмму.
МОЛОТ (недовольно). Ну читал.
КОМАНДИР. Или ты не понял?
МОЛОТ. Хорошо, тогда пойдем вместе.
КОМАНДИР. Ты должен остаться здесь. Я не могу, да и не имею права оставить отряд беспризорным.
МОЛОТ. Нет, Лев Силыч, одного я тебя все равно не отпущу. Путь далек и опасен, вдруг что-нибудь случится, что ты один сделаешь?
КОМАНДИР. Кто по-русски скроен, тот и один в поле воин.
МОЛОТ. Отшутиться думаешь?
КОМАНДИР. Я ведь не люблю этого, но, если ты так настаиваешь, придется приказать тебе принять командование отрядом на время моего отсутствия.
МОЛОТ (с обидой). Вот так раз! Избегаешь?..
КОМАНДИР. Как тебе не стыдно, Ильюша.

Входит Ваня.

ВАНЯ (подходя к командиру). Лев Силыч, мост взорван, две штабных машины сожжены.
КОМАНДИР. Потерь нет?
ВАНЯ. Нет.
КОМАНДИР. Молодец, садись! (Вынимает кисет.) Закуривай, да рассказывай.
ВАНЯ (берет кисет и вертит папиросу). Рассказывать, товарищ командир, нечего. Устроили засаду, заминировали мост: первая машина вместе с мостом в воздух полетела, а вторую мы расстреляли. Двенадцать немцев насчитали убитых. Принесли три пулемета и пять автоматов – унесли в отряд ребята. Документы вот прихватили (протягивает командиру) от офицеришки, да их там четыре было… (Прикуривает, и делая первые затяжки.) Хороший табачок. (Отдает кисет командиру.)
КОМАНДИР. Четыре офицера, говоришь?
ВАНЯ. Мы четырех насчитали.
КОМАНДИР. Все гнездо осиное уничтожили. Молодцы! Большое спасибо за это.
ВАНЯ. Два живых вели, да ночью кто-то обоих застрелил. Как я не приказывал не трогать – не помогло. Втихую пристрелили, а кто – не мог добиться. Стал допытываться, а ребята только руками разводят: не знаем; усопли в силу неизвестных обстоятельств, а, может, один другому пальцем затылки проковыряли.
МОЛОТ. Всем хороши ребята, а вот насчет этого, того… Никакие приказы не помогают.
КОМАНДИР. И будут стрелять, потому что злоба перешла всякие границы, превратившись в дикое желание мстить. Ну что ж, тем хуже врагам…
ВАНЯ. Это верно. Я лично, если бы не был за командира, сам пришибил бы эту слюнявую пару. Не могу глядеть на живых немцев.
КОМАНДИР (рассматривая ванин наряд). Ты никак в костюме?
ВАНЯ (смущенно). В костюме, Лев Силыч.
КОМАНДИР. А где взял?
ВАНЯ. В Сосновицах, у одной бабки выменял.
КОМАНДИР. Значит выменял?
ВАНЯ. Ну да, я ей свой отдал, а она мне этот. Говорит: очень рада!
КОМАНДИР. Взамен костюма получила тряпки, да еще и рада?
ВАНЯ. Рада. Лев Силыч.
КОМАНДИР. Хорошо, я проверю.
ВАНЯ. Ну, может, и не рада, но только по лицу было видно, что рада.
КОМАНДИР (сурово). Почему ты украл?!
ВАНЯ. Что ты, Лев Силыч, я просто взял.
КОМАНДИР. Ты кто?
ВАНЯ. Как кто?
КОМАНДИР. Кто ты такой?
ВАНЯ. Я партизан.
КОМАНДИР. Народ назвал тебя «народным мстителем», а ты, подобно немцу, занимаешься мародерством… Во имя чего ты, подобно дикому зверю, скрываешься в этом дремучем лесу, для чего кормишь вшей, для чего стынешь на сырой земле, мокнешь под дождем и снегом, коченеешь в зимнюю стужу, паришься в летний зной, не разуваясь, не раздеваясь по два, по три месяца; во имя кого ты переносишь голод и, забыв, что такое опасность и смерть, рискуешь своей восемнадцатилетней жизнью? Ради кого и ради чего обрек ты себя на все опасности и лишения? Ради счастья народа, во имя свободы Родины… На тебя надеются и уповают тысячи порабощенных людей, несчастных и измученных; они ждут твоей помощи и защиты, они верят в тебя, любят и гордятся тобой, а ты нагло обижаешь свою мать, своих братьев. Ай, ай, ай, Ваня, Ваня!
ВАНЯ (рыдая). Я не подумал, прости меня!
КОМАНДИР. Поди, и вымаливай прощение у той женщины, которой ты наплевал в душу.

Входит Сердюк.

СЕРДЮК. Товарищ командир отряда!
КОМАНДИР. А-а, вернулся? (Встает и протягивает руку Сердюку.) Приветствую тебя, Злюк-Сердюк.
СЕРДЮК (жмет руку командира). Илья Абрамович, почет!
МОЛОТ. Почет, почет, Тарас Христианович. (Обмениваются рукопожатием.)
СЕРДЮК (удивленно). Шо з тобой Ваня?

Ваня не отвечая уходит.

СЕРДЮК. Шо з ним?
МОЛОТ. Провинился.
КОМАНДИР (садится). Садись, садись, Тарас Христианович. Все живы? Как отряд?
СЕРДЮК (садится). Операцию на отлычно зробилы. (Вынимает кисет и вертит папиросу.) Целый километр рельс своротыли да поезд на эту руху як раз иде, ну и его под откос, шоп не повадно було шляться, где не следует, скаженна душа!
МОЛОТ. Это значит, тридцать четвертый сковырнули. Хорошо!
СЕРДЮК. Усе бы гарно було, да Миколу ранилы, скаженны души.
КОМАНДИР (с тревогой). Ранили?! Какого Николу?!
СЕРДЮК. Ершова Миколу.
КОМАНДИР. Что ты говоришь? Николая Ершова ранили?
СЕРДЮК. Ранили, Лев Силыч.
КОМАНДИР. Серьезно?
СЕРДЮК. Смертельно, шоб ий не ладно було.
КОМАНДИР (вскакивая). Смертельно!
СЕРДЮК. Подошли це мы к жолизки, вдруг, забачив нас, немиц и давай з пулемета поливать. Мы залегли, а Микола гуторыт: дай пиду зничтожу его. Ну и пошев. Шкод то замолкнув, да и его в живот хлопнуло, да и засел там. З автомата, верно. Шоб ей не ладно було, скаженна душа… Такой хлопец!
МОЛОТ. Немного мечтатель, но смельчак…
КОМАНДИР. Какая нелепость!

Гурий и Бикчурин на носилках из плащ-палатки вносят Николая, подойдя к командиру, опускают носилки.

КОМАНДИР (подходит к носилкам). Коля, как себя чувствуешь?

Сердюк и Молот, встав, тоже подходят к Николаю.

НИКОЛАЙ. Плохо, товарищ командир, это конец… Ой! (Стонет.) Без меня будут строить, без меня будут жить. А как неохота умирать. Пожить бы еще, конца дождаться… Как неохота умирать!
КОМАНДИР. Да что ты, Коля!
НИКОЛАЙ. Я чувствую, что мне не выжить, Вере скажите, что трусом не был, матери поклонитесь.
КОМАНДИР. Брось! Вот окончится война, мы еще на волгу поедем. Обязательно поедем!
НИКОЛАЙ (тихо, в полузабытьи). Волга широкая! Простор, раздолье! Плещут и шепчут бархатные волны, в каждом гребешке солнце, а на горе – село в садах утонуло, в лучах купается. Хорошо в такой день работать: спина накалилась, как печка, почернела, как чугун. Сила пьянящая так и клокочет! Кажется, вот только бы приналечь, и перевернешь всю землю. Но вот солнце садится. Село. Тихо, тихо вдруг станет, все замрет вокруг, и лист не шелохнется. Ни звука, ни души, только душистая прохлада обняла весь мир и ласкает всех. И поит ароматным хмелем. Синева безмолвная над головой опрокинулась, вдали лес чернотой ощетинился. Баско! Вдруг вдали гармошка заиграла, да так залихватски; песнь задорная слышится. Еще минута – и не узнать села: калитки хлопают, песня звенит, гармошка заливается. Парни с девчонками пляшут, и старики придут посмотреть. Смотрит, смотрит иной дед, не выдержит, кинет шапку о землю и забыв про годы пойдет козырем по кругу топать, да еще вприсядку ударит. Баско на волге!.. (Забывается.) Мама, мама! (Мечется на носилках.) Ой, ой! Ма-аа-ма!

Входит Люба.

ЛЮБА. Туда его, в палатку, перевязку буду делать.

Гурий и Бикчурин поднимают носилки.

ЛЮБА. Тише, товарищи, осторожнее!

Гурий и Бикчурин уносят Николая, за ними уходит Люба.

КОМАНДИР. Я скоро вернусь. (Уходит.)
СЕРДЮК. Ах, хлопец, хлопец! Вот скаженни души!
МОЛОТ. Очень жаль Николая, но нужно помнить, что это война. (Садится.)
СЕРДЮК. Це так… (Садится и закуривает.)
МОЛОТ. Устали бойцы, проголодались? Сейчас вернется Лев Силыч, так и пойдем.
СЕРДЮК. Отряд разместился в лагере, пища готова. Все у порядке. Все бодрые, боевые, сильные… Да и як можно уставать в такое время!
МОЛОТ. Ты знаешь, что командир идет на связь с отрядом Захарченко.
СЕРДЮК. Сам?
МОЛОТ. Да.
СЕРДЮК. Но разве для этого нет людей?
МОЛОТ. Получена радиограмма…

Входит командир.

КОМАНДИР. Плохо дело с Николаем. Операцию бы ему сейчас, хирурга.
МОЛОТ. Так в чем же дело?
КОМАНДИР. Из штаба сообщили, что самолет будет в 11 часов ночи. Но доживет ли он до этого времени? Немедленная операция, может, и спасла бы ему жизнь, а десять часов ожидания будут гибельны для него. Такой разведчик!.. Орел!.. Вот не было печали, так черти накачали.
МОЛОТ. Пошли в отряд, Лев Силыч.
КОМАНДИР. Пойдемте товарищи.

Встают и идут налево. Вбегает Люба.

ЛЮБА (взволнованно). Товарищ командир!

Все немедленно останавливаются и смотрят на Любу.

КОМАНДИР. Что такое, Любаша?
ЛЮБА. Товарищ командир, разрешите обратиться?
КОМАНДИР. Говори скорей: с Николаем что-нибудь неладно? Да?
ЛЮБА (стоит «смирно»). Товарищ командир отряда, партизан-разведчик Николай Васильевич Ершов скончался.
КОМАНДИР. Что ты говоришь, Люба?! (Снимает шапку.)
СЕРДЮК (слезно). Доконалы таки хлопчыка, скаженни души (Боясь показать слезы.) Ну я пиду в отряд, проверю шо и как… (Уходит сгорбленный.)
КОМАНДИР. Прощай Николай Васильевич, прощай храбрый разведчик. До конца дней своих ты был верен Родине... Мы все учтем, ничего не забудем! Прощай же!.. Илья Абрамович, сходите, дайте, пожалуйста, радиограмму в штаб, чтобы не присылали самолет, а мы к нему пойдем.
МОЛОТ. Иду, Лев Силыч!

Идет налево, за ним идет командир и Люба.


СЦЕНА III

Бикчурин, Люба, Гурий, командир, Молот, Сердюк, командир III роты, Ваня, Матрена Никаноровна, Петя. У костра сидит на корточках Бикчурин, держит в руках раненую птицу.

БИКЧУРИН (один, кормит птичку). Милай ты мой, хороший пытычка! Кушай, кушай, не бойся. (Гладит птичку.) Маленькой, слабенькой! (Целует ее.) Кушай, кушай! Надо много кушай, тогда здоров будешь, лети будешь. (Кормит.) Хорошо лети, много свобода, много воля, лес большой, поля широкай! Шибко хороша воля!

Слева входят Гурий и Люба.

БИКЧУРИН. Скоро живи твой крылышко, и ты мчись в небо к солнцу… маленькой моя!..

ЛЮБА (подходит к костру и заметив птичку). Какая хорошенькая птичка!
БИКЧУРИН (быстро прячет птичку в карман и спрятав, растерянно). Никакой пытычка нет, девушка ошибка; это в глазах утро играй, обман делай. (Встает и взяв автомат.) Я пойду, а пытычка нет. (Уходит.)
ЛЮБА. Откуда у него птичка?
ГУРИЙ (садится и бросая дрова в огонь). Недели уж три тому назад нашел он ее подбитую, и с тех пор носит с собой: кормит, лелеет, по ночам просыпается. Помнишь, ходили гарнизон громить в Ракитино, так он ее в деревню Борок занес и оставил там у одной женщины, видно побоялся, чтобы не убили во время боя. А в свободное время уйдет куда-нибудь в лес, чтобы не видели его, и сидит там целыми часами: разговаривает с ней, целует ее… Суровый и дикий казах!.. Ты садись… (Бросает дрова в огонь.)
ЛЮБА. Я очарована величием этой незначительности! (Садится.)
ГУРИЙ. И я очарован… тобой Люба; и скажу тебе прямо: люблю тебя, люблю, потому что ты мечта, воплощенная в действительность. (Достает из кармана бумажник и, найдя там карточку, протягивает ее Любе.) Вот, смотри.
ЛЮБА (рассматривая карточку). Да, сходство действительно большое… (Отдает фотографию Гурию.)
ГУРИЙ (прячет фотографию). Не удивляйся же, что я полюбил так страстно за столь короткий промежуток времени. Едва я увидел тебя, как покрытое золой, но не погасшее чувство, вспыхнуло ярким пламенем. Оно и греет меня, разнося по жилам надежду, и жжет нестерпимой болью, разливая в сердце опасение. Люба!.. (Берет ее за руку.)
ЛЮБА. Теперь ты меня любишь, а если бы вернулась она?
ГУРИЙ. Прости меня, но я ушел бы к ней. И ты не должна обижаться на меня за это… (Гладит руку Любы.)
ЛЮБА. Наоборот, я приветствую
ГУРИЙ. Желанная моя!.. Любовь! (Обнимает Любу и целует ее.)
ЛЮБА (нежно) Гурий!.. (Вырывается и убегает вон.)
ГУРИЙ. Несчастный, она уже любит тебя! (Сидит некоторое время, опустив голову.)

Входят командир, Молот, Сердюк и командир третьей роты.

КОМАНДИР (останавливается возле костра). Здесь всего удобнее. (Расстилает плащ-палатку на земле.) Устраивайтесь, товарищи!

Гурий молча уходит.

КОМАНДИР. Пока можно закурить. (Вынимает кисет и бумагу, кладет на плащ-палатку.)

Все устраиваются на земле и вертят папиросы, потом закуривают.

КОМАНДИР. Сейчас! (Вынимая и расстилая карту местности.) Кружком устраивайтесь (тоже крутит папиросу), Илья Абрамович, дай прикурить! (Прячет кисет.)
МОЛОТ (протягивая командиру огонь). Прикуривай, Лев Силыч.
КОМАНДИР (прикурив, кладет палец на карту). Итак, значит отсюда (ведет пальцем) в «Чертов Лог», обойдем Клинцы, здесь (указывает) и на ночь остановимся, здесь. (Поднимает и опускает палец на карту.) Таким образом, сегодня мы пройдем двадцать километров.
Командир 3 роты. У Лисьей горки ночевать будем, что ли?
КОМАНДИР. Да, где-нибудь здесь… (Снова ведет пальцем.) Завтра прямо на юг, через Сороковой бор, по азимуту. В день одолеем его, ночевать будем здесь. (Указывает.) Еще пятьдесят есть! (Снова ведет.) На послезавтра остается сорок, в день мы их пройдем, да и дорога здесь будет лучше.
МОЛОТ. Но зато и опаснее…
КОМАНДИР. Волков бояться, так и в лес не ходить?
МОЛОТ. Зачем бояться.
КОМАНДИР. А если не стоит бояться, так и упоминать про них не нужно. (Ведет пальцем.) С отрядом мы встретимся где-нибудь здесь. (Указывает на карте.)
Командир 3 роты. Значит в двенадцать, Лев Силыч?
КОМАНДИР (смотрит на часы). Ровно в двенадцать.
Командир 3 роты. Пойду, роту проведаю еще раз, да со сборами потороплю.
КОМАНДИР. Иди приготовляйся, Георгий Львович.

Командир III роты уходит.

МОЛОТ. Значит, двадцатого вернешься.
КОМАНДИР. Двадцатого непременно.
МОЛОТ. Ой, Лев Силыч, чувствует мое сердце что-то неладное, словно кошки там скребут, беды не было бы.
КОМАНДИР. Беда тонка да худа, а я вон какой. (Шевелит плечами.)
МОЛОТ. Все шутки да прибаутки, вот взял бы меня с собой, и шути сколько хочешь.
КОМАНДИР. Кто шутя живет, тот и конца не ведает. Люблю здоровый русский юмор, не в бровь, а в глаз попадает.
СЕРДЮК. Лев Силыч, як кто ж третий пиде з тобой?
КОМАНДИР. Ваню Петрова думаю взять, этот везде проскачет. (Кладет карту в сумку.)
СЕРДЮК. Не возьмёшь ли меня?
КОМАНДИР. Тебе с Ильей Абрамовичем по горло делов. Не придется скучать.
МОЛОТ. Лев Силыч, а все же…
КОМАНДИР (перебивая). В двенадцать часов уходим, а я еще в штаб не радировал, пойду дам радиограмму. (Встает и уходит.)
МОЛОТ (огорченно). Не берет, а мое сердце что-то неспокойно. (Встает и скатывает плащ-палатку.) Костер почти погас! (Опускается на колени и раздувает костер.)
СЕРДЮК (садится к костру и подбрасывает дрова). Сто километров втроем у такое вримя…

Голос Матрены Никаноровны за сценой: «Веди, веди говорю тебе…» Входит Ваня.

ВАНЯ (подходит к Молоту). Илья Абрамович, мы там бабку с парнишкой привели.
МОЛОТ (удивленно). Какую бабку?
ВАНЯ. Подходим мы к Березцам, вдруг из кустов бабка выбегает с парнишкой. Подходит к нам и старшего спрашивает. Я назвался. Веди, говорит, меня к самому главному, хочу в партизаны записаться. Сколько мы ее не уговаривали – стоит на своем… Пришлось взять.
МОЛОТ. оплошность ты сделал, Ваня. Не узнав, что за человек в самый лагерь привел.
ВАНЯ. Ничего не могли поделать, ночью убежали, так ведь нагнала.
МОЛОТ. Если так, веди.

Ваня уходит.

СЕРДЮК. Шо там ще за бабка?
МОЛОТ. А вот сейчас посмотрим.

Входят Ваня, Володя, Матрена Никаноровна и Петя.

ВАНЯ (подходит к Молоту). Вот, товарищ заместитель командира.
МОЛОТ (встает). Зачем пожаловали, мать?
Матрена Никаноровна. Мне самого главного подай, тогда и скажу.
МОЛОТ. Я и буду главный.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (недоверчиво). Ты? Ты главный? Нет, батюшка, брось-ка зубы заговаривать, я вперед тебя родилась… Слышь! Подай мне главного-то, подобру-поздорову!
МОЛОТ. Я и есть, бабуся.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Взаправду? Не смеетесь?
ВАНЯ. Какой тут смех, самый наиглавнейший. (Садится.)
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Такой-то молодой, и бороды нет, и усов-то, а он уже командерит! Нако ты!
МОЛОТ. Так что скажете?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. А вот, родименький, внучка привела воевать, нехристя стало быть бить, да и сама думаю пригодиться.
МОЛОТ. Какой же вам год?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Шестьдесят четвертый, родненький, шестьдесят четвертый.
МОЛОТ. А внуку сколько?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Это Петруше-то? Одиннадцатый, батюшка, стукнул.
МОЛОТ. Значит, повоевать решили, мамаша?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Непременно, желаннинький, обязательно!
МОЛОТ. Старовата, а внук молод.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Это я-то старовата? Это внук-то мой молод? Да опомнись, батюшка-кормилец: ему уже одиннадцатый годочек, а мне только шестьдесят четвертый. Я внука женить хочу, а сама замуж собираюсь, а он затвердил: старовата, молод.

Володя снимает автомат и садится.

МОЛОТ. Для нашей жизни не годитесь.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Мы-то не годимся? Да в своем ли ты уме, кормильчик?
МОЛОТ. Не приму.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Нет, примешь. Я теперь все равно никуда не уйду… Садись, Петь, таперича здесь жить будем. (Садится.)

Петя стоит, поглядывая по сторонам. Входит командир.

МОЛОТ (садится). Лев Силыч, вот бабка.
КОМАНДИР (осматриваясь). Что за бабка?
МОЛОТ. Спроси сам; разведчики где-то выкопали.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (вскакивает). Пойдем Петь, айда. Во кто главный-то, я сразу вижу. (Подходит к командиру.)

Петя не двигается.

МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Меня не обманешь, сразу вижу, что ты всамделешний командир, сразу вижу… Я к тебе, батюшка начальник, пришла, вот внучка привела, да и сама, а детушки твои пугают, говорят стара, молод, не годитесь. Ты уж поусердствуй за нас, Господь Бог наградит тебя за это.
КОМАНДИР (ласково). Как звать-то вас?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (сильно волнуясь). Петром, кормилец, Петром Ивановым Галкиным.

Партизаны смеются.

КОМАНДИР. А вас как?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Петром и Матреной, а можно просто Петька да бабка, как знаешь, батюшка.

Снова все смеются.

КОМАНДИР. Матреной, а по батюшке как?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (поняв вопрос). Прости, батюшка, дуру старую… Матреной… Я и не догадалась впопыхах-то, ты уж прости… Матреной, Кормильчик, Никаноровой.
КОМАНДИР. Садитесь, Матрена Никаноровна, да расскажите-ка нам по порядку, как и что. (Садится.)

Сердюк ломает и бросает дрова в костер, который горит очень слабо.

МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Вот уважил, благодарствие тебе большое за это. (Садится.) Я расскажу, все расскажу, кровинушка. Прибегает это в нашу деревню Дарка Клюмкина, Пустосиловская, да как закричит, батюшка: «Бегите, бегите, чичас немец здесь будет!» Тут такое стало: пыль коромыслом… Бабы охают, все побросали, да кто в лес, кто в болото, ребятишки плачут, собаки лают, почуяли, желанные, разбойника; коровы ревут: идет, значит анчихрист. Картошку в огороде я копала – бросила это, мастину, Петрушку сыскала, да к деду. Дед, кричу, айда в беги, немчура надвигается! А он, вот ведь оказия, старый хрыч, (крестится) царство ему небесное, толь руками разводит: хозяйство бросить жалко. Да ведь вор-самозванец прет, бросай хозяйство-то, да удирать давай, говорю ему; а он вперся в хозяйство, да старику ничего не будет, говорит, пожалеют. (Всхлипывает.) Тьфу ты, козел бородатый, прости, Господи, грешную, хозяйственник… не хочешь своей смертью помирать, так от руки злодея загубление получишь! А он у меня нервенный был, ругаться, браниться зачал… Я ему: копи, копи, а черт мешок шьет, схватила Петьку, да в лес. Потом стрельба открылась, да как шарахнет, шарахнет из орудии, ироды, палить зачали. Дым пошел, загорелась деревенька… Переночевала это я ночь-то под кустиком, а утром домой; приходим – адные уголья да зола. Ни кола, ни двора, все подчистую подпахали, акаянные. Прихожу туды, где домик-то наш стоял, глянула: лежат обгорелые косточки. Вот те и хозяйство! (Плачет.)
МОЛОТ. А дальше что?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. А дальше-то и не говори: много люду хрещеного побили, крокодила трихлятая, чтоб им ни дна, ни покрышки! Моего, стало быть, голубчика Ивана Леоньтича, царство ему небесное. (Крестится.) Такой-то он у меня ласковый да поладчивый был, такой-то хороший да умственный, так нет же, порешили, богом проклятое семя. (Всхлипывает.) Петра, Васьки Мишкиного, бонбой доканали, вороги нечестивые; Ивана Гришкина штыком пырнули; а Ваську, юродивый такой у нас был, божий человек, так того карасином облили да зажгли; это-то помешал. Да всех и не сосчитать, батюшка, приконченных-то. Убечи не успел – пиши пропало. А потом-то собак ограмадных в лес напустили, ну ены тоже немало бабняку да ребятишек разорвали. (Всхлипывает.) Вот как терзает убивец нас – русских.
КОМАНДИР. Вот оно что, Матрена Никаноровна… (Указывает на Петю.) А это внучек твой, что ли?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Он самый, батюшка, внучек. Сироточка он у меня. Отца-то евоного, сына моего, попервоначалу повесили, а мать-то прошлый год в Ерманию угнали, в рабы… Ты уж нас не выгоняй, коли что, так лучше сразу убей на месте, легче будет.
КОМАНДИР. Сколько же ему лет?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Одиннадцатый, кормильчик. Вон у вас (указывает на Володю) шустрый-то, ведь не больше моего Пети.
КОМАНДИР. Он у нас маленький, да удаленький.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Экой молодец! И мой Петя таким же будет. Он у меня смелый, да и на немца лют.
КОМАНДИР (Пете). Ну, молодец, значит, воевать собрался?
ПЕТЯ. Мне бы только «Максимову пистулину», так я всыпал бы немцу на орехи.

Партизаны смеются.

КОМАНДИР. Молодец! А называется эта штука – автомат. И у тебя он будет… Ты поди вон к нему. (Указывает на Володю.) Это бесстрашный разведчик Владимир Васин. Он тебе все расскажет и покажет…

Петя идет к Володе, оба отходят в сторону и тихо разговаривают.

КОМАНДИР. Значит, Матрена Никаноровна, решили с нами быть?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Непременно, родименький, непременно. Никуда от вас не уйду теперь.
МОЛОТ. Но ведь у нас трудно. Вот придет зима, мороз затрещит. Не укроешься в светлых хоромах, не залезешь на теплую печку.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. А я снегу под бок, снегу в голову, снегом окроюсь. Мягко старым косточкам, а о тепле и говорить не приходится. Зайцы тому свидетели и всякая живность лесная, да и вы детушки. Те-то две зимы тоже ведь не в хоромах дубовых находились, тоже не на полатях почивали. Небось, голову на пенек, ноги под кусток, землю матушку к сердцу прижмешь, ружье обнимешь, а покрывало дух Божий. Вы-то ведь переносили, терпели, а чем же я хуже?
МОЛОТ. У нас каждую минуту убить могут, страшно.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Ты это брось, смертью меня не пужай. Решиться отдать на пожирание саранчи ерманской себя пострашней смерти, а ведь решилась. Солдатиков наших пожалела раненых, и осталась, а, признаюсь, куда страшней смерти было… Кто в пекле был, кого, батюшка ты мой, вечным блаженством не спужаешь. Не боюсь я смерти. Да за святое дело и умереть не обидно; вот если так, как дед мой, другой разговор. От евоной смерти ни богу свечка, ни черту кочерга, а у меня Россея-матушка, Родина, стало быть.
МОЛОТ. Не убьют, так ранить могут: ух, как больно!
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Больно, говоришь? Я, миляга ты мой, восемь сынов родила, да семь дочек: два раза парой Господь наделил, а один сынок шешнадцать фунтов попервоначалу весил…Толи не больно было, рожать-то! Нет уж, больней того вовек не будет… Не пужай!
КОМАНДИР (смеется). Ай да, Матрена Никаноровна, ай да молодец!.. Ты Ваня иди приготовься, может, понадобится.
ВАНЯ (радостно). Есть, приготовляйся!

Уходит.

МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Уж я варить буду, и стирать, и дыры латать: много у вас делов! Глаз заботливый женский надобен. А коль што, так и ружье в руки, толь как пуляют покажите; а ружья не будет, так вот этими костяшками (трясет руками), в кадык разбойнику вцеплюсь, глазы мошеннику вычерибаю; зубами-то шатучими горло вурдалачье перегрызу. Возьмите уж!.. Старый конь борозды не портит… Да и не старая я, всего на всего шестьдесят четвертый годок.
МОЛОТ. Отдыхать вам нужно, мамаша.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. А вот как прогоним ирода проклятого, Змея Горыныча лютого, тогда и отдыхать станем, а пока на Руси татарва нечестивая, про покой и думать грешно… Ну как, товариш начальник, возьмешь?
КОМАНДИР. Придется взять.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (встает и кланяется командиру «в пояс», потом на все четыре стороны). Вот спасибо-то, вот спасибо! Ни в жисть не забуду милости; век за вас Богу стану молиться… Петь! (Кричит.) Петь!.. Да где ты, пастен благой?.. Петь! Иди бладари товаришей!
КОМАНДИР. Он разговорами важными занят, вон смотрите. (Указывает на Петю и Володю.)

Володя что-то тихо рассказывает, Петя с большим вниманием слушает.

КОМАНДИР. Пусть с новой обстановкой осваивается.
МОЛОТ. Показал себя немец.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. И не говори, сынок, ох уж показал! (Садится.)
МОЛОТ. Передом и задом, наружностью и внутренностью, одним словом, показал себя от начала до конца.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Про конец не ведаю, середку сами видите, а про начало рассказать можно.
КОМАНДИР (смотрит на часы). Сделайте милость, Матрена Никаноровна.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Во веки вечные не забуду: приходят это они в нашу деревню впервой. Стало быть, бродячи, а ко мне-то в дом сразу трое – пех! Ахти тошненьки, во где натерпелась страхотени! Ну думаю: сгила душа без покаяния! Как сейчас помню: плешатые в очках, а водкой-то от них как от бочки винной прет. Один рыжий весь прерыжий, в лапищи пистулина, на поясе бонбища огромадная, того и гляди резнет, а уж харя, такая-то разбойничья! Носом длинным поводит: яйки, яйки! А сам пистулиной-то в неприличность тычит – яиц захотел бессовестный. А другой по-свинячьи хрюкает, морда-то и без того на задрыпанного поросенка помахивает, этому свинины подай. И третий не отстал. Улыбается, облизывается, губами чмокает: у-у-у! ж-ж-ж! Меду захотел, пропивец. Шарили, шарили, нашли корзиночку с яйцами – в такой оказии спрятать забыла; подошли ко мне, пистулиной-то под нос так и тычут: «Русь копут, Русь копут!», а потом как затолопанят! Ни словечка не разберет крещеный человек в ихнем дьявольском разговоре. Тут у меня душа в пятки, карачун подходит, сейчас решать зачнут… Нет, видно Бог не дозволил злодейство учинить. Толкнули это они меня по разу в боки, схватили мостинку с яйцами и вон… Жрите, чтоб вам лопнуть! Подавиться бы яйцом, чтоб оно в горле поперек встало! Разорвало бы. Разворотило б всю утробу ненасытную. Поругалась мысленно, да тут не до яиц, слава богу, хоть живая осталась! Повременила это я, а потом вышла в сени: глядь-поглядь – нету дедовых сапогов. Я и туда, и сюда – нигде нету. Сунулась в угол, за кадушку, а там бутылка с дегтем стояла, и той нету. Сперли, чтоб им неладно, мошенники, жулики.
МОЛОТ. Так и украли, значит?.. прятать надо было.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Унесли, воришки-карманники.
МОЛОТ. Ну, сапоги украли это понятно, а деготь зачем? Не пить же? Ведь это не шнапс!
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. И-и, желанненький! Молод ты, по молодости-то самого простого не разумеешь… Будут жулики краденые сапоги мазать ворованным дегтем.
КОМАНДИР. Ай да Матрена Никаноровна! Назначаю вас обер-поваром. (Смотрит на часы.) Пойдемте, сведу вас к нашей девушке. Вместе кухарничать будете… Нашего полку прибыло.

Командир, Молот, Сердюк и Матрена Никаноровна уходят.

ПЕТЯ. А скажите, Владимир Николаевич, поезда тоже приходилось спускать?
ВОЛОДЯ. Как не приходилось!
ПЕТЯ. Страшно, небось?
ВОЛОДЯ. Мы воюем за Родину, поэтому не страшно.
ПЕТЯ. И я так думал. А в плен приходилось брать, Владимир Николаевич?
ВОЛОДЯ. У нас и сейчас восемь немцев живут.
ПЕТЯ. Живут? Для чего же их держать, кормить, ухаживать? Если бы люди, а то ведь фашисты. Убить, и с плеч долой.
ВОЛОДЯ. Молод ты, товарищ Галкин, зелен. Многого не понимаешь еще толком… Попался бы ты мне в руки…

Входит Сердюк.

СЕРДЮК. Гуторыте, хлопчики?
ВОЛОДЯ. Обучаю вот, товарищ начальник штаба.
СЕРДЮК. Добре, добре… Ты, Володя, пиди пошукай Ваню, вин мне дуже нужен.
ВОЛОДЯ (встает). Может, я заменю Ваню, Тарас Христианович, устал он?
СЕРДЮК. До командира его треба, вин з ним иде.
ВОЛОДЯ. Тарас Христианович, ну я вместо Вани.
СЕРДЮК. Командир иде далеко, пожалуй не возме.
ВОЛОДЯ. Да я везде проскачу!.. Тарас Христианович, миленький, ну скажи Лев Силычу!
СЕРДЮК. Ладно, хлопче, буде слово.

Входят Гурий и Ваня, Ваня снаряжен для похода, по-боевому.

ВОЛОДЯ. Я надеюсь, товарищ начальник штаба.
СЕРДЮК. Пиду спытаю… А ты, Ваня, здесь будь, може до командира треба буде.
ВАНЯ. Я уже собрался, Тарас Христианович.
СЕРДЮК (Пете). Пидем, хлопче, до бабки сведу.

Сердюк и Петя уходят.

ГУРИЙ (подходит к Володе). Ну, братишка, как самочувствие?
ВОЛОДЯ. Хорошо, братишка.
ГУРИЙ. Шубку мою возьми.
ВОЛОДЯ. Вот еще выдумал. Пойду так, жарко будет.
ГУРИЙ. Куда?
ВОЛОДЯ. С командиром на связь.
ВАНЯ. Ну что ты, брось; с командиром иду я. (Садится.)
ВОЛОДЯ. Ты, Ваня, устал, отдохнуть тебе нужно. Вот я – другое дело. (Кидает дрова в костер.)
ГУРИЙ. Неугомонный ты мой!
ВОЛОДЯ. А ты угомонный?
ВАНЯ. Тот раз ты перебил и опять хочешь? Товарищи так не делают.
ВОЛОДЯ. Прости, Ваня, это любя.
ВАНЯ. Хороша любовь!
ГУРИЙ (садится). Давай, друг, закурим.
ВАНЯ. Давай.

Оба закуривают.

ГУРИЙ (снимая шубку). А шубу ты все-таки одень, Вова.
ВОЛОДЯ. Какой ты смешной, Гурьяша, я же сказал ведь, что жарко будет в походе.
ГУРИЙ (настойчиво). Одевай, одевай, да смотри, воды холодной поменьше пей. Сегодня всю ночь кашлял.
ВОЛОДЯ (надевая шубку Гурия). А ты как?
ГУРИЙ (одеваясь). У меня фуфайка! Да и не кашляю я.
ВОЛОДЯ. Тяжелый ты человек, братан.

Входит Люба.

ЛЮБА. Товарищ Васин, к командиру!
ГУРИЙ. Иду, товарищ Золотова.
ЛЮБА. Не ты, Володя.
ВОЛОДЯ (радостно). Идем, идем.

Люба и Володя уходят.

ВАНЯ. Вот карапуз! Командир меня хотел взять, так он, наверно, опять перебил.
ГУРИЙ (с гордостью). Он у меня такой…
ВАНЯ. Пойду узнаю. (Встает.)
ГУРИЙ. И узнавать нечего. Нужен будешь, так придут и скажут.
ВАНЯ (садится). Пожалуй, ты прав. А Люба-то…
ГУРИЙ (настороженно). Что Люба?
ВАНЯ. И не смотрит на нас.
ГУРИЙ. Ты ведь не картина писаная, чтоб на тебя смотрели.
ВАНЯ. Хандришь, как всегда. А я думал поговорить с тобой, совет получить… Вот тебе и совет.
ГУРИЙ. Советуйся.
ВАНЯ. Нет уж, спасибо, расхотелось.
ГУРИЙ. Не обижайся, друг. Мечусь я из стороны в сторону, ищу чего-то далекого, а, может быть, и невозможного; да я и сам не знаю чего. Не найти, вот и хандрю.
ВАНЯ. Не умею я говорить о печальных вещах. Толи дело смех и радость!

Входят командир, командир III роты и Молот.
Командир и командир III снаряжены для дальнего похода. За спиной заплечные мешки, плащ-палатки. Все подходят к костру.

МОЛОТ. Лев Силыч!..
КОМАНДИР. Вот вернемся, так вместе трахним! Числа двадцать пятого дадим о себе знать, да так, что всем чертям тошно станет!
ВАНЯ (встает и подходит к командиру). Лев Силыч, как же я?
КОМАНДИР. Устал ты, Ваня, отдохни на этот раз, но в другой обязательно возьму.
ВАНЯ (обиженно). А я думал…(Отходит назад и садится на прежнее место.)
КОМАНДИР. Береги людей, Ильюша, они для великого дела нужны. Следи, чтобы сыты были, бодры, здоровы. На «железку» когда пойдут, пусть осторожность соблюдают. Лучше всего рвать у Каменки, там меньше всего ожидают. Следи, чтобы приказы штаба выполнялись точно.
МОЛОТ. Только возвращайся скорее.
КОМАНДИР. Главное дело – люди… Давай же закурим на дорожку.

Все садятся и закуривают.

КОМАНДИР. Гурий, Ваня, идите курите!

Гурий и Ваня садятся возле командира.

КОМАНДИР. Вот табачок. (Протягивает им кисет.)
ВАНЯ (вертит папиросу). Это хорошо, Лев Силыч, а взял бы меня с собой, еще лучше было бы. Ведь обещал…
КОМАНДИР. Вот вернусь, так все пойдем.
ГУРИЙ (закурив, протягивает кисет командиру). Лев Силыч, Володя с вами идет?
КОМАНДИР. Со мною, Гурий. (Прячет кисет.)
ГУРИЙ. Я лучше бы…
КОМАНДИР. Листовки, листовки. К моему возвращению ты должен отпечатать пятьдесят тысяч. Тебе и здесь по горло делов.
ГУРИЙ. У меня уже тридцать восемь тысяч готово. Еще день поработать и все дело.
КОМАНДИР. Ну, если справишься, может, товарищ Молот и отпустит тебя «на железку» или еще куда-нибудь.

Входят Сердюк и Володя.

СЕРДЮК. Лев Силыч, все готово, только вот хлопчик не ел.
ВОЛОДЯ. Как не ел? А суп?
СЕРДЮК. Это очень мало.
ВОЛОДЯ. Сколько мог…
КОМАНДИР (Володе). Ты готов, товарищ Васин? Хорошо покушал? Оделся тепло?
ВОЛОДЯ. Готов, товарищ командир!
КОМАНДИР (встает и смотрит на часы). Без десяти двенадцать… Пора, товарищи!

Все встают.

КОМАНДИР (протягивая руку Молоту). Ну, Ильюша, до свиданья.
МОЛОТ. Желаю тебе успеха, Лев Силыч.

Обнимаются и целуются.

КОМАНДИР. Ну, Тарас Христианович, пока!
СЕРДЮК. Всего хорошего, Лев Силыч!

Обнимаются и целуются.

КОМАНДИР. Берегите людей.
СЕРДЮК. Не беспокойся.
КОМАНДИР. До свиданья, товарищи!
Командир 3 роты (жмет руку Молота, потом руку Сердюка). До свиданья, до свиданья!
ГУРИЙ (подходя к Володе). Тепло ли ты оделся? (Осматривает одежду брата.) Сапоги не жмут? Береги себя.
ВОЛОДЯ. Все хорошо, братишка.
ГУРИЙ (вынимая пистолет). На вот, пистолет возьми с собой.
ВОЛОДЯ (прячет пистолет). Вот за пистолет спасибо.
ГУРИЙ. Дай я тебя поцелую. (Обнимает и целует Володю.) Помни, Володя, что один ты у меня.
ВОЛОДЯ. Не первый раз братишка, не беспокойся.
ГУРИЙ. Ну, тогда счастливого пути!
ВОЛОДЯ. Пока, братик… До свиданья, Тарас Христианович, до свиданья, Илья Абрамович!
МОЛОТ (жмет руку Володи). До свиданья, герой. Смотри, береги себя и командира.
ВОЛОДЯ. Будет исполнено, товарищ зам!
СЕРДЮК (жмет руку Володи). Успеха и счастья, хлопче!
КОМАНДИР. Пошли!.. Еще раз до свиданья, товарищи! Берегите людей!

Все обмениваются рукопожатиями. Командир, Володя, командир III роты идут направо.

ГОЛОСА ПАРТИЗАН. Счастливого пути!



ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Кабинет в гестапо. В глубине окно и входная дверь, в середине письменный стол, у стола мягкая мебель. 

СЦЕНА I

Доктор, потом унтер-офицер, затем Лена и Нина.
Вечер, ярко горят электрические светильники.

ДОКТОР (стоит у окна, один). Кругом темно, а я один. (Кричит.) Хозерунтер! Господин унтер-офицер! Да где же вы? (Подходит к двери и запирает ее.) Часовые, наверно, спят. (Кричит.) Хозерунтер! Темно, тихо: самый подходящий момент для налета. Может, его уже убили, может, и стражу уже вырезали? (Кричит.) Унтер-офицер! Господин Хозерунтер! Почему же вы не возвращаетесь! Хозерунтер! (Прислушивается.) Жуткое, черное безмолвие!

За сценой легкий шорох.

ДОКТОР (испуганно). Мой бог, ползут! (Вынимает из кобуры пистолет, из френча – второй, из кармана брюк – третий, и, взведя их, кладет на стол.)

В дверь стучат. Доктор, схватив в каждую руку по пистолету, на цыпочках подходит к двери и останавливается вслушиваясь. Стук продолжается.

ДОКТОР. Кто там?
ГОЛОС УНТЕР-ОФИЦЕРА ЗА ДВЕРЬЮ. Это я, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Кто я? (Руки сильно дрожат.)
ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Унтер-офицер Хозерунтер, господин штабс-врач.
ДОКТОР (узнав голос). Момент! Только уберу секретные документы. (Прячет пистолеты в ящик стола и возвращается к двери.) Так это вы, унтер-офицер?
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Так точно, это я, господин штабс-врач.
ДОКТОР (открывает дверь). Входите.

Входит унтер-офицер.

УНТЕР-ОФИЦЕР. Господин штабс-врач, ваше приказание выполнено! Разрешите идти?
ДОКТОР. Зачем же? Останьтесь. (Садится.)
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач!
ДОКТОР. Сначала идите проверьте посты.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Господин штабс-врач, только что изволили приказать проверить посты, что я и сделал. Прикажите идти еще раз?
ДОКТОР. Ах, да! Я и забыл… Ну как они, не спят?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач. Они боятся уснуть, поэтому бодрствуют.
ДОКТОР. Проклятые трусы… Я еще засаду у полиции поставил. Там тоже были?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач, проклятые трусы и там не спят.
ДОКТОР (закуривая). Работа, работа – голова кружится, себя не помнишь.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач, себя не помнишь.

Доктор достает из ящика стола бутылку и две маленькие рюмки. Унтер-офицер, заметив эти приготовления, улыбается и шевелит губами.

ДОКТОР. Садитесь, унтер-офицер!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач!
ДОКТОР (рассматривая содержимое бутылки). Чистейший медицинский спирт! (Откупоривает бутылку.) Превосходный спирт!

За сценой раздается пугающий крик женщины.

ДОКТОР. Ай! (Бутылка со спиртом выскальзывает и разбивается.) Унтер-офицер! (Исступленно.) Двери, двери! Заприте двери!
УНТЕР-ОФИЦЕР(вскакивает). Горе, пропала бутылка!
ДОКТОР. К пулемету! Нет, стойте, не уходите! Вооружайтесь и защищайте дверь! Вы слышали, это партизаны душат часовых. Сейчас начнется стрельба… Гасите скорее свет!
УНТЕР-ОФИЦЕР (гасит свет). Теперь все в порядке, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Зажгите свет, зажгите скорее!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Момент, господин штабс-врач. (Зажигает свет.) Разрешите, господин штабс-врач, пойти узнать, что там случилось?
ДОКТОР. Идите… Впрочем, обождем… (Вслушивается.) Идите и быстро назад!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач! (Козыряет и идет к двери.) Один момент! (В сторону.) Чистейший медицинский спирт, превосходный медицинский спирт! Вот и выпили… Проклятый заяц!.. А у меня уже в горле защекотало, огонек в желудке вспыхнул… Выпили. (Отпирает дверь и уходит.)

Доктор запирает дверь на крючок и останавливается, прислушиваясь.

ДОКТОР (один). Русские ночи взяли половину моего здоровья. Ждешь, ждешь утра, посмотришь – уже вечер. Опять жди… Беспросветная темнота! Ах, если бы никогда не было ночей!.. Темно! Атмосфера насыщена смертью. Смерть везде, за каждым углом, на каждом шагу. Что мне делать? Я не хочу, подобно майору Либерману и подобно обер-лейтенанту фон Эзелю отправится в загробный мир. Там вечный мрак, беспросветная тьма… Страшнее, чем сегодняшняя ночь!.. Боже, что мне делать?! Укажи спасение, молю тебя! Дождется ли человечество вечного дня?

Стук в дверь.

ДОКТОР. Кто там?
ГОЛОС УНТЕР-ОФИЦЕРА. Это я, господин штабс-врач, унтер-офицер Хозерунтер.

Доктор отпирает дверь. Унтер-офицер входит.

ДОКТОР. Вы вернулись? Ну что там?
УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя). Так что пустяк, господин штабс-врач. Не извольте беспокоится. Наши парни девчонку поймали, а она кричать вздумала, так ее немного придушили.
ДОКТОР (садится). И правильно, пусть не мешает порядочным людям заниматься серьезными делами. Через ее вопль пропала бутылка первоклассного спирта.
УНТЕР-ОФИЦЕР (сокрушенно). Так точно, господин штабс-врач, пропала первоклассная бутылка!
ДОКТОР. Вы уберите осколки.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач! (Подбирает осколки.) И ничто не вернет дорогую утрату! (Уносит осколки вон.)

Доктор достает вторую бутылку из того же ящика и, откупорив, наливает в рюмки.

ДОКТОР (разливает, морщась). Пить с унтер-офицером! Не комично ли?

Унтер-офицер возвращается.

ДОКТОР. Садитесь, унтер-офицер.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач! (Садится.)
ДОКТОР. Вы как, разбавленный употребляете?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Как угодно господину штабс-врачу.
ДОКТОР. Я предпочитаю без примесей.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Золотые слова, господин штабс-врач.
ДОКТОР (поднимая рюмку). Пейте!
УНТЕР-ОФИЦЕР (радостно). Рад стараться, господин штабс-врач! (Берет рюмку в руки.)

Пьют.

ДОКТОР. Единственное утешение. Верный и неизменный друг! (Снова наливает.)
УНТЕР-ОФИЦЕР. Совершенно справедливо. Господин штабс-врач.
ДОКТОР (поднимая рюмку). Да сгинут все невзгоды, исчезнет мрак! И да придет блаженное забвенье!

Пьют.

УНТЕР-ОФИЦЕР (опустил рюмку на стол). Давно не пил подобного. Так и зажигает в желудке! Прекрасно!
ДОКТОР (наливает). Как доктор скажу вам, что нет лучшего лекарства, чем спирт. Целит от всех болезней, от душевных же недугов в особенности. Пейте!

Пьют.

УНТЕР-ОФИЦЕР. На себе испытал действие спирта, господин штабс-врач. Как-то ранили меня большевики в пяту, в то время мы только что пришли в Россию. Кругом вино, водка, спирт. Пей сколько хочешь. Остался я, а товарищи мои вперед пошли, громить. Не хотелось мне от них отставать, ну и взялся за лечение со всем усердием. Каждый день по пятнадцать-двадцать бутылок пил, а то и еще больше. И что же вы думаете? Не прошло и полгода, как от моей раны даже следа не осталось… Сейчас опять болеть начинает, ноет.
ДОКТОР (закуривая). Согласен с вами.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Разрешите закурить, господин штабс-врач?
ДОКТОР (наливая рюмки). Пейте и курите, и забудете все скорби, и получите утешение.

Пьют, потом унтер-офицер закуривает.

УНТЕР-ОФИЦЕР. Люблю вас, господин штабс-врач, за прямоту, за честность, за смелость.
ДОКТОР (несколько охмелев). Помню я, случился у русских военнопленных тиф. Сжечь их было нужно, а мне осматривать пришлось. Прихожу, вдруг один, наверно комиссар, рваный, черный, одни глаза да кости, страшный такой, шатается, схватил палку и ко мне: сейчас удар нанесет. Так я, глазом не моргнув, выхватил пистолет и уложил его на месте.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Сколько мужества в вашем благородном поступке, сколько неиссякаемого бесстрашия, находчивости, присутствия духа, господин штабс-врач! Люблю вас, умереть за вас готов, господин штабс-врач!
ДОКТОР (наливая). Выпьем, помянем прошлое, забудем настоящее… Выпьем…

Пьют.

ДОКТОР. В такое время капитан вздумал по отпускам разъезжать. А на меня все дела взвалил. Как?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач!
ДОКТОР. Сгибаешься под непосильным бременем, а он там блаженствует.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Какое там блаженство, когда бомбы, как град, сыплются, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Времена! Нигде нет спасения… В мире царствует свирепая эпидемия смерти. В облаках, в океанах, в убежищах – всюду невидимые ее микробы.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, микробы, господин штабс-врач.
ДОКТОР (смотрит на часы). Унтер-офицер, сейчас должны прийти девчонки, пойдите встретьте их, а то не пропустят.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач. (Встает и шатаясь идет к двери.)
ДОКТОР. Впрочем, передайте приказ солдату, а сами возвращайтесь.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач. (В дверях про себя.) Спирт, девочки! Вот так вечер! Почаще бы ты гулял, господин дедушка.

Уходит. Доктор встает, запирает дверь, потом достает еще бутылку, наливает и пьет.

ДОКТОР (один). Всюду эпидемия смерти. Спасение – добрый спирт… (Снова наливает и пьет.) Все спят. Все. Один я бодрствую… Какой позор: офицер оберегает покой своих солдат! (Сидит некоторое время в раздумье, потом вскрикивает.) Я не могу больше, не могу! Не могу! Меня измучили эти ненужные донесения о налетах, крушениях, взрывах, поджогах, убийствах… Сколько ночей не смыкал глаз! Что мне делать? Что?.. Бумаги можно бросить в печку, но спать – невозможно. Стоит только уснуть – удушат, зарежут или еще что-нибудь в том же духе. Нет, лучше жить, не ведая покоя, нежели уснув потерять голову… (Наливает.) Спасение, добрый спирт. (Пьет.)

Стук в дверь, доктор отпирает. Входят унтер-офицер, Лена и Нина. Унтер-офицер подходит к доктору и хочет щелкнуть каблуками, но падает.

УНТЕР-ОФИЦЕР (приподнимаясь). Господин штабс-врач, ваше приказание выполнено. Разрешите сесть?
ДОКТОР. Подите проверьте посты.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Не извольте беспокоиться, господин штабс-врач, посты бодрствуют.
ДОКТОР (строго). Унтер-офицер!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин штабс-врач.

Уходит.

ДОКТОР (воркуя). О, мое сердце! Добрый вечер! Проходите, пожалуйста, садитесь. Что так долго не приходили? Я заждался.
ЛЕНА (садится). Наряжались, господин доктор.
ДОКТОР. Во всяком наряде я люблю вас.
ЛЕНА. Очень приятно слышать лестный комплимент из уст столь симпатичного и интересного кавалера. (Нине.) Проходи, садись, Нина.
(Нина садится рядом с Леной.)
ЛЕНА (замечает бутылку). О, господин доктор, да у вас и выпивка есть? Наливайте же!
ДОКТОР. Это хорошо, мое сердце. Извините, но шампанского пока нет. Впрочем, спирт полезнее во всех отношениях.
ЛЕНА. И я так думаю: крепче – лучше – сильнее кровь разжигает.

Доктор вынимает рюмки из шкафа и разливает всем спирт.

ДОКТОР (поднимая рюмку). Мои прекрасные барышни, пью за любовь, за поцелуи, что облагораживают душу и тело. (Пьет.)

Лена и Нина незаметно выливают содержимое рюмок.

ЛЕНА (морщась). Фу, как крепко. (Берет бутылку со спиртом.) Разрешите, господин доктор, я буду ухаживать за вами?
ДОКТОР. Пожалуйста, мое сердце.

Лена наливает только доктору, который сильно запьянев, не замечает обмана.

ЛЕНА (кокетливо) Какие красивые глаза у вас, господин доктор, молодые, задорные. (Поднимает рюмку.) Выпьем за ваши глаза.
ДОКТОР. Выпьем, мое сердце.

Пьют.

ДОКТОР. Милые мои, как я вас люблю! Я сделаю вас счастливыми, только любите, целуйте меня.

Лена наливает только доктору.

ЛЕНА. Любовь и поцелуи впереди. А сейчас выпьем за счастливую жизнь, которую нам суждено увидеть благодаря вам, господин доктор.
ДОКТОР. Но когда же будете целовать меня, любить?
ЛЕНА. Пейте, пейте! Ведь впереди целая ночь объятий и поцелуев.
ДОКТОР (поднимая рюмку). Да здравствует любовь!

Пьют. Входит унтер-офицер.

УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя) Господин штабс-врач, посты проверены.
ЛЕНА (тихо). Господин доктор, при нем я не буду вас целовать.
ДОКТОР. Унтер-офицер, подите в дежурную комнату и будьте там. Сюда никого не пускать. Потребуетесь, позову. Понятно?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач. (В сторону.) Проклятые девчонки! (Козыряет и уходит.)

Лена встает и запирает дверь, потом возвращается и садится на прежнее место.

ЛЕНА. Выпьем, господин доктор? (Наливает.) Выпьем за горячую любовь.
ДОКТОР. Выпьем, мое сердце.

Пьют. Нина сидит с печальным видом.

ЛЕНА. Брось, Нина. Твое желание не осуществимо, потому что даже господину штабс-врачу воспрещено гулять по железной дороге.
ДОКТОР. Мне воспрещено?! Кто посмеет?!
ЛЕНА. Да и не интересно подобное гулянье, ведь там человек двести охраны, все заминировано вокруг. Какое гулянье на мосту.
НИНА. Хочу любви на лоне природы, особенно у речки! Там такие прекрасные виды! Такая прелесть!.. Как хорошо гульнуть на воле – и любовь не та: и горячей, и слаще!
ЛЕНА. Брось фантазировать о невозможном.
ДОКТОР (хочет подняться, но не может). Почему? Для меня нет невозможного. Обязательно пойдем гулять на речку.
ЛЕНА. Какое там гулянье, когда мины кругом, охрана огромная по лесу шатается.
ДОКТОР. Все равно пойдем.
ЛЕНА. Велик интерес гулять на виду у двухсот солдат. Поцеловать бойся – заметят.
ДОКТОР. Там всего только тридцать восемь человек.
ЛЕНА. Все равно, рисковать взорваться на минах я не согласна.
ДОКТОР. С картой минных полей это не опасно.
НИНА. Жаль, что карты нет.
ДОКТОР. Есть!
НИНА. Я уважаю вас, господин доктор, как и каждого немца, и всегда верила вам, но насчет карты – бросьте. Не доверят, да и зачем она попала в Гестапо? Простите меня, но я не верю вам, господин штабс-врач на этот раз.
ДОКТОР (стучит кулаком по столу). Мне не доверяют, в Гестапо нет карты? А я вот покажу вам сейчас…
НИНА (прячет улыбку). Сомневаюсь.
ЛЕНА. Полно, господин доктор, это она пошутила. Ясно, что у вас есть карта. (Наливает доктору, свои оставив пустыми.) Выпьем лучше, а потом поцелуи, любовь.
ДОКТОР (пытаясь встать). Мне не доверяют, в Гестапо нет карты… Сейчас вы убедитесь. (Кое-как добирается до несгораемого шкафа и, повернув секретный замок, отпирает его.) Мне не доверяют…(Роется в бумагах и вытащив карту.) Не доверяют?.. А это что?.. Мне не доверяют, у меня нет карты. (Раскрывает карту и кладет ее на стол.)

Лена и Нина впиваются глазами в карту.

ДОКТОР. Кто посмеет! Смотрите, смотрите!
ЛЕНА. Зачем нам смотреть, мы все равно ничего не поймем… Выпьем лучше, господин доктор! (Поднимаем рюмку.)
ДОКТОР. Я объясню. Я докажу вам, какая сила у меня в руках. Вот смотрите: крестиками обозначены мины; пунктирами провода, зацепив которые человек взлетит на воздух. Смотрите, видите эти длинные линии? Это проходы свободные от мин.
ЛЕНА (толкая Нину в бок). Оставьте, мой милый, она боится, пусть сама и смотрит, а я с вами хоть куда… Выпьем.
ДОКТОР. Ну как, не доверят?
ЛЕНА. Садитесь. (Силой сажает доктора, потом садится к нему на колени.) Выпьем.
ДОКТОР. Выпьем, мое сердце.

Пьют. Лена треплет доктора по щеке, потом обнимает за шею, закрывая таким образом Нину и карту от его глаз.

ЛЕНА. Разве можно вас не любить? Дорогой мой!
ДОКТОР (пытаясь отнять Лену). Целуй! Целуй же! Сердце жаждет любви! Любви!

Нина свертывает карту и прячет ее в рукав, потом достает какой-то лист и кладет его на место карты.

ДОКТОР. Целуй меня! Целуй!
ЛЕНА. Сначала выпьем. (Наливает.) Для любви целая ночь.
ДОКТОР (пьяно). Любви!..
НИНА (садится). Ничего не могла понять, господин доктор, кружки, крестики, пунктиры. Уберите лучше ее. Ничего не понимаю.
ЛЕНА. Уберите ее, дорогой. Ведь это вещь секретная.
ДОКТОР. Ерунда, все ерунда!
ЛЕНА. Капитан узнает…
ДОКТОР (настороженно). Что капитан?..
ЛЕНА. Узнает, что секретный документ видели посторонние лица, тогда…
ДОКТОР (пытается встать). Поддержите меня, мое сердце.

Лена подходит к доктору, подает ему лист («мнимую карту») и, взяв его под руку ведет к шкафу. Доктор набирает секретные цифры, кладет туда «карту», после чего дверь шкафа закрывается сама собой. Лена приводит его на место и сажает в кресло.

ЛЕНА (наливает рюмку доктора). Выпьем, господин доктор.
ДОКТОР. Целуй же, целуй!
ЛЕНА. Сейчас, сейчас! (Сует ему в руку рюмку и насильно выливает в рот ее содержимое.)
ДОКТОР (засыпая). Целуй!..
ЛЕНА. Буду, буду! Мы гулять пойдем!
ДОКТОР. Лю-ю-бви-и-и!
ЛЕНА. В нашей любви не нужно сомневаться. Мы любили, любим и всегда будем любить, просто, но горячо.

Доктор храпит.

НИНА. Дрыхнет!.. Ишь ты, старец!
ЛЕНА. Пора уходить.
НИНА. Пора.
ЛЕНА (кричит). Унтер-офицер! Хозерунтер!
НИНА (улыбается). Поздравь нас, господин доктор, с успехом.
ЛЕНА. Тише ты.
НИНА. Мне весело, хочу петь, хочу, как маленький ребенок, кричать… Приговор мостику подписан. (Улыбается.)

Лена тоже улыбается, потом подходит к двери и отпирает ее.

ЛЕНА. Хозерунтер!
УНТЕР-ОФИЦЕР (за сценой). Один момент!

Входит унтер-офицер.

ЛЕНА. Проводите нас домой.
УНТЕР-ОФИЦЕР (хочет обнять Лену). Останьтесь здесь, дорогие барышни!
ЛЕНА. Но, но! Скажу доктору, так завтра же пойдете на фронт. Ведите домой!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Ах, так? Вас проводить домой? Так бы и сказали!.. Сейчас провожу, с большим удовольствием, одно мгновенье!

Идут к двери.


СЦЕНА II

Унтер-офицер и доктор, потом капитан.
Перед разложенными на столе бумагами сидит доктор, по другую сторону стола стоит унтер-офицер.

УНТЕР-ОФИЦЕР. Злой, господин штабс-врач. Ругается. Долго меня про вас расспрашивал, а потом изволил кричать, господин штабс-врач. Вас ругал, господин штабс-врач.
ДОКТОР. Меня? Почему меня?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Пьяницей вас назвал, господин штабс-врач, и еще…
ДОКТОР (нервно перебирая бумаги). Что еще?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Еще изволил сказать, что порох нюхать, господин штабс-врач.
ДОКТОР (не скрывая волнения). Какой порох, почему нюхать?
УНТЕР-ОФИЦЕР. На фронт, господин штабс-врач, там и нюхать.
ДОКТОР. Меня? На фронт? Порох нюхать? Это точно? Может, вы не поняли?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Два раза слышал. Сначала мне, а потом господину подполковнику изволил говорить. Я за дверью стоял, господин штабс-врач, все слышал.
ДОКТОР (встает). Боже! За что такое наказание? Чем я виноват? Трудился, трудился и вот: черная неблагодарность.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Это он, господин штабс-врач, за мост разозлился. Вторую неделю, говорит, не ходят поезда и еще неделю не пойдут. Разгильдяй, говорит, штабс-врач, а господин подполковник – ни слова, по лицу видно, что согласен с господином капитаном.
ДОКТОР. Вы же за дверью стояли, как же тогда могли уловить выражение лица господина подполковника?
УНТЕР-ОФИЦЕР (смущенно). Я… я, господин штабс-врач… Я смотрел в замочную скважину… Мост всему виной.
ДОКТОР. Партизаны взорвали, а я виноват. Что же мне нужно было брать винтовку и охранять этот проклятый мост? Я и так каждую ночь охраняю Гестапо.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Господин подполковник спрашивает господина капитана: «Почему допустили взрыв?» А тот, то есть господин капитан, говорит: «Беспечность штабс-врача», простите, беспечность господина штабс-врача. Ах, опять не так, а тот, то есть…
ДОКТОР (перебивая). Да говорите же, говорите скорее!
УНТЕР-ОФИЦЕР. А господин капитан говорит: «Господин подполковник, это беспечность штабс-врача», виноват, это беспечность господина штабс-врача Фляйшера, то есть ваша беспечность, господин штабс-врач. Потом, господин штабс-врач, господин капитан и говорит господину подполковнику: «За такое руководство направит в полевой лазарет и капут».
ДОКТОР. Неужели?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач, я все слышал.
ДОКТОР. На старости лет? Милый боже!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, милый боже, простите, так точно, господин штабс-врач, на старости лет.
ДОКТОР. А больше ничего не говорили?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Потом они про партизан начали говорить, потом про фронт.
ДОКТОР. Про фронт? Что же они говорили про фронт?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так что с позволения сказать, господин штабс-врач, господин подполковник сказали господину капитану, что красные опять фронт прорвали.
ДОКТОР. Это я и без вас слышу каждый день… Скажите мне, унтер-офицер, как далеко от линии фронта до полевого лазарета?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Не извольте беспокоиться, господин штабс-врач: пойдете – узнаете.
ДОКТОР. Вы несносны.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Виноват, господин штабс-врач, я хотел сказать, что до полевого лазарета десять километров.
ДОКТОР. Десять километров! Залетают случайные снаряды, а случайные всегда самые опасные, кроме того ночью могут окружить, взять в плен, а мое имя в чрезвычайных списках… Боже! Это конец, жестокий и позорный конец! И зачем эти списки, чего нужно большевикам? Я же всего лишь доктор, и если мне пришлось в силу необходимости сжечь сотню-другую больных, никуда не годных русских, разве эта вина настолько тяжела, чтобы за нее вешать? Другие убивают по несколько сотен в сутки и им ничего, а бедному доктору…
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач, вешать бедного доктора.
ДОКТОР. Унтер-офицер, вы не ошиблись? Мне кажется, что полевой лазарет не дальше пяти километров от фронта.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин штабс-врач, не дальше пяти километров.
ДОКТОР (вынимает из стола бутылку и подает ее унтер-офицеру). Вот вам, идите и как услышите что-нибудь – быстро ко мне. Ничего не пропускайте.
УНТЕР-ОФИЦЕР (пряча бутылку). Так точно, господин штабс-врач. (Козыряет и уходит.)
ДОКТОР (один). Боже! Не будь равнодушным, прояви милосердие, ты видишь, как гибнет раб твой, спаси же его! Боже! (Садится и сидит молча некоторое время.) Проклятый мост! Неблагодарные партизаны! Почему, если уж так нужно, они не взорвали его, когда здесь был капитан? И я бы был спокоен, и мост был бы взорван!.. Черная неблагодарность! Видят, что начальник в простоте душевной слишком добр, и рвут. Им что: взорвали – и прочь, а мне в полевой лазарет. (Задумывается.) Три километра от линии фронта: свистят пули, с воем и визгом летят мины… Нет, куда угодно, только не туда! Лучше на каторгу, чем в полевой лазарет! Как мне известно, все такие лазареты устраиваются не больше, чем в километре от передовой линии, даже того меньше. Наверно этот проклятый лазарет будет на самой линии фронта… Линия фронта: в пятидесяти метрах с винтовками «наперевес» бегут незнающие пощады, разъяренные большевики, с их штыков каплет дымящаяся кровь… Бегут, колют, стреляют, уничтожают! Громыхают огромные танки, над головой ужасные самолеты… Дым и огонь, стоны и вопли, кровь и разорванные мускулы, визг и грохот, жизнь и смерть – все смешалось. Смерть! Ужасная смерть!.. моя голова вдруг отделяется от тела. Прощай жизнь! (Вскакивает и мечется по комнате.) Нужно что-то предпринимать! Сбросить с плеч обнимающую руки, сдавливающую горло и леденящую кровь, смерть. (Кричит.) Предпринимать. Найти выход, иначе…

За сценой шаги. Доктор немедленно садится и делает вид, что погружен в работу. Входит капитан.

КАПИТАН. Господин доктор занят?
ДОКТОР (встает). Мне кажется, господин капитан, что я сделал открытие.
КАПИТАН. В чем же оно заключается?
ДОКТОР. На основе многих данных и фактов, я сделал заключение, что слово партизан, произошло от русского…
КАПИТАН (перебивая). Меня меньше всего интересует происхождение этого проклятого слова. Было бы лучше, если бы вы, господин начальник следственной комиссии, не занимались пустяками. (Резко.) Действия партизан с каждым днем становятся чувствительнее и наглее. Дошло до того, что они взорвали мост в километре от гарнизона, который насчитывает четыре с половиной тысячи солдат и офицеров. (Кричит.) А вы знаете, что значит остановка железнодорожного движения на три недели в настоящий момент. Почему вы своевременно не позаботились о надлежащей охране такого важного объекта?! (Садится.)
ДОКТОР. Но, господин капитан, разве я знал, что они посмеют напасть.
КАПИТАН. Не знали, проглядели?! (Ядовито.) Господин штабс-врач!..
ДОКТОР (в сторону). Я слышу позвякивание косы на плече смерти. Пропал! Безвозвратно пропал!
КАПИТАН. Если подобная шутка повторится еще раз… Я не говорю, но вы сами должны понять.
ДОКТОР. Клянусь Иисусом, я не виноват.
КАПИТАН. Так ли это, мы разберемся после, а сейчас не время.
ДОКТОР. Без вашего опытного руководства мы пропали. Но теперь, даст Бог, мы выловим партизан. (Садится.)
КАПИТАН. Сейчас был у меня подполковник фон Шумахера, который передал приказ командующего армией об обязательной поимке предводителя партизан Непоклонова, и о немедленном уничтожении всех партизанских банд. Для этого выделяется специальная единица, в количестве трех дивизий с танками, артиллерией и авиацией… Вы слышали что-нибудь о нем?
ДОКТОР. Русские фамилии слишком трудны для запоминания, поэтому не могу сказать с точностью.
КАПИТАН. Фамилии не запомнить, но действия их владельцев не забыть.
ДОКТОР (закуривая). Даже фюрер не мог предвидеть этих проклятых партизан. Неожиданная преграда.
КАПИТАН (морщась). Фюрер все предвидел, одного он не мог учесть: легкомыслия господина штабс-врача, по вине которого произведен взрыв моста.
ДОКТОР (бледнея). Господин капитан изволит шутить?.. Шутки и смех с медицинской точки зрения весьма полезны. Для людей же занятых умственным трудом – в особенности.
КАПИТАН. Так вот, за голову Непоклонова объявлена награда в пятьдесят тысяч марок. Не хотите ли вы, господин штабс-врач, забрать эти деньги?
ДОКТОР. Помилуйте, господин капитан, я не имею нужды в деньгах.
КАПИТАН. Но я обещал господину подполковнику поймать его.
ДОКТОР. Послать больше солдат и захватить, или уничтожить. Это так просто!
КАПИТАН. Я полагал, что пятьдесят тысяч марок будут очень приятны вашему карману, господин штабс-врач, и сказал господину подполковнику о вашем желании идти в первых рядах карательной экспедиции. Господин подполковник был так добр, что даже назначил вас командиром авангардного штурмового отряда. Радуйтесь же: марки почти ваши.
ДОКТОР (вскакивает). Я? Ловить? Командовать? Ведь у нас так много фронтовых офицеров, имеющих пустые карманы и умеющих командовать. Господин капитан шутит?
КАПИТАН. Мы полагаем, что храбростью и самоотверженностью вы воодушевите солдат, докажите преданность Великогермании.
ДОКТОР. Господин капитан, вы же знаете, что кроме операционного скальпеля и иглы для укола я никогда не держал в своих руках ничего другого.
КАПИТАН. Я надеюсь, что поимкой Непоклонова и его соучастников вы восстановите и вернете утерянное доверие. Понятно, господин штабс-врач? (Кричит.) Але, унтер-офицер! (Закуривает.)

Входит унтер-офицер.

УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя). Господин капитан?!
КАПИТАН. Развесить объявления о награде за голову предводителя партизан. Возьмите солдат – и чтобы в течении двух часов во всем городе были развешаны объявления. Идите!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан! (Щелкает каблуками, козыряет и уходит.)
КАПИТАН. Я думаю, господин доктор, что все мною сказанное вам понятно. Да и как не понять: Непоклонов или фронт.
ДОКТОР. Но ведь я же врач, доктор! Я буду колоть, резать…
КАПИТАН (перебивая). Вот, вот! Вы будете колоть, резать… только не на операционном столе, а в лесу. Обстановка, правда, несколько иная, но очень скоро вы привыкните к ней и тогда ваш операционный стол покажется вам неинтересным и ничтожным… То ли дело простор!.. Счастливый вы человек, завидую вам. В военное время вам предоставляется возможность заниматься наравне с уничтожением партизан открытиями разного рода… (Встает и идет к двери.)
ДОКТОР. Господин капитан, это роковая ошибка, это жестокая шутка! Ведь я же доктор! Доктор я! Это нужно исправить!
КАПИТАН (в дверях). Попытайтесь. (Уходит.) 
ДОКТОР. Говорят, что не бывает двух смертей: вот они. Обе одинаково ужасны. (В изнеможении падает в кресло.) Боже!


СЦЕНА III

Ползунов, капитан, доктор, унтер-офицер, денщик капитана, командир и второй врач. Перед положенной на стол бумагой сидят капитан и доктор, по другую сторону стола сидит унтер-офицер с пером в руке. Перед капитаном стоит Ползунов.

ПОЛЗУНОВ (кланяясь). Это он, господин капитан. Это он. Мне ли не знать. Я его тогда кряду узнал. У меня уж так: коль возьмусь – не уйдешь… Точно он, господин капитан.

Унтер-офицер пишет.

КАПИТАН. А вы не ошибаетесь, господин Ползунов? Русские лица так сходны.
ПОЛЗУНОВ. Нет уж, господин капитан, ошибки быть не может, голову даю на отсечение, что он. Как можно ошибиться, ведь недалече от нас заправлял.
КАПИТАН. И так, это он?
ПОЛЗУНОВ. Как пить дать, господин капитан, он самый.
КАПИТАН. Ну хорошо, спасибо, не забудем сделанного.
ПОЛЗУНОВ. Покорно благодарим вашу милость, господин капитан.
КАПИТАН (кричит). Але!

Входит денщик капитана.

ДЕНЩИК КАПИТАНА (козыряя). Господин капитан?!
КАПИТАН. Привести вчера пойманного партизана!
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Слушаюсь, господин капитан! (Козыряет и уходит.)
КАПИТАН. Вы знаете, что ошибки у нас недопустимы? Смотрите, не ошибитесь!
ПОЛЗУНОВ. Никак нет, господин капитан, это точно он… От меня не уйдешь: под землей сыщу, со дна моря достану… Можете с верностью давать задаток, я ручаюсь.
КАПИТАН. Не беспокойтесь, наградим.
ПОЛЗУНОВ. Я и не сумневаюсь, господин капитан.
КАПИТАН. Вы идите в дежурную комнату, потом мы позовем вас.
ПОЛЗУНОВ. Слушаюсь, господин капитан! (Кланяется и уходит.)
КАПИТАН (перебирая бумаги). Исключительный момент: партизанская опасность в нашем районе почти что устранена.
ДОКТОР (радостно). Попался, наконец, этот ужасный партизан!
КАПИТАН. Ваше счастье, господин штабс-врач. (Закуривает.)

Денщик капитана с винтовкой наперевес вводит командира. У него голова забинтована, правая рука на перевязи, левая прикручена к туловищу. При входе командира все взгляды устремляются в его сторону.

ДЕНЩИК КАПИТАНА (козыряя). Господин капитан, ваше приказание выполнено.
КАПИТАН (встает и подходит к командиру). Добрый день, господин! Жаль, что не имею чести знать ваше имя. (Ласково.) Вы ранены?! Больно? Вот (указывает на доктора) господин штабс-врач, знаменитый хирург. Он сделает вам операцию и все будет хорошо… (Осматривает командира.) Да вы связаны? (Унтер-офицеру.) Господин унтер-офицер, кто посмел связать господина? (Развязывает веревки, опутывающие командира.)
УНТЕР-ОФИЦЕР (вскакивая). Не могу знать, господин капитан!
КАПИТАН (строго). Я не позволю компрометировать германские законы! Понятно, господин унтер-офицер?! Узнать, кто это сделал и наказать!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан!
КАПИТАН. Вы должны простить великодушно солдата, причинившего вам неудобства. Мы накажем его за дерзость. (Придвигает кресло.) Садитесь, наверно устали? (Вынимает и протягивает сигареты.) Курите, пожалуйста.

Командир не двигается.

КАПИТАН. Извиняюсь, вы, наверно, не курите? Простите… Может кушать хотите? Да? (Денщику.) Господин обер-ефрейтор! Вы слышали, что господин гость хочет кушать.
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Слушаюсь, господин капитан! (Козыряет и уходит.)
КАПИТАН. Не будете ли так любезны и не потрудитесь ли сообщить нам свою фамилию, чтобы мы знали, с кем имеем честь разговаривать…

Командир молчит.

КАПИТАН. Что же вы молчите? Наслушались большевистских сказок о нашей жестокости? Если так, то вы имеете прекрасный случай убедится в красной лжи. Германская армия самая культурная и самая прогрессивная армия в мире. Человеческое достоинство и его неприкосновенность, какой бы национальности он ни был, для нас, немцев, прежде всего. Вы не встретите здесь ожидаемых издевательств, потому что там, где немцы, их не существует.

Командир прячет усмешку.

КАПИТАН (заметив, что унтер-офицер стоит). Садитесь, садитесь, господин унтер-офицер! Занимайтесь своими делами.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан! (Садится.)
КАПИТАН. Молчите?! Удивляюсь вашему упорству! За наше радушие вы платите неблагодарным молчанием. Это оскорбительно!.. Удивляюсь!

Входит денщик капитана с подносом в руках и ставит на стол.

ДЕНЩИК КАПИТАНА. Господин капитан…
КАПИТАН (перебивая). Благодарю вас, господин обер-ефрейтор. Садитесь, пожалуйста, курите!
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Но…
КАПИТАН. Садитесь!

Денщик садится. Капитан открывает бутылку, берет рюмку с подноса и наливает.

КАПИТАН. Садитесь, пожалуйста, кушайте. Вот колбаса, сыр, масло, запивайте коньяком. Не бойтесь и не стесняйтесь. Для вас все ужасы позади.

Командир молчит.

КАПИТАН. Ну хорошо: кушать не хотите, не курите, не садитесь, фамилию не называете, расскажите тогда что-нибудь по вашему усмотрению. Слышать что бы то ни было, сказанное вашими устами, нам одинаково приятно. Говорите же!

Командир молчит.

КАПИТАН (теряя терпение). Играть в молчанку не советую, господин Непоклонов! Нам все известно. Отвечайте же на вопросы, не бойтесь, вас никто не тронет. Итак: фамилия, возраст, происхождение, национальность, место службы, занимаемая должность?

Снова молчание.

КАПИТАН. Молчите? Жаль, очень жаль! Ваши соучастники были разговорчивее. Они поняли всю безнадежность своего положения и оценили нашу добродетель. А вы не хотите себе добра?

Молчание.

КАПИТАН. А-а! Теперь я понимаю: вы человек молчания! Оно вам заменяет добрый хлеб, прекрасное вино, замечательные сигареты, оно утоляет боль и лечит ваши раны… Не так ли? Вы согласны? Опасаюсь, что все же придется нарушить ваше молчание, вывести вас из состояния покоя и забвения; и не обвиняйте тогда нас в жестокости, ваш норов тому виной. С нашей точки зрения подобное упорство неприемлемо.

Подходит к командиру и дергает за раненую руку, перевязь обрывается, и рука безжизненно повисает. Командир, превозмогая боль, молчит.

КАПИТАН. Ну как? Хорошо? Теперь поговорим?

Командир молчит.

КАПИТАН. Молчишь собака? Ну молчи, молчи! (Бьет по лицу.)

Командир молчит.

КАПИТАН. Ничего не знаю? Отвечай, или будешь стерт в порошок. Молчишь?.. Тогда я сам отвечу, кто ты такой! (Подходит к столу, выбирает одну из тетрадей и, раскрыв ее, читает.) «От сентября тысяча девятьсот сорок первого года до настоящего момента только на территории данного района убито 659 солдат и 118 офицеров, а также 2 генерала; ранено 1311 солдат и 257 офицеров, а также 5 генералов». (Кричит.) Чьих рук эти дела? Не знаешь? (Читает дальше.) «Взорвано52 моста и среди них 13 железнодорожных; разбито 43 автомашины, 4 танка, 10 пушек и 26 минометов; учинено крушение 19 поездов…» Читать дальше? Кто виновник преступлений, кто?! Не знаю, не хочу, забыл?! (Подходит к столу, бросает тетрадь и, заметив сидящего денщика, кричит.) А-а-а! Ты здесь? Сидишь? Чистильщик сапог! Вон! Прочь, деревянная голова!
ДЕНЩИК КАПИТАНА (вскакивая). Слушаюсь, капитан!
КАПИТАН (ревет). Как ты меня назвал?
ДЕНЩИК КАПИТАНА (в замешательстве). Виноват, капитан-господин! (Пятится к двери.) Слушаюсь, виноват, слушаюсь, господин!.. Виноват! (Исчезает.)
КАПИТАН. Изничтожу!

Подбегает к командиру, вытаскивает из кобуры карабин и бьет командира по раненой голове несколько раз. Командир падает.

КАПИТАН. Доктор!

Доктор вынимает из ящика стола бутылочку, откупоривает ее, подходит к командиру и сует ее тому в нос.

ДОКТОР (толкая командира ногой). Ну, ты, птица гусь, вставай!

Командир приподнимает голову.

КОМАНДИР (не понимая, где он). Володя!
ДОКТОР. От моего лекарства даже мертвый и тот встанет, чудо медицины! (Поднимает командира и ставит на ноги.) Пациент в прекрасном состоянии, господин капитан. Бодрый, веселый, одним словом здоров. (Толкает командира в бок, потом садится.)
КАПИТАН (играя пистолетом). Ну, теперь будем говорить? Не вкусно? Но это только шутка. Для тех, кто влюблен в молчание, мы имеем нечто более убедительное… Содрогнутся стены от твоего крика, потемнеет солнечный свет. На коленях будешь молить о пощаде, но она не придет. Помни, что ты не первый здесь, спасай себя!

Командир молчит.

КАПИТАН. Молчишь? Ну хорошо! (Тяжело отдуваясь, садится.) Ай, русский! (Кладет пистолет на стол и закуривает.) Ползушкин!

Вбегает Ползунов.

ПОЛЗУНОВ (кланяясь). Явился, господин капитан! Чем могу служить господину капитану?
КАПИТАН (показывая на командира). Узнаете?
ПОЛЗУНОВ (тихо). Как не узнать, господин капитан!
КАПИТАН Громче!
ПОЛЗУНОВ. Узнаю, господин капитан. Это Непоклонов, командир партизанский. Одно слово, опасный человек, господин капитан.
КАПИТАН. Слышишь ты, собака?

Командир молчит.

КАПИТАН. Теперь будешь молчать? (Вскакивает.) Язык вырву! Живого в землю закопаю! По жилочке разорву! (Кричит.) Испепелю! (Хватает пистолет и наводит его на командира.) Говори, или я убью тебя! Говори, в земле намолчишься!

Командир молчит.

КАПИТАН (визжит). Молчишь?! (Подбегает к командиру и снова бьет его рукояткой пистолета по голове).

Командир, потеряв сознание падает.

КАПИТАН (кладет пистолет в кобуру). Але!
ПОЛЗУНОВ. Господин капитан, не дайте ему торжествовать, не дайте! Ну всыпьте ему плетей, или сломайте пальцы! А не то, дайте мне лыворверт, я убью его собственной рукой! Дайте мне, господин капитан! Дайте!.. Я его, бродягу!..

Вбегает денщик.

ДЕНЩИК КАПИТАНА (козыряя). Господин капитан?!
КАПИТАН (толкая командира ногой). Убрать!
ДЕНЩИК (козыряя). Слушаюсь, господин капитан! (Хватает командира за ноги и тащит за сцену.)
КАПИТАН (садится). Уф! (Вытирает пот на лице.) Теперь идите домой, господин Ползунов, и если хоть одно слово вырвется из ваших уст о здесь увиденном, то судьба ваша будет тождественна судьбе господина партизана. Понятно?
ПОЛЗУНОВ. Да что вы, господин капитан! Да как можно! Видит бог – буду нем, как рыба!
КАПИТАН. Да, да.
ПОЛЗУНОВ (кланяясь). До свиданья, господин капитан, до свиданья, господа офицеры. Желаю вам всякой приятности! (Уходит.)
КАПИТАН. Унтер-офицер, вы записали?
УНТЕР-ОФИЦЕР (вскакивая и вытягиваясь). Так точно, господин капитан. для большей простоты и ясности, все слышанное здесь я записал одним словом: молчание.
КАПИТАН. Дурак! Идите!
УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя). Так точно, господин капитан!
КАПИТАН. Унтер-офицер!

Унтер-офицер останавливается в дверях.

КАПИТАН. Поручаю вам надзор за партизанским шефом. Смотрите, чтобы не околел от голода и ран, или чтобы не кончил жизнь самоубийством. Переведите его в помещение рядом с Гестапо: оно крепче и во всех отношениях удобнее нашего. Позаботьтесь о надлежащей охране. Помните, что вы отвечаете своей головой за его целость. Все. Идите.
УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя). Слушаюсь, господин капитан! (Уходит.)
ДОКТОР (вставая). Разрешите и мне удалиться? Пойду лягу в кровать. Чувствую себя очень плохо: голова кружится, в ушах звенит, сердцебиение страшное, я задыхаюсь.
КАПИТАН. Идите!
ДОКТОР. Хайль Гитлер! (Уходит.)
КАПИТАН (один). Ни слова! При таких условиях невозможно трудиться… Ни слова!.. Что это за люди, из какой материи они устроены. Им незнакомы такие вещи как страх и боль, у них нет нервов… Но этот Непоклонов должен заговорить. И он заговорит, черт возьми! Заговорит! Иначе я не капитан Тодт! (Берет налитую для командира рюмку и пьет, потом закуривает.) Я работал во Франции, в Югославии, в Польше, и везде мое имя было символом страха. Вдруг какая-то Россия. Некультурная многоязычная! Здесь только бы и работать. Так нет же!.. Где корень зла? Может я заразился гуманной чумой? (Наливает и пьет.) Ни слова!.. Если бы один, но они все такие. Даже сознание близкой смерти не развязывает их языки! Как я устал, обрабатывая материал советской закалки! Как я устал! Ехал домой, мечтая отдохнуть телом и душой, но это была только сладкая, неосуществимая мечта. Беспрестанный бег по бомбоубежищам, постоянные жалобы жены на недостатки измучили меня окончательно… Как все это противно! (Наливает и пьет.) Но я все-таки добьюсь признания. Добьюсь, потому что мое имя – смерть, моя стихия – кровь, моя музыка – предсмертный хрип. (Наливает и пьет.)

За сценой раздается собачий лай, потом открывается дверь, и на четвереньках появляется доктор. Капитан, повернув голову, застывает.

ДОКТОР (приближаясь к капитану). Гав, гав, гав! У-у-у-у! Гав!
КАПИТАН. Что за черт, господин штабс-врач? что за шутки?
ДОКТОР (забираясь под стол). У-у-у-у!
КАПИТАН (выскакивая из-за стола). Что это значит? Что такое?
ДОКТОР (под столом). Гав, гав, гав! У-у! У-у-у-у! Гав, гав, гав, гав! У-у-у! Гав! (Хватает зубами салфетку и стягивает ее на пол. Все со звоном падает.) У-у-у! Гав! (Доктор с материей в зубах вылезает из-под стола, потом, разорвав ее в клочья, бегает по комнате на четвереньках.) Гав, гав, гав! У-у! Гав! Гав, гав!
КАПИТАН. Он, кажется, сошел с ума!
ДОКТОР (приближаясь к капитану). Гав!
КАПИТАН. Сомнений нет, он помешался!
ДОКТОР (приближаясь). У-у-у! Гав, гав!
КАПИТАН. Ай! Он может укусить меня! (Взбирается на стол, вынимает пистолет и наводит его на доктора.)
ДОКТОР. У-у-у-у! У-у-у-у!
КАПИТАН (кричит испуганно). Эй! Але! Сюда! Эй, вы! Ко мне! Эй! Але!
ДОКТОР (забирается в угол). У-у-у! Гав, гав!

Вбегает денщик капитана с винтовкой в руках и останавливается пораженный.

КАПИТАН. Что встал? Вяжи его!
ДЕНЩИК КАПИТАНА (направляя винтовку на доктора). Руки вверх! Руки вверх!
ДОКТОР. Гав, гав! У-у! У-у-у-у!

Вбегает унтер-офицер и тоже останавливается в дверях.

КАПИТАН. Болваны, дураки, деревянные головы! Почему вы стоите! Разве не видите, что он сошел с ума? Немедленно связать его! Он меня чуть не заел… Связать!
УНТЕР-ОФИЦЕР (денщику). Веревку!
ДЕНЩИК КАПИТАНА (козыряя). Слушаюсь, господин унтер-офицер!

Убегает.

ДОКТОР. Гав, гав, гав!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Господин капитан, господин доктор изволили сойти с ума?
КАПИТАН. Не разговаривать! Вяжите!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Один момент, господин капитан, только веревка.
ДОКТОР. У-у-у! У-у! Гав, гав! У-у-у-у!

Вбегает денщик с веревкой.

КАПИТАН. Бейте его! Вяжите!

Денщик и унтер-офицер бросаются на доктора, который воет, лает, отчаянно сопротивляется; завязывается свалка. В конце концов, доктора связывают.

КАПИТАН (слезая со стола). Немедленно позвать врача Альтешнаутце. Быстрей! Объяснить в чем дело! Пусть возьмет соответствующие приспособления. Марш! (Прячет пистолет.)
УНТЕР-ОФИЦЕР (денщику). Вы слышали?
ДЕНЩИК (козыряет). Слушаюсь! (Убегает.) 
ДОКТОР. Гав, гав, гав! У-у-у!
КАПИТАН. Унтер-офицер, закройте ему плевательницу. (Подходит к доктору и пинает его ногой.)
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан. (Собирает куски разорванной скатерти, которыми затыкает рот доктору.)
КАПИТАН. Проклятая собака!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин капитан. Господин штабс-врач вообразил, что он проклятая собака и лает, и воет. Это он от страха, господин капитан.
КАПИТАН. Почему от страха.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Я не знаю, господин капитан, но мне так кажется.
КАПИТАН. Дурак!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин капитан.

Вбегает денщик.

Денщик (козыряя). Господин капитан, господин врач Альтешнаутце сейчас придет!
КАПИТАН. Хорошо, идите!
ДЕНЩИК (козыряя). Слушаюсь, господин капитан! (Уходит.)
КАПИТАН (садится). Я так и знал, что господин Фляйшер кончит нехорошо. (Закуривает.)

Входит второй врач.

ВТОРОЙ ВРАЧ. Хайль Гитлер, господин капитан! (Ставит на стол чемодан.)
КАПИТАН. Хайль Гитлер, господин врач! Вы взяли инструменты?
ВТОРОЙ ВРАЧ. Со мною все приспособления… Не будете ли так добры, господин капитан, объяснить мне подробности происшествия.
КАПИТАН. Прискорбный случай, господин доктор. Наш коллега в силу неизвестных причин вообразил, что он собака и сошел с ума. В повседневной жизни господин Фляйшер был весьма мнителен.
ВТОРОЙ ВРАЧ. Разрешите осмотреть?
КАПИТАН. Да, пожалуйста. Осмотрите, и вы скажите нам свое мнение.

Второй врач осматривает доктора.

ВТОРОЙ ВРАЧ (продолжая осмотр). Сердце работает с перебоями, господин капитан. (Вынимает кляп изо рта доктора.)
ДОКТОР. У-у-у-у! Гав, гав, гав, гав!
ВТОРОЙ ВРАЧ. Один из самых тяжелейших случаев помешательства. Никакие меры не вернут его к действительности.
КАПИТАН. Ваше мнение по этому поводу.
ВТОРОЙ ВРАЧ. Во-первых, лечение бесполезно, во-вторых, нецелесообразно.
КАПИТАН. Следовательно…
ВТОРОЙ ВРАЧ. Укол сжатого воздуха освободит его от страданий, а нас от бесполезных хлопот.
КАПИТАН. Вы вполне уверены, что он неизлечим?
ВТОРОЙ ВРАЧ. Да, господин капитан, вполне. Сомнений быть не может. Самый лучший и вернейший способ борьбы с сумасшествием господина Фляйшера – укол сжатого воздуха. Мы должны учесть, что огласка подобного происшествия может оказаться роковой для наших солдат… Как видите, господин капитан, укол становится необходим.
ДОКТОР. У-у-у-у! У-у-у! У-у-у-у!
КАПИТАН. Хорошо... Унтер-офицер, садитесь и пишите протокол, а вы, господин доктор, приступайте.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Слушаюсь, господин капитан! (Поднимает с пола лист бумаги, оттачивает карандаш и сев, приготавливается писать.)
ДОКТОР. У-у-у! У! У-у-у-у!

Второй врач достает из чемодана шприцы и приготавливается.

КАПИТАН. А вы уверены, господин доктор, что смерть последует быстро?
ВТОРОЙ ВРАЧ (приготавливаясь). До войны я три года работал в одной из психиатрических больниц Кельна, и у меня было более пятидесяти подобных случаев. Мы вводили сжатый воздух в вену, и паралич сердца довершал дело. В войну мне также приходилось делать подобные уколы контуженым, и все результаты были блестящи. Из ста случаев все сто оканчивались безболезненной смертью. Благородный и милосердный способ! Великое открытие немецкой медицины! Вы представьте, господин капитан, больной умирает тихой и безмятежной смертью, нередко с улыбкой на лице!
КАПИТАН. Приступайте!
ДОКТОР. У-у-у-у! Гав, гав!

Второй врач подходит к доктору, опускается перед ним на колени и, достав из кармана нож, вспарывает ему рукав сюртука. КАПИТАН подходит к доктору.

ВТОРОЙ ВРАЧ (обнажая руку доктора). Сейчас, сейчас! (Ворочает доктора.)
ДОКТОР. У-у-у-у! У-у-у!
ВТОРОЙ ВРАЧ (взяв шприц). Минуточку, минуточку! (Нащупывает вену на руке доктора.) Вот она! Терпение! Минуточку!
ДОКТОР (страшно вращая глазами). У-у-у-у! У-у-у-у! У-у-у! У-у-у-у!

Унтер-офицер пишет.

ВТОРОЙ ВРАЧ. Ш-ш-ш-ш-ш! (Хочет колоть.)
ДОКТОР (кричит с ужасом). Не надо! Помешательство уже прошло! Я ожил! Я пришел в себя! Сознание снова вернулось ко мне! Развяжите меня!
ВТОРОЙ ВРАЧ (отскакивая в сторону). Небывалый в медицине случай!
ДОКТОР. Да освободите же меня!

Второй врач развязывает доктора.

КАПИТАН. Теперь я все понимаю. (Бьет доктора по щеке.) Вот вы как?!
ДОКТОР. Это была шутка, господа!
КАПИТАН (ревет). Молчать, сволочь! В штабе будешь говорить о шутках, а мне они и так понятны.
ДОКТОР (слезно). Господа, это чистейшая шутка, честное слово офицера! С медицинской точки зрения юмор весьма полезен, особенно для работников умственного труда… Я пошутил, для разнообразия! Честное слово немецкого офицера!
КАПИТАН. Вы опозорили немецкий мундир, запятнали честь офицера. Вы… Вы врач!
ДОКТОР. Ради бога не шутите так жестоко, господин капитан. Я не достоин. Я только немного пошутил… Великий Бог! Ой! Ой!
КАПИТАН. Презренный трус, мерзкое животное! (Срывает погоны с френча доктора.) Ты забыл закон военного времени. Ха, ха, ха! (Смеется.) Но, когда станут рубить твою преступную голову, ты вспомнишь их. Постарайся не забыть их, господин бывший штабс-врач, а то в аду черти отрубят ноги. Ха, ха, ха! (Смеется.)

Доктор внезапно срывается с места, подбегает к окну и начинает выламывать раму.

КАПИТАН. Бежать, стой! (Выхватывает пистолет и взведя его.) Стой!

Доктор, выломав раму, пытается вылезти наружу.

КАПИТАН. Назад! (Стреляет в доктора.)

Доктор падает.

ВТОРОЙ ВРАЧ (подбегает к доктору и осматривает его). Не хуже сжатого воздуха, господин капитан. Пуля пробила сердце!



ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Комната в доме Ползунова. Справа дверь в другую комнату. Обстановка не богатая, но приличная, в комнате чисто и уютно. Вечер. Окна завешены шторами, комната освещена газовой лампой.

СЦЕНА I

Нина и Лена, потом Ползунов. Лена сидит за столом; Нина стоит рядом с бумажкой в руке.

НИНА (заглядывая в бумажку). К фронту – двенадцать эшелонов. Из них с живой силой – 109 вагонов; с танками – 62 платформы: 52 танка; с артиллерией – 47 платформ: 231 пушка среднего калибра; с автомашинами – 34 платформы: 64 грузовика; с бензином – 13 цистерн; с сеном – 25 платформ; с боеприпасами и снаряжением – 12 вагонов; с продуктами питания – 8 вагонов; 17 крытых вагонов с неустановленными грузами. Зашифровала?
ЛЕНА (пишет). Продолжай, готово!
НИНА. От фронта – сорок восемь эшелонов. С ранеными – 28 эшелонов, в количестве 840 вагонов. Остальные – 20, в количестве 598 вагонов… Записала?
ЛЕНА (пишет). Продолжай.
НИНА (смотрит в бумажку). В количестве 598 вагонов, гружены рельсами, дровами, бревнами, железным хламом, скотом, домашним скарбом и прочими продуктами грабежа… Зашифровала?
ЛЕНА (пишет). Сейчас кончу!
НИНА. И прочими продуктами грабежа.
ЛЕНА. Жги!

Нина вынимает спички и сжигает бумажку.

ЛЕНА. Нет донесений «Большака» и «Дедуси».
НИНА. Группа «Большака» ведет наблюдение за шоссейной дорогой, «Дедуся» с ребятами пошел жечь биржу. Завтра я пойду к ним и возьму все данные.
ЛЕНА. Не случилось ли чего?
НИНА. Брось фантазировать, вечно тебе кажется. Не такие дела делали. Нет, эти ребята не провалятся. (Садится.)
ЛЕНА. Ну хорошо, милочка, не буду. (Прячет написанное на грудь.)
НИНА. Ведь не боишься же ты на самом деле? Ты только говоришь. Пойми: Родина!
ЛЕНА. Боюсь, подруга!
НИНА. Чего?
ЛЕНА. Смерти страшно.
НИНА. Чудачка, тебя ведь не убивают.
ЛЕНА. А вдруг, провал!
НИНА. Не такие головы, как наши гибнут, да и то ничего.
ЛЕНА. Это правда… И все же страшно!
НИНА. Неужели, если бы тебе сказали, что для блага Родины ты должна немедленно погибнуть, ты не согласилась бы?
ЛЕНА (задумываясь). Не знаю, подруга. Страшно!
НИНА. А ты думаешь героям, которые закрывают своей грудью амбразуры, которые пускают в себя последнюю пулю, которые направляя свой самолет на вражеский склад или корабль, взрываются вместе с ним, не страшно. И им страшно милая, но они все же гибнут хладнокровно.
ЛЕНА. Хотя им и страшно, но они уже до подвига герои, а я при всей моей страстной любви к Родине не уродилась героиней. Трусихой была, трусихой и осталась.
НИНА. Сталь, дорогая моя, не образуется сама по себе. Помни, что даже мягкая глина, слепленная и обожженная, превращается в твердый кирпич.

В дверь стучат.

ЛЕНА. Наверно, дядя идет. Пойдем, выйдешь незаметно. Пусть он не видит… Паук проклятый!
НИНА. Значит послезавтра там же?
ЛЕНА. Да, да, дорогая! Не забудь данных о шоссейке.
НИНА. Ничего не забуду.
ЛЕНА. Сейчас, дядюшка!

Уходят. Входит Ползунов.

ПОЛЗУНОВ (снимая шапку). Ну и ну, вот так день! Умаялся – дохнуть не могу! (Садится.)

Входит Лена.

ЛЕНА. Кушать хотите, дядя!
ПОЛЗУНОВ. Какое там! Пойдет ли еда на ум, когда такое дело сделано!
ЛЕНА (садится). Что за дело, дядя?
ПОЛЗУНОВ. Поздравь меня племянница, награду заработал… Пятьдесят тысяч марок!.. Вот!
ЛЕНА. Ай да дядюшка! Как же вы это?
ПОЛЗУНОВ. Да ловко сварганили дельце! Ты знаешь, важную птицу, только никому ни-ни.
ЛЕНА. Ну вот еще, мне ведь не семь лет. Понимаю.
ПОЛЗУНОВ. Ты знаешь, ведь я выследил партизанского голову – Непоклонова. Того самого, о котором на каждом углу приказы развешаны.
ЛЕНА (вскрикивает). Ай!
ПОЛЗУНОВ (подозрительно). Ты чего?
ЛЕНА. Ой, дядюшка! Шило и иголку в столе оставила. Вот и уколола руку.
ПОЛЗУНОВ. Ну ты того… осторожно, в аккурат в жилку войдет и пошла гулять по телесам, пока до сердца не дойдет. А как дойдет – жиг! Тут и капут человеку, и дух вон… И вот взял я, да и выследил энтого Непоклонова. Ух и страшно было! Ажно рубака липнет!
ЛЕНА (притворяясь равнодушной). Подкрепиться вам нужно, дядюшка. Я соберу покушать.
ПОЛЗУНОВ. Какой там! После такой радости и еда не в еду. Ты вот слушай лучше, страшно интересно… Только чтоб промеж нас…
ЛЕНА. Если уж такой секрет, то и не надо. Мое дело женское: суп варить, белье стирать. Я все равно не разберусь.
ПОЛЗУНОВ. Нет уж, слушай! Ты ведь не чужая мне, чай кровь-то обчия.
ЛЕНА. Вы, дядюшка, очень на мать похожи: и разговор, и глаза, и рот.
ПОЛЗУНОВ. Ну вот видишь, а говоришь чикрет. Нет уж, слушай. Шел это он, этот самый Непоклонов куда-то, да двойка с ним других. А я, вот ведь счастье, у «Вороньего носа» жерди рубил, в самый тот раз. В тую субботу то было. Ну значит, рублю я это себе и рублю, а у самого мысля в котелке так и вертится: ну-ка, пятьдесят тысяч, шутка ли? Вдруг глянул – идет тройка. Два-то огромаднейшие, а третий-то, прям, клоп. Махонький, годов десяти, а, видать, сурьезный такой, да злющий… Ну, значит, ливорверты у них, потом энти, как их, что стрекочут здорово. И названия какого-то ругательского. Кажись – мат.
ЛЕНА. Автомат?
ПОЛЗУНОВ. Вот, вот! Он самый! Смертельная штукенция. Как чоснет, под гребенку метет… Ну, стал быть, ливорверты у них, это самое, маты, бонбы за поясом болтаются. Смекнул я в чем дело, да за дерево – нырьк! И притаился! Партизаны, думаю, обязательно оны! Кому и быть больше!.. Дай-ка, пойду послежу, куды энто направляются. Ну и посадил. Оны в зеленый ручей – и я туды, оны в выпасок – и я сзади! Шли, шли, тут и сумеркаться зачало, а они возьми, да и верть в старый сарай, что у «Гривки». Ага, думаю, спать станут, ночевать. Погодил полчаса, час. Один спрятался в кустах, сторожит, а те ни гу-гу. Дрыхнут, сумленья быть не может, обязательно дрыхнут! Тут я, куда следует. Так и так, мол… Выслали отряд. Я впереде. Темень кругом, хоть глаз выколи, дождь накрапывает, буря зачалась: все так и ревет! Осинняк прям до земли раскланялся. Шум, рык! А нам это на руку. Шли, шли, подходим – окружили сарай, ждем. Вдруг часовой заприметил: трах! Трах, тах-тах-тах! Тр-рах! Тр-р-р! Тр-р-р! И почал наяривать! Куды куски, куды милостинки! Ну его кое-как скастили: брякнулся и замолчал! Мы к сараю. Хотели тех живым взять, да не тут-то было! Никак не смиряются! Тут запалили сарай. Все горит, дым коромыслом! Им кричат: выходи! А оны и в ус не дуют, знай палят… Как подсчитали мы потом своих: тридцать одного человека наповал угробили, да ранили сколько. И чтобы ты думала! Так и сгорели в сарайчике, а вылезть, не вылезли!
ЛЕНА. Ой! Ой!
ПОЛЗУНОВ. Что с тобой, племянница, ты никак плачешь?
ЛЕНА. Ой! Ой! Рука болит! Ой, как болит!
ПОЛЗУНОВ. Пеплом засыпь, кряду полегчает.
ЛЕНА. Ладно, дядюшка!
ПОЛЗУНОВ. И вот, подходим мы тогда к караульному, а он не насмерть, только озлунел, да чувства лишился. Я в лицо глядь-поглядь. Что-то знакомое… Э-э-э! да это ведь ты, Лев Силыч?! И ажно задрожал от радости. Да и как было не возликовать, надеялся тыщенку прикарманить, а тут пять десятков прет.
ЛЕНА. Дальше, дальше!
ПОЛЗУНОВ. Ну его, как узнали, что за чин, ведь важная птица, зараз и цап-царап! А мне за труды праведные – вознаграждение достойное.
ЛЕНА (с дрожью в голосе). Ну, конечно, вы, дядя, молодец! Ведь его убили, повесили? Допросили, и с плеч долой?
ПОЛЗУНОВ. Да!.. То есть, нет! Смотри, чтоб молчок, а то мне крышка. Ты знаешь, был я на допросе сегодня днем, так он, чертяка, стоит и молчит. Капитан как звизнет его по раненой башке, как звизнет, а он, значит, стоит. Никак не сбить! Другой бы ничего поделать с ним не мог, но капитан, особстатья – большой мастак по энтой части. Кое-как свалил его с ног.
ЛЕНА. Значит, он легко ранен, коль силы есть?
ПОЛЗУНОВ. Куда там, едва кыркает, чуто жив! Бились, бились, а он вперся – и шабаш; молчок, да и только. Так и не добились ни слова. Ну тут капитан как разойдется! И пошел полоскать! Денщика в зашеек, а этого самого Непоклонова отдубасил и в анбар – пех! Посиди, образумся!
ЛЕНА. А дядюшка, крепок ли амбар? Видно, что он хоть и раненый, но ловкий, убежать ведь может.
ПОЛЗУНОВ. Ну нет! Ты ведь знаешь Василий Егорыча анбар, что около Гестапво. Из этого не уйдешь… Двери дубовые, крыша тесовая, стены толстые; опять-таки и охрана: три солдата с ружьями, да пулемет... Не уйдет пока, а в скором времени, надо полагать, и тю-тю! На веревочку, пусть на солнце посохнет.
ЛЕНА. Ну если так, то конечно ему не уйти… Рада, рада!
ПОЛЗУНОВ. Теперь дом новый построю, торговлишку заведу, земля своя будет, работники… Барином буду! Барином! Ха-ха-ха! Сальное словечко! Ха-ха-ха! (Смеется.)
ЛЕНА. Ай да дядя!
ПОЛЗУНОВ. Будь спокойна, племянница, не подкачаем, в грязь лицом не ударим! Все чисто!
ЛЕНА. А уверены ли вы, что это точно Непоклонов? Может, не он? Вдруг кто-нибудь другой? Пропадет тогда награда.
ПОЛЗУНОВ. Ну, нет! Награда не выскочит из моих рук! Это точно он.
ЛЕНА. Ну, если так, то конечно… Я соберу вам покушать.
ПОЛЗУНОВ. Что-то не хочется, пойду лучше полежу толику.
ЛЕНА. Отдохните дядюшка, отдохните работничек. Проснетесь, так в кухне все найдете, все приготовлено… Меня сегодня доктор приглашал, наверно, и ночевать у него останусь. Знаете, дядя, танцы, бал, ну и запоздаешь.
ПОЛЗУНОВ. Иди, иди племянница. Когда-то и сам таким был. (Задумчиво.) Молодость, молодость – гуляют! Веселятся и не знают, что солидные люди в поте лица своего хлеб насущный зарабатывают… А ты иди, иди! Понимаю! Да смотри, поласковей с ним, смирение прояви. Не смотри, что старый, зато богатый, да и в чинах. Помни это, а коли что и не так, так ты того, не возбраняйся, допусти, не ретився... Ты уж того…
ЛЕНА (презрительно). Я и того, дядюшка. Он такой важный… Знаю уж. (Подходит к вешалке и одевается.)
ПОЛЗУНОВ. Много правильности в твоих речах. Узнаю себя в молодые годы. Ловок был! Уж и состояньице было нажил, да разорили… Наша кровь, она ловкая, знает, где рожь растет, где лебеда.
ЛЕНА. Так я пойду.
ПОЛЗУНОВ. Ну иди, иди. Я двери за тобой запру… Ты там ему, доктору, и про меня словечко вверни, будто невзначай. Дескать, так и так, дядюшка у меня, ну и тому подобное, а сама-то к нему, к нему. Жмись и говори, обнимай и говори, целуй и говори. Дескать, бедные, дом мал, все делаем сами, ну и так далее. А как заберет его хмель, ты – не пойдете ль на встречу, господин любезный, да к нему, да к нему! А если он того, так ты уж того, не возбраняйся.
ЛЕНА (идет к двери). Обязательно! Я уж постараюсь!
ПОЛЗУНОВ (идет за Леной). А главное – поласковей, поласковей!



ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Та же поляна, что и во втором действии.

СЦЕНА I

Люба, Гурий, Ваня, Сердюк, Молот, Бикчурин.
У костра сидят Люба и Гурий.

ЛЮБА (шевеля угли палочкой). Не думай, что ты единственный. Вот у меня тоже мать с отцом от голода погибли, а сестра с самого начала войны без вести пропала… Сейчас нет такой души, которая не оплакивала бы потерю близкого человека. Везде скорбь, везде слезы, это война. Обидно, больно, но нельзя же вечно хандрить! Мертвых ведь все равно не вернешь.
ГУРИЙ (обнимая Любу). Утешаешь, кися? Хорошая ты у меня!
ЛЮБА. Не будем говорить о печальном, печального и без того много.
ГУРИЙ (гладит Любу). Кисинька моя! Кися! Кисинька! (Целует Любу.)
ЛЮБА (отодвигаясь от Гурия). Оставь, милый. Неудобно. На виду у всего лагеря сидим.
ГУРИЙ. Не любишь, вот и неудобно.
ЛЮБА (нежно). Испорченный ты мой! Разве не понимаешь?
ГУРИЙ. Мало, кися, мало! Ты любишь меня немножко, а мне нужно безграничной, сумасшедшей любви!.. Хотя я и считаю любовь вздором, человеческой выдумкой, но вот в это мгновенье, вопреки всему, я ощущаю ее в груди своей, громадную, нерастраченную, рвущуюся к взаимности. И как хочется любви!
ЛЮБА. Значит, тебе хочется человеческой выдумки?
ГУРИЙ. Нет, мне хочется действительной любви.
ЛЮБА. Но ведь ты же не веришь в нее?
ГУРИЙ. В такой момент верю.
ЛЮБА. Как же это понять? Не веришь и веришь.
ГУРИЙ. Очевидно, в душе моей и неверие, и вера слились в единое целое, неразрывное, несмотря на прямую противоположность свою. Ну, представь себе соленую воду. Хотя вода и соль вещи разные, но смешанные они неотделимы одна от другой.
ЛЮБА. Почему неотделимы? Ведь можно же выпарив воду, получить соль?
ГУРИЙ (задумываясь). Это будет насильственно.
ЛЮБА. Брось, дорогой! Взвинтил ты себя, кружишься, блудишь. А почему? Потому что не хочешь открыть глаз. Но поверь мне, стоит только сорвать темные очки и взглянуть ясным взором вокруг, как сразу же перед тобой откроется совершенно ясный путь к вере. А вода твоего неверия испарится.
ГУРИЙ. Убедительно говоришь, кися, но позволь мне остаться при своем мнении.
ЛЮБА. Как хочешь.
ГУРИЙ. Горбатого только могила исправит. (Придвигается к Любе.) Люби меня, кися. Только не так, помаленьку, а всем существом. Пусть любовь будет мгновенна, но всеобъемлюща.
ЛЮБА. От меня требуешь горячей любви, а сам?.. Ну а если я дам тебе эту любовь, чем ты мне отплатишь? Обманом? Низким поступком?
ГУРИЙ. Не знаю, кися, ничего не знаю. В голове карусель, в груди карусель. Закружился я… Одно мне ясно: хочу твоей любви!
ЛЮБА. Для чего?
ГУРИЙ. Не знаю, но желаю страстно.
ЛЮБА. Ну а если любви на самом деле не существует?
ГУРИЙ. Ты меня любишь?
ЛЮБА. Люблю!
ГУРИЙ. Значит, существует.
ЛЮБА. Для чего же тогда ты опровергаешь сам себя?
ГУРИЙ. Не знаю.
ЛЮБА. Человек, не верящий в любовь, хочет, чтоб его любили. Не странно ли.
ГУРИЙ (настойчиво). Да.

Люба отодвигается.

ГУРИЙ. Сиди, кися.
ЛЮБА. Там кто-то идет сюда.
ГУРИЙ (рассеяно). А-а-а…

Входит Ваня.

ВАНЯ. Ба, Гурий Николаич, клянусь оперой, что тебя-то мне и надо!
ГУРИЙ. Меня?
ВАНЯ. Тебя самого. Поди к Илье Абрамовичу, ты ему нужен.
ГУРИЙ (подымаясь). Иду! (Закидывает автомат за плечо и уходит.)

Люба бросает в костер дрова. Ваня садится.

ВАНЯ. Люба, я очень хочу сказать тебе что-то.
ЛЮБА. Почему же не говоришь?
ВАНЯ. Боюсь, рассердишься.
ЛЮБА. А ты попробуй, может и не рассержусь.
ВАНЯ. Люба, я люблю тебя.
ЛЮБА. Ха-ха-ха! (Смеется.) Вот это новость для меня.
ВАНЯ. Тебе смех, а я сохну.
ЛЮБА. Сколько тебе лет?
ВАНЯ. Ну, восемнадцать!
ЛЮБА. Брось заниматься пустяками. Вот разобьем немцев, окончится война, тогда найдешь себе девушку, полюбишь ее.
ВАНЯ. Я уже полюбил.
ЛЮБА. Все равно нужно подождать.
ВАНЯ. Да пойми же ты, что любовь не умеет ждать… Люба, неужели ты никогда не полюбишь меня?
ЛЮБА (встает и закидывает автомат за плечо). Ну я пойду, пожалуй, обед пора готовить.
ВАНЯ. Люба, еще два слова.
ЛЮБА. Только не о любви.
ВАНЯ. Если бы ты знала…
ЛЮБА (перебивая). Не беспокойся, борщ будет отличный.
ВАНЯ. Смеешься?
ЛЮБА. В самом деле, сегодня будет борщ. Ты ведь так любишь его!

Уходит.

ВАНЯ (берет гармошку). Эх! (Играет и поет.) Красота твоя с ума меня свела, иссушила добра молодца меня. Ты постой, постой!..

Входит Гурий.

ГУРИЙ (подхватывая Ваню, поет). Звени, звени гармошка, играй сама о том, как черноокая свела с ума…
ВАНЯ (обрывая игру). Ну, знаешь, ты это брось, не выдумывай.
ГУРИЙ (садится рядом с Ваней). Хорошая девушка!..
ВАНЯ. Хороша Маша, да не наша.
ГУРИЙ (вынимая кисет). Закурим!
ВАНЯ. Только что курил.
ГУРИЙ (вертит папиросу). Ну как она?
ВАНЯ (безнадежно махая рукой). Не любит она меня.
ГУРИЙ. А ты ее?
ВАНЯ. И я ее не люблю.
ГУРИЙ. А я слышал нечто другое.
ВАНЯ (с интересом). Что же ты слышал?
ГУРИЙ. Как будто любит.
ВАНЯ (оживленно). Ты это слышал?
ГУРИЙ. Пришлось.
ВАНЯ. Так и слышал, что любит?
ГУРИЙ. Так и слышал, что любит.
ВАНЯ (вскакивая и хватая гармошку). Пляши со мной, Гурий! Пляши, дружище! (Играет и пляшет.)
ГУРИЙ. Пляши, Матвей, не жалей лаптей!
ВАНЯ (пляшет и поет).
«Ах, меня любит партизанка,
Веселей играй, гармонь,
Эх, разжигай, моя тальянка,
В сердце радостный огонь!»
«Все девчонки, как девчонки,
А моя с характером».

Входит Сердюк. Ваня, заметив его, останавливается.

СЕРДЮК (подходит к Ване). А, скажений! Опять ты, опять хай на весь гай поднял!
ВАНЯ. Я, Тарас Христианович…
СЕРДЮК (перебивает). Бачу, бачу. Зараз оправдываться начнешь?
ВАНЯ. Больше не буду!
СЕРДЮК. Вот за это молодец! Пиди-ка до кухни, картошку без очереди почисть, а потом не будешь.
ВАНЯ. Есть, почисть без очереди! (Берет автомат и гармошку.)

Входит Молот.

СЕРДЮК. А гармошка пускай здесь полежит.
ВАНЯ (опускает гармошку). Есть, здесь полежит! (Уходит.)
МОЛОТ (Гурию). Ты еще не ушел? (Садится.)
ГУРИЙ. Мне, Илья Абрамович, на полчаса работы. Листовки уже отпечатаны, теперь только пачки связать.
МОЛОТ. Смотри, чтобы к пяти вечера были готовы!
ГУРИЙ. В пять уходят?
МОЛОТ. Да.
ГУРИЙ. На железку?
МОЛОТ. Пойдут и на железку.
ГУРИЙ. Илья Абрамович, отпусти и меня.
МОЛОТ. Ты нужен здесь.
ГУРИЙ. Илья Абрамович, я уже мозоли насидел.
МОЛОТ. Если это нужно для Родины, в землю корни пускай, но сиди.

Входит Бикчурин.

БИКЧУРИН (рапортуя Молоту). Товарищ замэстытль командыра, твое приказ выполнен. Дорога заминыровали в тринадцать место.
МОЛОТ (строго). Почему не явился вчера?
БИКЧУРИН. Там танк, Илья Абрамович, вот мы и ожидай.
МОЛОТ. Танк?
БИКЧУРИН (садится). Только кончай мы ставить и в лагерь айда, вдруг – тырах! Мы туда, а там немцы бегай и танк без гусеница. Расстреляй бы их, да нас восемь человек, а их сотня семь. Ну мы и давай ждать! До вешер пролежали, тут все ушли, оставайсь штука пятьдесят. Как ставай темно, мы и давай карыть! А Хырыстофоров из пятая рота ползи, да под танк еще заряд. Как гырохнет! От танк только пыль по сторона, все к шорту! Не надо ругайся, Илья Абрамович, не можно его оставить было.
МОЛОТ. Молодец, товарищ Бикчурин! В дребезги говоришь, разнесло?

Из кармана Бикчурина вдруг вылетает птичка.

БИКЧУРИН (вскакивая). Улетела! Улетела! (Бежит вдогонку.) Сытой! Сытой! Тебе рано лети! Твой крылышко еще не зажил! Ты будешь помирай на воле! Ты еще слабенький! Сытой! (Исчезает.)
СЕРДЮК. Шо це таке?
МОЛОТ. Не понимаю.
ГУРИЙ. Птичка у него улетела, а он боится, что она еще не оправилась, замерзнуть может.
МОЛОТ (встает). Ничего не понимаю, вернется, так пришлите его ко мне… Да, чуть было не забыл самого главного. От бойцов слышал, что вчера в отряде ты читал новое свое стихотворение. Прочти его еще раз.
ГУРИЙ. Что же о нем бойцы говорили?
МОЛОТ. Хвалили, говорят, послушав его, еще сильнее в бой хочется.
ГУРИЙ. Значит, не напрасно написал.
МОЛОТ. Как видишь. (Садится.) Впрочем, когда прочтешь, тогда и отзываться будем.

Гурий встает и принимает соответствующую для чтения позу, потом начинает декламировать.

ГУРИЙ (декламируя).
Вперед, поколенье отважных!
К победе над лютым врагом!
Пусть слава о силе бесстрашных,
Гремит и несется кругом!
Пусть громом небесные своды
Победным о нас возвестят!
Теснее сплочайтесь, народы,
В единый всебратский отряд!
В бою, роковом и жестоком
За благо России святой,
Могучим, железным потоком,
Сметем ненавистный устой!
Мы гордые русские люди
Не будем рабами врага,
У нас закаленные груди;
Нам Родины честь дорога.
Нам биться с врагом не впервые,
Ясна наша славная цель.
Мы помним победы былые
И верим в победу теперь.
За Родину-мать, за Россию,
За ясного солнца восход –
Вперед, храбрецы удалые!
К желанной победе, вперед!
На подвиг святой вдохновляя
Нас Сталин на Запад ведет…
За счастье родимого края,
Славяне! Без страха вперед!
Вперед! На погибель арийцам!
И старый и малый: все в бой!
Отмстим вероломным убийцам
За их грабежи и разбой!
… Я кончил, Илья Абрамович. (Садится.)
СЕРДЮК. Молодец, Гурий, гарно гуторишь.
МОЛОТ. Хорошо написано, с большим чувством. Ты во всех ротах его прочти.
ГУРИЙ. Уже прочел, Илья Абрамович.
МОЛОТ (поднимаясь). Листовки окончишь, заходи ко мне, поговорим.
ГУРИЙ. Спасибо, Илья Абрамович.
МОЛОТ. Пойдем, Тарас Христианович.
СЕРДЮК. Пидем! (Гурию.) Гурий, ты пиды, скажи Вани, шоб вин бросил картошку чистить, зря я его.
ГУРИЙ (встает и забирает гармошку). Сейчас, Тарас Христианович!

Идут налево.


СЦЕНА II

Ваня, Гурий, Люба, Молот, Сердюк, Бикчурин.
У костра сидит Ваня с убитым видом.

ВАНЯ (один, сокрушенно). Горе мне! (Сидит молча, придавленный переживанием.)

Справа появляются Гурий и Люба.

ГУРИЙ (подходя к Ване). Что с тобою, Ваня? Что с тобою, дружище?
ВАНЯ (непонимающе смотрит на Гурия). Ах, оставьте меня! Уйдите!
ГУРИЙ (садится рядом с Ваней). Да что с тобою? Ты как помешанный.

Ваня встает и молча уходит с опущенной головой.

ЛЮБА. Что это такое?
ГУРИЙ. С того вечера, как он три дня тому назад вернулся из задания, с ним случилось что-то страшное… Небывалая вещь! До этого всегда с песней, с шуткой, самый веселый в отряде… и вдруг! Недоумеваю…
ЛЮБА. Может, любовь?
ГУРИЙ. Нет, здесь что-то посложнее.
ЛЮБА (садится). Скажи мне, Гурий, тебе не жаль его?
ГУРИЙ. Больше, чем жаль, кися.
ЛЮБА. Для чего же ты тогда издевался над ним? Чтобы сейчас сожалеть? Ведь он не виноват, что полюбил меня.
ГУРИЙ. Зачем? Для чего? Эх, кися! Я презираю себя за это, проклинаю, но все же делаю. Я смеюсь над человеком, мучаю его, а у самого в этот момент пробуждается страстное желание упасть пред этим человеком на колени и молить о прощении.
ЛЮБА. Почему же ты не молишь?
ГУРИЙ. Потому что бес противоречия повелевает мне издеваться.
ЛЮБА. И ты не можешь сладить с этим бесом?
ГУРИЙ. Не могу, Люба. Не могу, потому что бес дик, а мое желание каяться не имеет силы воли.
ЛЮБА. Если бы я не видела тебя в минуту смертельной опасности, не слышала бы удивительных и прекрасных рассказов о твоих боевых делах, не знала бы о твоей поистине дикой и безумной любви к Родине, то я назвала бы тебя червем.
ГУРИЙ. Называй, как хочешь, мне все равно.
ЛЮБА. Как это все равно? Сказать подобное всякий может. А вот ты докажи, что это мнение ошибочно.
ГУРИЙ. Возможно ли доказать, что человек укравший не вор? А между тем это так… Оставим философию, Люба! Вернемся к прерванному разговору.
ЛЮБА. Хочешь отделаться, и дело с концом?
ГУРИЙ. Прости меня, кися! Может быть, ты и права… Маленький наш романчик убедил меня еще раз в невозможности любви.
ЛЮБА. Жестокий, ты говоришь, романчик?!
ГУРИЙ (не обращая внимания на слова Любы). Под влиянием твоих убеждений я, не найдя естественной любви в своем сердце, пытался заставить себя любить искусственно. И что же? Ничего не вышло.
ЛЮБА. Ах, зачем ты мне раньше не сказал?!
ГУРИЙ. Я теперь говорю.
ЛЮБА (с горечью). Позднее откровение.
ГУРИЙ. Лучше поздно, чем никогда.
ЛЮБА. Хороша поговорка, только к действительности не подходит… Ты лжец, Гурий!
ГУРИЙ. Почему же?
ЛЮБА. Вспомни, что ты говорил в начале, какими красками рисовал свою любовь, как клялся!
ГУРИЙ. Я не кривил душой, когда клялся в любви. Мне так казалось тогда.
ЛЮБА. А теперь?
ГУРИЙ. Теперь кажется иначе.
ЛЮБА. Вчера казалось одно, завтра другое; может послезавтра тебе покажется третье?
ГУРИЙ. Не знаю, что будет завтра, но сегодня говорю тебе – прощай!
ЛЮБА (встает). Ну что ж, прощай! Я не из тех, что способны умалять. Я полюбила не шутя, забуду тебя нескоро, а может, и совсем не забуду, но на коленях ты меня не увидишь.
ГУРИЙ. Расстанемся друзьями, кися. Я ведь не виноват… Прости! (Убегает.)
ЛЮБА (одна). Прощай! (Из глаз падают слезы). Мы давно расстались, мы и не сходились. (Плачет.)

Входит Молот.

МОЛОТ. Товарищ Золотова, вы не видели Гурия?
ЛЮБА (всхлипывая). Ушел!
МОЛОТ. Вы плачете? Что с вами?
ЛЮБА. Так, Илья Абрамович, женская слабость.
МОЛОТ. Вы пойдите к Матрене Никаноровне, она утешит.
ЛЮБА. Спасибо за совет. (Встает и уходит.)
МОЛОТ (вослед Любе). Если б мог я сказать, как люблю тебя!

Входят Сердюк и Бикчурин.

МОЛОТ. Товарищ Бикчурин, позови сюда Гурия.
БИКЧУРИН. Сычас, Илья Абрамыч. (Уходит.)
СЕРДЮК (садится и вынимая кисет). Закурым, Илья Абрамович, у меня тютюн дужо крепок.
МОЛОТ. Закурим! (Закуривают.) Болит у меня сердце, Тарас Христианович. Что-то уж больно долго командира нет.
СЕРДЮК (пряча кисет). И у меня тоже неспокойно на душе.

Входит Ваня.

ВАНЯ (решительно подходит к Молоту). Я не могу больше! (Подает автомат Молоту.) Возьмите, товарищ заместитель командира.
МОЛОТ (недоумевающе). Для чего он мне? Что с тобой? (Пристально глядит на Ваню.) Тебя не узнать, Ваня.
ВАНЯ (отстегивая пистолет). Вани больше нет, перед вами стоит преступник.
МОЛОТ. Что ты говоришь?
ВАНЯ (твердо). Я говорю, что я преступник. (Кидает кобуру с пистолетом к ногам Молота.)
МОЛОТ. Ничего не понимаю.
ВАНЯ (рыдая). Илья Абрамович, что я наделал!
МОЛОТ. Садись, успокойся, да расскажи, что с тобой случилось.
ВАНЯ (несколько успокаиваясь). Я совершил страшное преступленье перед Родиной. Я отпустил врага.
МОЛОТ. Ты отпустил немца?
ВАНЯ. Хуже. Я отпустил предателя, бандита. Я отпустил полицейского.
СЕРДЮК. Несчастный, шо ты зробил?!
МОЛОТ (пораженный). Так, так! Ну рассказывай.
ВАНЯ (опуская голову). Третьего дня, едва мы пришли к шоссейке и залегли в засаду, на дороге показался немецкий отряд. Когда они поравнялись с нами, мы ударили. Завязался бой. Ошарашенные неожиданным ударом немцы, несмотря на большой численный перевес их, смешались, спутались и побежали. Выскочив из кустов, мы кинулись их преследовать, но едва взбежали на дорогу, как справа ударил их шкод. Это в свою очередь было неожиданностью для нас. Многие товарищи упали убитые или раненые, остальные залегли. Вражеский пулемет тоже умолк, но стоило только нам подняться, как он снова начинал сеять смерть.

Входят Гурий и Бикчурин, подойдя к костру, молча останавливаются.

ВАНЯ. Я пополз. И когда подкрался к нему, то метнул гранату. Когда рассеялся дым, то я увидел уничтоженный пулемет и убегающего пулеметчика. Я погнался за ним, но он убегал. Тогда, взведя автомат, я начал стрелять. Он упал, вскочил, и, хромая, побежал в лес. Живого возьму, и, сбросив сапоги и фуфайку, я что было духу побежал за ним. Кое-как настиг его. Запутавшись в кустах и спрятав голову в гнилой пень, он по-русски молил о пощаде. Я схватил его за ногу и отодрав от куста выволок на чистое место. Встав на колени и подняв руки вверх, он сказал: не убивай! Глянув в лицо, я застыл на месте, волосы встали дыбом, к горлу подступил какой-то ком. Это был Михаил, мой любимый брат! (Переведя дыхание.) У меня не хватило сил убить его или застрелится самому, и я пошел, оставив его живого… Теперь расстреляйте меня. (Рыдает.)
МОЛОТ. Ты давно в партизанском отряде?
ВАНЯ. С двадцать пятого августа 1941 года.
МОЛОТ. Два года?.. Сколько тебе лет?
ВАНЯ. Восемнадцать.
МОЛОТ. В партизаны пошел добровольно?
ВАНЯ. Да.
МОЛОТ. Ранен был?
ВАНЯ. Четыре раза.
МОЛОТ. Награды есть?
ВАНЯ. Два ордена.
МОЛОТ (задумываясь). Так… Что вы скажете по этому поводу, товарищ начальник штаба?
СЕРДЮК. Ах, хлопец, хлопец! Шо ты наделал, скаженна душа. Ну як же теперь.
МОЛОТ. Вы мнение выскажите…
СЕРДЮК. Пидождать до прихода командира.
МОЛОТ. Что вы думаете, товарищ Бикчурин?
БИКЧУРИН (опустив голову). Расстрелять.
МОЛОТ. Ваше мнение, товарищ Васин?
ГУРИЙ. Илья Абрамович, разрешите мне уйти, умоляю вас!
МОЛОТ. Разве это тебя не касается?
ГУРИЙ. Я не судья.
СЕРДЮК. Илья Абрамыч, пущай вин иде.
МОЛОТ. Хорошо, идите, товарищ Васин!

Гурий молча уходит.

МОЛОТ. Товарищ Бикчурин, уведите Петрова и приставьте к нему караул.
БИКЧУРИН. Слушаюсь, товарищ помощник командира. (Уводит Ваню.)
МОЛОТ. Вот так да!
СЕРДЮК. Ах, хлопец, хлопец! Лучше б тебе мыты не уродыла.
МОЛОТ (с сожалением). Да…


СЦЕНА III

Связной, Сердюк, Молот, Бикчурин, Гурий, Матрена Никаноровна, Лена и Люба.
Вечер. У костра сидят связной, Молот и Сердюк.

СВЯЗНОЙ. Не забыть мне эту атаку, еще и сейчас в ушах звенит. Заняли это мы оборону вдоль опушки лесной, впереди поле чистое. Вдруг прет их около двух тысяч, а нас всего триста одиннадцать человек. Минометы везут, гранатометы, ну, собаки там, да черт знает что еще! А сзади специальные подводы с кандалами – это когда нас в плен брать будут, так закуют. Смешно! Обдурачили мы немца: они думали накрыть нас врасплох, километров пятнадцать отсюда… И вот идет немец прямо колонной, идет и в ус не дует, а мы лежим: иди, иди! Пропустили разведку, и вот, когда подошли они метров на тридцать, как сейчас вижу, вскочил командир, кричит: огонь! Ну мы и дали звону! Пять станкачей у нас было, да двадцать шесть ручных, да около двухсот автоматов, ну-ка, как все это заиграло! Сначала немцы встали, непонятно им, что это такое, а потом как пустились бежать! Поле чистое, деться некуда. Эх! Как капусту, мы их порубили! Все они бросили! Тринадцать минометов, девяносто пулеметов, весь обоз с продуктами и другим барахлом: ну там патроны, мины, сумки мы тогда захватили. Около шестидесяти лошадей. Ну и эта злополучная подвода с кандалами нам досталась. Некогда было считать убитых, но, верно, не меньше тысячи легло их. Двух полковников мы взяли тогда, штук двенадцать офицеров и с сотню солдат. Вот, товарищи… Дай закурить, товарищ начальник штаба, у тебя самосад больно хорош.
СЕРДЮК (вынимая, протягивает кисет связному). Крепок тютюн.

Связной вертит папиросу и закуривает.

МОЛОТ. Что же это с Лев Силычем случилось?
СВЯЗНОЙ. Не знаю. Ждали мы его, ждали, нет. Штаб радирует, что вышел на соединение с нашим отрядом и скоро должен быть, а у нас его нет. Вот и послал меня командир к вам узнать, что и как! (Отдает кисет Сердюку.)
МОЛОТ. Пять групп посланы на поиски. Одна уже вернулась без результата. Остальные вернутся сегодня или завтра, и если они ничего не узнают, то пойду сам.
СЕРДЮК. Но вин приказал з отряда не отлучаться.
МОЛОТ. Ну, можно ли, Тарас Христианович? Может, он в беде. Нет уж, пойду. Пусть потом отдает меня под суд.
СЕРДЮК. Це так.

Входит Бикчурин.

МОЛОТ (вскакивая). Ну как, Дима?
БИКЧУРИН. Пылохо, товарищ Молот. Нигыде нет.
МОЛОТ. А вы шли точно по маршруту?
БИКЧУРИН. Точино, Илья Абрамович.
МОЛОТ (садится). Ну садись.
БИКЧУРИН (садится). А Петя не прышол с нами.
МОЛОТ. Почему не пришел?
БИКЧУРИН. Одевай лохмотья, торба вешай на бок, как будто нищий. Говрыт не приду, пока не найду командыр.
МОЛОТ. Зря разрешил ребенку такую вещь. Пропасть может.
БИКЧУРИН. Он везде иди, подозренья нет.

Входит Гурий, правая рука у него в крови.

ГУРИЙ (подходя к Молоту). Ты ранен, Гурий?
ГУРИЙ. Царапнуло.
МОЛОТ. Сильно?
ГУРИЙ (садится). Ерунда, легкий перелом кости.
МОЛОТ. Тебе больно, поди к Любе, пусть она осмотрит, да ляг.
ГУРИЙ. Что физическая боль. Радостно мне, Илья Абрамович, горжусь я!
МОЛОТ. Это четвертый раз тебя?
ГУРИЙ (с гордостью). Четвертый… И каждый раз после ранения, несмотря на боль, на душе так хорошо делается!
МОЛОТ (с гордостью смотрит на Гурия). Перелом руки у тебя?
ГУРИЙ. Так, незначительный.
МОЛОТ. С первым самолетом отправим в советский тыл.
ГУРИЙ. Илья Абрамович, разреши мне остаться.
МОЛОТ. Но тебе нужно лечиться.
ГУРИЙ. Мне нужно мстить.
МОЛОТ. Будешь, будешь, только не здесь с автоматом в руках, а там, острием своего пера.
ГУРИЙ. Но я же ведь солдат.
МОЛОТ. Ты доказал это, теперь докажи, что ты поэт.
ГУРИЙ. Освободим Россию – докажу!
СЕРДЮК. А як ребята? Усе целы?
ГУРИЙ. Все живы, чувствуют себя бодро, расположились в лагере на отдых. Друзья, сверните покурить.
БИКЧУРИН. Сейшас! (Вынимает кисет.)
СЕРДЮК. Погодь, я зверну, у меня тютюн дуже крепкий. (Вертит цигарку.)
МОЛОТ. Рассказывай, как там у тебя.
ГУРИЙ. Шестнадцать вагонов и паровоз под откос свернули; все вагоны были с живой силой.
СЕРДЮК. Добре, хлопче! (Протягивает папироску Гурию.) Вот тебе, за храбрость!
МОЛОТ. Говоришь шестнадцать и паровоз? Хорошо! Вчера группа Вальцева тоже четырнадцать вагонов и паровоз спустили.
ГУРИЙ (прикуривая). Пошли впятером. Приходим, а у самой железки весь лес вырублен, да так и оставлен; запутались мы в них, затрещали, а тут немецкая засада рядом. Услышали, и давай простреливать валежник. Мы назад. Отошли, ждем. Немцы успокоились, тогда мы снова. Засаду узнали, подползать легче стало. Благополучно добрались. Взял я тол – и на полотно. Заминировал, протянули удочку, отошли. Лежим, ждем поезда. Идут патрули туда, идут сюда, ничего не замечают. Вдруг один ракету бросил рядом, обнаружил заряд. Подошли еще двое. Нагнулись они над зарядом, слышу за шнур дергает. Жаль тола, ведь восемнадцать килограмм заложено было, да делать нечего. Сейчас разминируют. Ну я и дерг! Тут души немецкие – к черту, а тела – на небеса!.. Снова пришлось отойти. В эту ночь поезда не ходили. На другую ночь опять поползли. Нет думаю, так нельзя… Приготовили заряд и ждем. Слышим, паровоз пыхтит. Ну я выскочил на линию и прямо под паровоз мину бросил, а сам кубарем под откос. Отбежать не успел – трах! Зашумело, заскрежетало, завопило. Полетели вагончики, а откос крутой. Тут и мне в руку откуда-то прилетела.
СВЯЗНОЙ. Как они не охраняют, все бесполезно. Рвали, рвем и рвать будем.
ГУРИЙ. До тех пор, пока не разорвем в конец. (Молоту.) Илья Абрамович, от командира ничего не слышно?
МОЛОТ. Как в воду канули. Завтра сам пойду.

Входит Матрена Никаноровна.

МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Поедемте ужинать, детушки.
МОЛОТ. Придем, придем, Матрена Никаноровна… Вы идите, товарищи.
ГУРИЙ. Неохота что-то.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (Гурию.) Никак тебя ранили, батюшка?
ГУРИЙ. Немножко есть.
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (крестится). Пошли Господи, выздоровленье быстрехонькое.

Вбегает Лена и останавливается перед костром.

ЛЕНА. Товарищи! Лев Силыч!.. Лев Силыч в плену!
МОЛОТ (вскакивая). Что?! В плену?!
ЛЕНА. Да, да! Сам он ранен, товарищи его убиты!
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА (крестится). Господи!
ГУРИЙ (смотрит на Лену непонимающе). А где Володя?
ЛЕНА. Я не знаю, но два его товарища погибли смертью героев.
ГУРИЙ (трясет Лену). Ты мне скажи, где Володя?

Молот подходит к Гурию и кладет свою руку ему на плечо.

МОЛОТ (Лене). Рассказывай.
ЛЕНА. Торопитесь товарищи, иначе будет поздно! Лев Силыч раненый сидит в Гестапо. Поторопитесь же!.. Когда они хотели отдыхать, их заметил предатель и продал. Они храбро сражались, но не долго. Командир раненый потерял сознание и был схвачен, а его товарищи, не желая сдаваться врагу, сгорели.
ГУРИЙ. Володя! (Вскакивает и утыкается в грудь Матрены Никаноровны.) Мать! (Рыдает.)
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Детушки! (Плачет.) Желанные наши детушки!
СЕРДЮК. Ах, скаженни! (Смахивает слезу.)
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Пойдем, сынок, пойдем со мной. (Пытается увести Гурия.)
ГУРИЙ. Оставьте, мать! Я никуда не уйду отсюда! (Опускается на бревно.) Рассказывайте, Лена!
ЛЕНА. Нужно спасать Льва Силыча, товарищи!
ГУРИЙ. Но ведь в поселке четыре с половиной тысячи немцев? Приступом станцию взять невозможно.
ЛЕНА. Это верно, приступом взять невозможно, но у нас есть хитрость. Надевайте немецкие формы, пропуск «Данциг». Там два человека охраны и один пулемет. Идемте, я проведу вас… Наши товарищи помогут.
МОЛОТ. Что бы ни случилось, но спасти командира наш долг.
БИКЧУРИН. Это наш долг.
ЛЕНА. Идемте товарищи! Не медлите! Скорее, не мешкайте!
МОЛОТ. Товарищ начальник штаба, вы остаетесь за командира отряда. Я иду выручать командира.
ГУРИЙ (поднимаясь). Илья Абрамович, я с тобою!
МОЛОТ. Да что ты, Гурий!
ГУРИЙ. Левая рука у меня прекрасно работает. Я возьму пистолет. Кроме того, мое знание немецкого языка очень пригодится.
МОЛОТ. Иди ляг лучше.
ГУРИЙ. Вы не в праве мне отказать.
СЕРДЮК. Пущай иде, Илья Абрамович.
МОЛОТ. Хорошо, Гурий. (Сердюку.) Приготовить немецкие формы для восьми человек. (Смотрит на часы.) Через сорок пять минут отправляемся.
СЕРДЮК. Я зараз, Илья Абрамович. (Встает.)
МОЛОТ. Да скажи, чтоб Жорка со своей группой готовился. Он пойдет с нами.
СЕРДЮК. Добре, Илья Абрамович. (Уходит.)
МОЛОТ (подходит к Лене). Подходы там хорошие?
ЛЕНА. Пройдем, только собирайтесь быстрее. Боже, как я волнуюсь!
МОЛОТ. Вы боитесь?
ЛЕНА. Боюсь.

Входит Люба.

ЛЮБА. Матрена Никаноровна, что это вас так долго нет?
МАТРЕНА НИКАНОРОВНА. Иду, иду доченька!
ЛЮБА. Товарищи, почему же не идете кушать?
ЛЕНА (подбегая к Любе). Люба!
ЛЮБА. Сестра, ты?
ЛЕНА (обнимая Любу). Вот где я встретилась с тобой!
ЛЮБА (целуя Лену). Роднулька моя, живая? Хорошая моя! Воскресшая!

Обнимаются и целуются.

ГУРИЙ. Даже среди страшного горя мелькает луч светлой радости… И мне легче становится от сознания вашей радости, орлицы!



ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

Чердак в доме Ползунова, справа входная дверь, в середине печная труба.

СЦЕНА I

Командир, Лена, Молот, Нина и Ползунов.
В левом углу на матрасе под ватным одеялом лежит командир.

КОМАНДИР (один). Ну вот мои раны и затянулись. Через недельку и к орлам подамся. Орлы мои!.. А кому я обязан столь быстрым выздоровлением? Тебе, милая Лена! Тебе, простая русская душа! Можно ли это забыть? Никогда! С какой материнской любовью ты ухаживаешь за мной, с какой самоотверженностью! Вот они, плоды твоих трудов. (Шевелит рукой.) Прошло двадцать пять дней, а я при всем перенесенном уже чувствую силы. (Вытаскивает из кисета табак, вертит папиросу.) Даже кисет сшила.

Входит Лена.

ЛЕНА (подходя к командиру). Ну как Лев Силыч самочувствие?
КОМАНДИР. Прекрасное! Думаю, что через неделю можно будет идти.
ЛЕНА. Что, дорогой мой! Вам еще лечится и лечится. Раньше пяти недель об уходе и думать нечего, герой.
КОМАНДИР. Не такое время сейчас, чтобы почивать на лаврах.
ЛЕНА. Я это отлично понимаю.
КОМАНДИР. Значит, через неделю отпустишь? По рукам, что ли?
ЛЕНА. Месяц пройдет, тогда посмотрим.
КОМАНДИР. Ну хорошо, две недели! Я уже и сейчас ходить могу.
ЛЕНА. Лев Силыч, к вам гость.
КОМАНДИР. Кто же?
ЛЕНА. Скажу, только обещайте мне не волноваться и вести себя спокойно.
КОМАНДИР. Обещаю, говори.
ЛЕНА. Илья Абрамович пришел навестить вас.
КОМАНДИР (радостно). Илья Абрамович? Где же он? Веди его скорее ко мне.
ЛЕНА. Вот видите, вы уже волнуетесь.
КОМАНДИР. Да как же мне не волноваться?! Веди его скорее!
ЛЕНА. Сейчас, Лев Силыч, только не волнуйтесь. (Встает и уходит.)
КОМАНДИР (один). Ильюша! Орел мой!

Возвращается Лена, сзади нее идет Молот, наряженный в немецкую форму.

ЛЕНА (Молоту). Сейчас, сейчас!
МОЛОТ (подходя к командиру). Лев Силыч, дорогой мой, здравствуй!
КОМАНДИР (приподнимаясь). Ильюша!

Обнимаются и целуются.

МОЛОТ. Ну как себя чувствуешь?
КОМАНДИР. Хорошо. Как бойцы?
МОЛОТ. У них только и вопросы, как твое здоровье, когда вернешься в отряд?
КОМАНДИР. Скажи им, что скоро вместе будем громить врага.
МОЛОТ. Все скажу, только поправляйся быстрее!
КОМАНДИР (серьезно). Ильюша, я благодарен тебе за заботу, но ты поступил опрометчиво. Ну скажи мне, к чему этот ненужный риск? И потом, отряд. Вдруг в момент твоего отсутствия там что-нибудь случится.
МОЛОТ. Виноват, Лев Силыч, но не прийти я не мог.
КОМАНДИР. Вернусь в отряд – наложу взыскание.
МОЛОТ. Готов отвечать, только возвращайся быстрее.
КОМАНДИР. Ну ладно, не время да и не место говорить об этом… Как чувствует себя Гурий?
МОЛОТ. Плохо, но лететь в советский тыл категорически отказался.
КОМАНДИР. Да, странная душа.
МОЛОТ. Он безумец.
КОМАНДИР. Если безумец, то великий.
МОЛОТ. С этим, пожалуй, и я согласен.
ЛЕНА. Илья Абрамович, пожалуй, пора вам уходить.
МОЛОТ. Еще десять минут, Лена.
ЛЕНА. Ну хорошо, разрешаю еще две минуты.
МОЛОТ. Лев Силыч, информацию о действиях отряда получил?
КОМАНДИР. Получил. Я попрошу тебя сообщать мне чаще.
МОЛОТ. Раз в неделю довольно?
КОМАНДИР. Два раза.
МОЛОТ. Ну хорошо.
КОМАНДИР. Больше внимания бойцам. Береги отряд, Ильюша.
МОЛОТ. Не беспокойся, Лев Силыч.
ЛЕНА (смотрит на часы). Лев Силыч, вам нужно спать, уже пора.
КОМАНДИР. Я уже выспался, Лена.
ЛЕНА. Хотите быстрее вернуться в строй – подчиняйтесь. (Молоту.) Пора, Илья Абрамович.
МОЛОТ. Где ваш дядя?
ЛЕНА. Он далеко, думаю, что придет нескоро. С самого первого дня болезни Льва Силыча я выслала его из дома.
МОЛОТ. Ты понимаешь, Лена?
ЛЕНА. Знаю, Илья Абрамович. Все понимаю. За нашим делом у нас установлено постоянное наблюдение, чуть что, мы постараемся принять соответствующие меры. Да и я дома.
МОЛОТ. Соблюдайте осторожность.
ЛЕНА. Я понимаю всю ответственность на меня возложенную и благодарю за доверие мне оказанное… Прощайтесь товарищи, пора!
КОМАНДИР. Иди Ильюша. Храни отряд.
МОЛОТ. Поправляйся только быстрее.

Обнимаются и целуются.

КОМАНДИР. Привет бойцам.
ЛЕНА. Лев Силыч, сразу же усните! Впрочем, я знаю, что вам будет не уснуть. (Достает из кармана таблетки.) Вот, выпейте.
КОМАНДИР (пьет). Опять сонные?
ЛЕНА. Успокоительные. Вы спите теперь, а я, проводив Илью Абрамовича, сразу же вернусь к вам… Пойдемте, Илья Абрамович!
МОЛОТ. Ну, Лев Силыч, пока! Поправляйся быстрее!
КОМАНДИР. До скорого свиданья, Илья Абрамович!..
ЛЕНА. Ну пошли.

Идут к выходу.

МОЛОТ (в дверях). Табак-то есть у него?
ЛЕНА. Все есть, Илья Абрамович.

Молот и Лена уходят.

КОМАНДИР (один). Орлы мои! А, а, а! А, а, а! (Укрывается с головой и так лежит некоторое время.)

Спустя несколько минут в дверях показывается Ползунов, он делает несколько шагов и останавливается около печной трубы.

ПОЛЗУНОВ (опускаясь на корточки). Ну вот я и снова дома! Три недели скитался по чужим углам, и все из-за проклятого Непоклонова. Черти разэтакие! Упустили! Эх, награда! Прощай, улетела, лопуля, сгорела! Упустили, а потом лови! Ищи ветра в поле! Ишь, проклятый капитан, что выдумал! Нет уж, господин боров, поищи-ка сам теперь!.. Приду, так и так, господин капитан, три недели искал, и все впустую! Вы уж увольте меня теперь! Мне и самому не мешает в укромное местечко забраться, не ровен час, вдруг доберутся! Ведь несдобровать! Один, как дуб в широком поле! От немцев помощи ждать не стоит, им не до меня, нос боятся высунуть. На да бог милостив, авось ничего. Может уже забыли! (Вынимает из кармана пистолет.) Да вот и ливорвертик! Пусть-ка сунутся! Я им!.. Надо его спрятать. Пусть лежит. И знать никто не будет, что у меня есть, а в случае чего я и – пух! Куда-бы это его? (Поднимается и ищет укромное место.) Вон пойду за трубу, в тот угол. Там спокойно, не найдешь. Пусть лежит до поры до времени. (Подходит к командиру и осматривается.) Сюда куда-нибудь. (Заметив матрас удивленно.) А это что? Зачем? Ведь здесь этого не было! (Нагибается и осматривает одеяло.) Это не мое одеяло! Э-э-э! Да никак под одеялом что-то лежит? Новый номер: поп с гармонью! Как все это попало сюда? (Осторожно открывает одеяло и увидев спящего командира.) А-а, а-а! (Протирает глаза.) Б, б, бы! Б, бы! (Пятится назад.) Сгинь, сгинь! (Крестится.) С нами бог! Сгинь нечистая сила! Сгинь! (Снова подкрадывается к командиру и разглядывает его.) Вот так да! (Крестит спящего командира.) Сгинь, сатана! Ну и ну!.. (Радостно.) Да ведь это самый Непоклонов! (Берет пистолет в две руки и наводит его на командира.) Руки вверх! Вверх, говорю тебе! (Командир продолжает спать.) Да он никак спит? (Рассматривает командира.) Вот где ты, Лев Силыч! Ха-ха-ха! (Смеется.) На ловца и зверь бежит! Поймал!.. Спи, спи, голубчик, отдыхай! Придут солдатики – и цап-царап! Ловок чертяка, ну да от меня не уйдешь, под землей сыщу, со дня моря достану! Господин капитан, придите посмотрите, да солдатиков парочку в придачу… (Направляется к двери.) Сейчас!.. Спи, спи, ангелочек! (Уходит.)

На сцене некоторое время никого нет. Потом вбегает Нина.

НИНА (останавливаясь в дверях). Так и есть, даже дверь забыл запереть! И Лены нет. Что делать? (Подходит к командиру.) Спит, как будто ничего и не случилось. (Трясет командира за руку.) Лев Силыч, проснитесь!
КОМАНДИР (пробуждаясь). Что такое, Лена?
НИНА. Это я, Лев Силыч.
КОМАНДИР. Ах, это вы, Нина?
НИНА. Лев Силыч, вы ничего не заметили?
КОМАНДИР. Ничего! А что?
НИНА. Так, Лев Силыч, это мне показалось.
КОМАНДИР. Что же тебе показалось?
НИНА. Будто у вас какая-то возня на чердаке.
КОМАНДИР. За меня боитесь?
НИНА. Долг обязывает, Лев Силыч.

Входит Лена.

ЛЕНА (заметив Нину). Ты здесь, Нина?
НИНА. Где же мне быть подруга?
ЛЕНА. А на посту кто?
НИНА. Тоже я.
ЛЕНА. А как же пост?
НИНА. Я на минутку к тебе, по личному делу… Лев Силыч, вы не обидитесь?
КОМАНДИР. Пожалуйста, совещайтесь. (Вынимает кисет и вертит папиросу.)

Лена и Нина отходят за трубу.

НИНА. Лена, сейчас здесь был твой дядя.
ЛЕНА. Он вернулся?
НИНА. Да. И знаешь, по-моему, он был на чердаке.
ЛЕНА (испуганно). На чердаке?!
НИНА. Ты, когда уходила, запирала двери?
ЛЕНА. Конечно.
НИНА. Ну слушай. Только ты ушла, вдруг вижу я, подходит человек к вашему дому. Вгляделась, вижу – дядя. Я притаилась… Пробыл он в доме минуть пять, вижу – выбегает сияющий. Я за ним, он прямо к полиции. Тут у меня сомнение закралось. Прибегаю я на чердак, двери открыты, а Лев Силыч спит.
ЛЕНА (с ненавистью шёпотом). Он побежал доносить?!
НИНА. Сомнений нет.
ЛЕНА. У, гадина, паук проклятый. Подлюга!
НИНА. Руганью делу не поможешь. Нужно что-нибудь предпринимать, и как можно быстрее.
ЛЕНА. Сейчас они будут здесь!
НИНА. Во-первых, нужно предупредить Лев Силыча.
ЛЕНА. Быстрей, подруга! Ради бога, быстрей!

Лена и Нина подходят к командиру.

НИНА. Лев Силыч, вы можете ходить?
КОМАНДИР. Я не хочу знать невозможное.
НИНА. Тогда попытайтесь пройти.

Командир, отбрасывая одеяло и, испытывая сильную боль, шатаясь, поднимается. Встав, хватается руками за шею Нины. Нина поддерживает его.

КОМАНДИР (смущенно). Ничего, это легкое головокружение. (Переводит дыхание.) Сейчас пройдет. (Освобождается от поддержки и делает несколько шагов.) Ну вот, все прошло. Теперь хоть танцевать.

Лена и Нина с сочувствием смотрят на него. 

ЛЕНА. Лев Силыч, вам нужно уходить.
КОМАНДИР. Понимаю. (Подходит к постели и из-под подушки достает револьвер.) Идемте!
ЛЕНА (радостно). Я, кажется, имею план. Нина, иди осмотрись кругом, а мы тем временем пройдем в комнату.
НИНА. А дальше что?
ЛЕНА. Иди осмотри окружность, вернешься, расскажу.
НИНА. Тогда быстрее.

Поддерживая командира, идут к двери.



ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

То же, что и в четвертом действии, комната Ползунова.

СЦЕНА I

Лена, командир, Нина, Ползунов, унтер-офицер, денщик капитана, капитан
Командир и Лена входят, у Лены в руках узелок.

ЛЕНА (в дверях). В ту комнату, Лев Силыч! (Подает узел командиру.) Здесь немецкая форма, переодевайтесь быстрее.
КОМАНДИР (берет узел и направляется переодеваться.) Спокойно, спокойно, Лена!
ЛЕНА. Ради бога, быстрее Лев Силыч, ведь они сейчас придут!
КОМАНДИР. Хорошо! (Уходит в дверь направо.)

Лена подходит к окну и напряженно вглядывается в улицу. Входит Нина.

ЛЕНА. Ну как?
НИНА. Об уходе сейчас нечего и думать. Во-первых, еще светло, во-вторых, они сейчас придут, в-третьих, у самого дома остановилась полная машина немцев.
ЛЕНА (всматривается). Это, наверно, к нам?
НИНА. Нет, но нам не выбраться, и, притом, Лев Силыч не ходок.
ЛЕНА. У тебя оружие есть?
НИНА. Нет.
ЛЕНА (вынимает пистолет). На вот, возьми мое.
НИНА. Но он нужен тебе самой!
ЛЕНА. Бери, бери, я обойдусь.
НИНА. Ну вот еще!
ЛЕНА. Не разговаривай, подруга.
НИНА (берет пистолет Лены). Ну, что же дальше?
ЛЕНА. Выйдешь с Лев Силычем в коридор. Правая половница от улицы поднимается. Подняв ее, залезете под коридор. В правом заднем углу лежит камень, отвернешь его, нащупаешь доски, сняв крышку, заберетесь в яму. Только замаскируйтесь хорошенько. Смотри, чтобы все лежало на месте. Подождешь до темноты.
НИНА. А разве ты этого не можешь сделать? Иди сама, а я останусь.
ЛЕНА (строго). Подруга, не время для пререканий. Ты все равно не заменишь меня. Помни, что за жизнь Лев Силыча ты несешь ответственность перед народом.

Входит командир, одетый в немецкую форму.

КОМАНДИР. Я готов.
ЛЕНА. Идите, Лев Силыч, Нина все объяснит вам.
КОМАНДИР. А ты?
ЛЕНА. Я направлю их на ложный след. Как стемнеется, поведешь, Нина мимо сенопункта, там нет охраны. В «Звягине» у старосты, знаешь Василия Дмитриевича, возьмешь лошадь. Постарайтесь этой ночью добраться до лагеря… Ну, Лев Силыч, успеха.
КОМАНДИР (обнимая Лену). Я не соглашусь, львица.
ЛЕНА. Я приказываю вам. Обо мне не беспокойтесь – я хитрая. Даете мне слово партизана, молчать, что бы здесь не случилось? (Смотрит в окно.)
КОМАНДИР. Нет.
ЛЕНА. Не забудьте, что у вас отряд…
КОМАНДИР. Не могу я, Лена.
ЛЕНА (Нине.) Всего хорошего, роднулька!

Лена и Нина обнимаются и крепко целуются.

ЛЕНА. Идите, Лев Силыч.
НИНА. Пошли, Лев Силыч. (Тянет командира.)
ЛЕНА. Кланяйтесь сестре, привет товарищам.
КОМАНДИР. Но…
ЛЕНА (перебивая). Уходите скорее! Ради бога, уходите!

Нина и командир уходят. Лена одна, смотрит в окно.

ЛЕНА. Только бы их не обнаружили! (Вглядывается.) Дядя идет! Что это такое? Идет один. Может, он и не заметил Льва Силыча? Ах, как бы я хотела этого! Точно один. Посмотрим, проверим. (Забирается под кровать.)

Входит Ползунов.

ПОЛЗУНОВ (в дверях). Уф! (Садится ха стол спиной к двери.) Сейчас они будут здесь… Ух, как жарко! Проклятье, пришлось ждать так долго из-за чертова переводчика. Я им, дуракам, говорю, что партизанского голову поймал, а они: «Я, я!», «Гут, гут!» Ни пельмеса не разумеют. Спасибо, что хоть пришел, наконец, этот выродок… Сейчас они будут здесь.

Лена незаметно вылезает из-под кровати и уходит вон. Ползунов не замечает этого.

ПОЛЗУНОВ. Попался-таки, бродяга. Ну теперь награда не уйдет… А племянница-то! Это ее рук дело. Ну да теперь разберемся… Вот почему она так плакалась да плакалась, чтоб я в деревню ехал.

Вбегает Лена. Она плачет. Подбежав к Ползунову, повисает на его шее.

ЛЕНА. Дядюшка, голубчик, зачем вы пришли?! Ох, миленький мой, ну зачем вы пришли сюда?! Неужели не могли обождать пока они уйдут?!
ПОЛЗУНОВ (не понимая). Что такое, чего ревешь? (Отталкивает Лену.) Как так?
ЛЕНА. Да как же мне не реветь, дядюшка. Ведь тебя сейчас убьют. Ой, ой! И надо было вам прийти на эту стать. (Плачет.)
ПОЛЗУНОВ (вскакивая). Что ты выдумала, негодница?
ЛЕНА. Ой, каюсь, дядюшка, ой, виновата! Ведь у нас находился командир Непоклонов.
ПОЛЗУНОВ (резко). Без тебя знаю.
ЛЕНА. И вот сейчас пришли за ним партизаны. (Указывает рукой.) Да вот смотри, дядюшка. Видишь, машина стоит? Подумаешь – немцы. А на самом деле – ничуть не бывало, самые чистые партизаны. Видишь, бегают? Как будто колесо испортилось, а сами хитрят.
ПОЛЗУНОВ (смотрит в окно). Неужели это они?
ЛЕНА. Они, дядюшка! Командира взяли в машину, ну он им и рассказал, что ты за птица. А они: убьем предателя! Я уж их и так, и этак просила не проливать родную кровь, а они говорят: «Молчи, а то и тебя». «Худую траву и из поля вон», – говорят. (Плачет.) Ах, почему не могли вы подождать? Ну зачем вы пришли?
ПОЛЗУНОВ (мечется по комнате). Что ты наделала, развратница!
ЛЕНА. Виновата, дядюшка, ох уж виновата!
ПОЛЗУНОВ. Сейчас придут сюда немцы, подождать только пять минут.
ЛЕНА. Не успеют.
ПОЛЗУНОВ. Ну я спрячусь тогда.
ЛЕНА. Они обыщут все и найдут вас.
ПОЛЗУНОВ. Ну тогда я побегу вон.
ЛЕНА. Они окружили дом. Берегитесь, спасайтесь, дядюшка!
ПОЛЗУНОВ (мечется по комнате). Стерва! Что ты натворила!
ЛЕНА (смотрит в окно). Вот к дому подошли пятеро. Дядюшка, кровь моя родная, спасайтесь.
ПОЛЗУНОВ. Что мне делать?
ЛЕНА (осененная идеей). Стойте, дядя! Придумала! Идите на чердак и ложитесь на постель командира. Я забинтую вас, и вы будете спасены, а тем временем и немцы придут.
ПОЛЗУНОВ (подозрительно). Хитришь, подлая? Опять что-нибудь надумала. Раз спасала командира, значит, за красных.
ЛЕНА. Хоть и за красных, но не могу же я стать дядеубийцей. Не могу, дядюшка! Ты кормил меня, поил… И потом, так похож на мать. Нет, не могу я стать дядеубийцей. Кровь родную пролить не могу. (Вскрикивает.) Ой, кажется идут!
ПОЛЗУНОВ. Бинтуй, только без обмана.
ЛЕНА. Уж это обязательно… Ой, никак идут!
ПОЛЗУНОВ. В столе бинты, бинтуй скорей, бинтуй!

Лена вынимает бинт и бинтует голову Ползунова, потом руки.

ЛЕНА. Ну теперь вас не узнают. (Смотрит в окно.) Скорее, скорее!
ПОЛЗУНОВ (в дверях). Но чтоб молчок!
ЛЕНА. Под одеяло дядюшка заберитесь. Там в углу, в углу. (Смотрит в окно.) Уже идут! Оденьте командирову фуфайку.

Ползунов исчезает.

ЛЕНА (одна, смотрит в окно). Идут!

Сильный стук в дверь.

ЛЕНА (вздрагивает). Глупая, чего же я боюсь, ведь со мною святая правда. (Твердым шагом выходит вон.)

За сценой слышен ее громкий голос.

ЛЕНА. Сейчас, товарищи! Сейчас отопру!

Лена возвращается, за ней входит денщик капитана с винтовкой наперевес, за денщиком входит унтер-офицер с пистолетом в руке, за унтер-офицером показывается капитан.

УНТЕР-ОФИЦЕР (наводит пистолет на Лену). Руки вверх!

Лена молча поднимает руки.

КАПИТАН (подходит к Лене). Занимаешься спасением бандитов, сволочь?
ЛЕНА. Нет, нет.
КАПИТАН. Молчать! Нам все известно!
ЛЕНА. Я вижу, господин капитан, что вы все знаете, поэтому буду откровенна. Может быть, это спасет мне жизнь. Да, это правда, командир партизан Непоклонов здесь. Он на чердаке спит. Берите его, только осторожнее, потому что он с оружием… Он там, на чердаке, в левом углу, господин капитан… Смотрите, чтобы не ушел.
КАПИТАН. Дол оцеплен солдатами Великогермании, и ни бандит Непоклонов, ни ты, бандит, не уйдете.
ЛЕНА. Я все расскажу вам!
КАПИТАН (Лене). Довольно, поговорим в Гестапо. (Денщику и унтер-офицеру). Взять его!
УНТЕР-ОФИЦЕР (щелкая каблуками). Слушаюсь, господин капитан! (Денщику.) Идите вперед.
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Но, господин унтер-офицер…
УНТЕР-ОФИЦЕР. В морду дам!
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Слушаюсь…

Уходят: денщик впереди, за ним унтер-офицер.

КАПИТАН (с пистолетом в руке). Садись сюда, клади руки на стол, и, если будешь шевелиться – убью.
ЛЕНА (садится к столу и протягивает руки). Я и сама не рада, что впуталась в эту историю.
КАПИТАН. Я поджарю тебя на медленном огне! (Задумывается.) Нет, я привяжу тебя на муравейнике и так оставлю! Впрочем, это будет слишком милосердно. Ты будешь пить расплавленный свинец. Ты, ты!.. (Заикается.) Ты не представляешь, что тебя ждет!
ЛЕНА. Я…
КАПИТАН (ревет). Ни слова!
ПОЛЗУНОВ (кричит за сценой). Да что вы…

Слышится удар. В дверях показываются унтер-офицер и денщик капитана, волокущие Ползунова.

ПОЛЗУНОВ (вопит). Да что вы, да я!.. Да я же сам ведь!
КАПИТАН (срываясь с места). Ах, свинья, ты еще говорить будешь? (Бьет Ползунова рукояткой пистолета по голове.)

Денщик и унтер-офицер бьют тоже. Ползунов, теряя сознание, грохается на пол. Капитан пинает его ногами.

КАПИТАН. На этот раз ты не уйдешь от нас. (Унтер-офицеру.) Отправить его и ее в Гестапо с солдатами, самим же произвести тщательный обыск в доме.
УНТЕР-ОФИЦЕР (козыряя). Слушаюсь, господин капитан! (Хватает Ползунова за ноги и выходит вон.)
КАПИТАН. (Лене.) Вперед!

Идут к двери.



ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ

То же, что и в третьем действии: кабинет в Гестапо.
Вечер. Кабинет освещен зловещим светом.

СЦЕНА I

Капитан, унтер-офицер, денщик капитана, Ползунов, Лена.
За столом сидит капитан, по другую сторону сидит унтер-офицер, который пишет. Денщик капитана вводит Ползунова, который окончательно еще не пришел в себя. Его руки скручены веревками, во рту кляп, на лице бинты.

КАПИТАН (поднимаясь). Ну, товарищ Непоклонов, вот мы и снова встретились. (Денщику.) Развязать!
ДЕНЩИК КАПИТАНА. Слушаюсь, господин капитан. (Развязывает.)
КАПИТАН. Так, так, товарищ командир.

Ползунов, руки которому освободили, срывает бинты с лица и вытаскивает кляп.

ПОЛЗУНОВ (вытащив кляп, испуганно). Да что вы, господин капитан, какой я командир, какой я Непоклонов! Опомнитесь, ведь это я!
КАПИТАН (пораженно). Что-о?
ПОЛЗУНОВ. Я сразу вам говорил, так вы изволили ударить меня.
КАПИТАН. Ты зачем здесь? А-а? (Денщику.) Я приказал привести командира партизан.
ДЕНЩИК (вытягиваясь). Господин, господин… (Заикаясь.) Й-й-я… г-г-г-о-с-п-п-п-о-о-д-и-и-и-н…
КАПИТАН. Что за дьявол?
ПОЛЗУНОВ. Это ведь я и есть, господин капитан, Непоклонов, то есть вы приняли меня за него.
КАПИТАН. Ничего не понимаю.
ПОЛЗУНОВ. Моя племянница напугала меня, ну я и залез под одеяло. Вижу: свои идут, только хотел это, сказать, а унтер-офицер меня как звизнет! И пошел! А с другой стороны ваш денщик, господин, ох, и крепко же меня отдубасили! Ажно дыху нет. Не дай бог так бить! Больно уж, больно. Известно дело ведь мастера, умеете. Как в комнату меня привели, я тоже хотел сказать, а вы не расслухали, да и треськ мне по темечку. Замутилось тут у меня в головоньке, искорья из глаз посыпались, ну я и вдарился в беспамятство. (Кашляет.) Кхе, кхе, кхе! (Сплевывает.) Вот видите, до крови грудяной чесали. Весь дух сперло.
КАПИТАН. Унтер-офицер, вы обыскали дом? Везде глядели?
УНТЕР-ОФИЦЕР (вскакивая и вытягиваясь). Так точно, господин капитан, всюду смотрели. Кроме золотых часов, что взяли вы себе, господин капитан, ничего нет.
ПОЛЗУНОВ. Господин капитан, мои часы…
КАПИТАН. Куда вы дели Непоклонова?
ПОЛЗУНОВ. Так что, с позволения сказать, господин капитан, слышал я от племянницы, будто бы он на машине укатил.
КАПИТАН (подходя к Ползунову). Теперь я все понимаю, все! (Зловеще.) Ты, артист, играть вздумал? Да? (Визжит.) В пор-ро-шок сотр-ру!
ПОЛЗУНОВ (слезно). Как же? Как я смею? Я не виноват. Это племянница…
КАПИТАН (вынимает пистолет). Мне все понятно.
ПОЛЗУНОВ (падает на колени). Пощады, господин капитан! Ну, убейте племянницу… Пощады! Я поймаю вам Непоклонова, клянусь, что поймаю.
КАПИТАН. Сейчас умрешь, собака.
ПОЛЗУНОВ (обнимая и целуя носки капитановых сапог). Господин капитан, не убивайте меня! Умоляю вас, не убивайте! (Плачет.) Что же теперь будет? Не убивайте! Я ваши ножки, ножки, господин мой, поцелую! Ножки ваши, ножки!
КАПИТАН (пиная Ползунова). Издохнешь.
ПОЛЗУНОВ. Я хочу жить? Господи, жить мне охота! (Ползает по полу.)
КАПИТАН. Тебе жить? Ха, ха, ха! Он хочет жить! (Вскидывает пистолет.) Ну живи.
ПОЛЗУНОВ (дико). Жи-и-ить!
КАПИТАН. Живи, живи! (Стреляет в Ползунова.)
ПОЛЗУНОВ (падая). Ай-я-яй! Убили! Чёрные дни… (Пытается встать.) 
КАПИТАН. Живи! (Стреляет еще раз.) Ха-ха-ха! (Смеется.)
ПОЛЗУНОВ. О-о-ой-й! (Падает замертво.)

Капитан подбегает к унтер-офицеру, который вскакивает.

КАПИТАН. Почему упустили Непоклонова?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Так точно, господин капитан.
КАПИТАН. Что-о? (Набрасывается на унтер-офицера и избивает его.) Осел! Тупица! Деревянная голова!

Денщик жмется к стене.

УНТЕР-ОФИЦЕР (пытается встать смирно). Так точно, господин капитан!
КАПИТАН (устав бить, отходит в сторону). Вон! Завтра же пошлю в штрафроту! А сейчас прочь! Вон!
УНТЕР-ОФИЦЕР (вытягиваясь). Слушаюсь, господин капитан! (Пятится задом к дверям.) Так точно, господин капитан! (Исчезает.)
КАПИТАН. Уф! (Отдувается.) Проклятье! (Денщику.) Привести ее!
ДЕНЩИК КАПИТАНА (козыряет). Слушаюсь, господин капитан. (Уходит.)

Капитан сидит молча в изнеможении. Денщик вводит Лену, ее руки связаны веревкой.

КАПИТАН (встает). Что ты скажешь теперь?
ЛЕНА. Я выполнила свой долг!
КАПИТАН. Где Непоклонов?
ЛЕНА. Он теперь далеко.
КАПИТАН. Скажешь где Непоклонов – пощажу.
ЛЕНА (с презрением). Ничего я не скажу, кроме проклятья.
КАПИТАН (от злобы не в силах говорить, шипит). Ты понятия не имеешь обо мне. Ты не знаешь, что тебя ждет. Я капитан Тодт, понимаешь, смерть? Я высосу твою кровь по капле, я привяжу тебя к хвосту лошади, я закопаю тебя в землю живой. Торопись, спасай себя.

Лена молчит.

КАПИТАН (указывая на лежащего Ползунова). Ты видишь? Это твой дядя, который молчал. Говори, где Непоклонов, или тебя ждет то же.

Лена молчит.

КАПИТАН. Ты увидела, как мы поступили с ним, что же скажешь?
ЛЕНА. Вот за это спасибо.
КАПИТАН (задыхаясь от злобы). Берегись ты! Позавидуешь мертвым. Трепещи! (Хватает Лену за волосы.)
ЛЕНА. Это все, что вы можете сделать? Вы бессильны, подлые убийцы! Бессильны, как и ваша звериная ярость.
КАПИТАН (выхватывая пистолет). Застрелу-у-у!
ЛЕНА. Стреляйте мне в открытую грудь. Я погибну такой же свободной, как и родилась.

Капитан целится.

ЛЕНА. Трепещите! Вы одной ногой в могиле. Моя кровь станет свидетельством вашего позорного бегства, и вы не смоете ее.
КАПИТАН. Молчать.
ЛЕНА. Вы убьете меня, но не отнять вам моей любви к Родине и моего презрения к вам. Стреляйте, но помните, что никогда русский народ не будет вашим рабом.
КАПИТАН (кричит). Получай! (Стреляет в Лену.)

Лена прижимает руку к груди и тихо опускается на пол.

КАПИТАН (мечется по комнате). Мы ошиблись! Жестоко ошиблись! (Бегает по комнате.) Уничтожу! (Стреляет несколько раз из пистолета в пространство.) Мы забыли, что роза имеет шипы! (Бегает по комнате.) Забыли! (Спотыкается и падает на труп Лены. Встает и, заметив кровь на своих руках, кричит.) Кровь! Кровь! (Мечется по комнате.) Уберите ее! Она жгет меня! Жгет! (Бегает, падает, встает и снова падает. Увидев в зеркале свое отражение, кричит.) Уйдите! Не троньте меня! Не троньте! (Вскакивает на стол.) Нету крови! Нет! Уйдите! (Падает вместе со столом на труп Лены, с ужасом вскакивает.) И здесь мертвецы, везде мертвецы! Что вам надо?! Зачем вы пришли сюда! Уходите!.. (Дико кричит.) Уберите ваши страшные костлявые пальцы, уберите! У-у-у! (Мечется по комнате.) Зачем вы пришли сюда? Меня нет дома! Уходите назад! (Хватает своими руками за горло.) Я буду бороться! (Бьется, не отпуская рук от горла.) Прочь! (Поднимается, потом хрипит, сдавливая горло.) Проклятье! Проклятье! Руки, руки! Не троньте меня! Пощадите, не сдавливайте мое горло! Пощадите! Проклятье. (По мере того, как он сдавливает горло, глаза его вылезают из орбит.) Х, х, х, х! (Хрипит) Ух, х, х! (Падает, не разжимая рук и бьется в предсмертных конвульсиях.)

Вбегает денщик с рукой у козырька и пораженный страшной картиной, застывает на месте.

ДЕНЩИК КАПИТАНА. Доктор! Доктора сюда! (Вскакивает и убегает вон.)

Капитан продолжает хрипеть. Вбегает унтер-офицер и останавливается пораженный, потом на цыпочках подкрадывается к капитану.

УНТЕР-ОФИЦЕР. Он душит сам себя… Господин капитан! Господин капитан! (Трясет капитана.) Разрешите помочь, господин капитан. Ты меня в штрафроту хотел. Отправляйся же в ад! (Душит капитана.) Готов! (Снимает с рук капитана часы, которые прячет в карман.) Кажется, все! (Поднимается и козыряет капитану.) Всего хорошего, господин капитан!
ДЕНЩИК. Быстрее, господин доктор. (Подбегает к капитану, щупает пульс.) Мы опоздали. Он уже мертв.
УНТЕР-ОФИЦЕР (с притворным удивлением). Что это случилось с господином капитаном, господин доктор?
ВТОРОЙ ВРАЧ (подымаясь). Редчайший случай помешательства, с самоубийством.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Как, с самоубийством?
ВТОРОЙ ВРАЧ. Он задавил себя собственными руками.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Что вы наделали, господин капитан? Ну как же мы теперь без вас, отец родной. Ой, ой, ой! Ну зачем же вы это, любимый наш, господин капитан?
ВТОРОЙ ВРАЧ. Мы все находимся во власти смертных чар.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Почему, господин доктор?
ВТОРОЙ ВРАЧ. Потому что Россия – наша смерть!

КОНЕЦ

Тыл врага.
7-го декабря 1943 года







_________________________________________

Об авторе:  ГРИГО́РЬЕВ ИГОРЬ НИКОЛАЕВИЧ 

Поэт. Родился 17.08.1923 в д. Ситовичи Порховского р-на Псковской обл. Умер 16.01.1996 в Санкт-Петербурге. За несколько лет до войны с отцом и младшим братом, Львом, переехал в пос. Плюсса, где закончил десятилетку. Жили, по словам поэта, впроголодь, поэтому «не обходили с братом соседские сады и огороды». В 1941, как только на родную землю пришли оккупанты, возглавил плюсскую подпольную организацию, в которую вошли его сверстники. В предисловии к сборнику «Жажда» писал: «Когда мою помощницу и друга верного, Любовь Смурову, схватили фашисты (случилось это в поселке Плюсса 11 августа 1943 г.), мы с братом бежали в партизаны». После войны промышлял охотой в костромских лесах, работал фотографом на Вологодчине, геологом в Прибайкалье. В 1956 в газете «Псковская правда» опубликовано 3 стихотворения. С этого времени поэзия стала его основной профессией. Печатался в журналах «Звезда» и «Нева», в различных газетах и сборниках, много занимался переводами эстонских, белорусских, латышских, азербайджанских поэтов. К первой книге стихотворений «Родимые дали» (1960) шел долго и трудно, но затем поэтические книги выходили одна за другой: «Зори да версты», «Листобой» (обе — 1962), «Сердце и меч» (1965), «Горькие яблоки» (1966), «Жажда» (1967). В 1967 в жизни Игоря Григорьева произошел крутой поворот: он вернулся в Псков, где создал и возглавил Псковскую писательскую организацию. Работать приходилось в недоброжелательной обстановке. Его шантажировали тем, что он не соблюдает «правил соцреализма». «Мои собратья по перу не поделили псковской славы», — с горькой иронией говорил Григорьев. Да и подорванное здоровье снова дало знать о себе. В изд-вах М. и Л-да продолжали выходить книги Григорьева: «Забота» (1970), «Не разлюблю» (1972), «Красуха» (1973), «Жажда» (1977), «Стезя» (1982), «Русский урок» (1991), «Кого люблю» (1994), «Набат: Стихи о войне и Победе» (1995), «Боль» (1995) и др. Уйдя с руководящего поста, Григорьев фактически оставался вожаком псковских писателей. Его душевная щедрость не имела границ. В Пскове и после его смерти продолжают проводиться вечера, посвященные его поэзии. В 2013-14 годах, в связи с 90-летием со дня рождения Игоря Григорьева состоялся ряд юбилейных вечеров в Санкт-Петербурге, Пскове, Минске, Полоцке, Москве, Новосибирске. О Григорьеве снова заговорили писатели, лингвисты, журналисты, учёные. В 2014 стартовал ежегодный международный конкурс лирико-патриотической поэзии им. поэта и воина Игоря Григорьева. В 2015 решением Фонда памяти поэта Игоря Григорьева при поддержке СП России учреждена медаль «Поэт и воин Игорь Николаевич Григорьев (1923–1996)». В 2017 имя поэта присвоено филиалу Центральной библиотечной системе Пскова. Стихи Григорьева переведены на английский, белорусский, украинский, болгарский, фарси, черкесский языки. Лексикограф А. П. Бесперстых составил 9 языковых словарей поэта Игоря Григорьева. Сайт памяти поэта и воина И. Н. Григорьева – http://igor-grigoriev.ru/.скачать dle 12.1