ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Владимир Каменев. ПАСОДОБЛЬ

Владимир Каменев. ПАСОДОБЛЬ

Редактор: Наталья Якушина


(монопьеса)



Действующие лица:

ФИЛЯ – профессиональный танцор 50+.


Деревенский дом. Раннее утро. Звучит пасодобль. Филя пытается встать с постели: у него болит спина. Наконец, он поднялся, выставил впереди себя воображаемый плащ матадора. Он представил, как бык несется на него. У него кольнуло в правом боку. Он вскрикнул от боли, согнулся, словно бык поддел его рогом.    

ФИЛЯ.  Проткнул печень… (Схватился за колено.) Этот чертов бык, умудрился ударить копытом в самое больное место…. Сволочь, он оттоптал все пальцы. (Повалился на пол.) Где тореро, отвлеките эту скотину!

Филя с трудом поднялся, выставил перед собой невидимую шпагу. А воображаемый плащ опустил к самому полу. Тут он и всадил свой клинок в быка по самую рукоять.

ФИЛЯ. Сегодня получилось неплохо. Уж очень хитер и изворотлив, попался соперник. Он дрался на равных. Едва бык не одержал победу, не втоптал меня в грязь копытами. (Филя сел в кресло.) Тогда все и началось с этого проклятого пасодобля – тридцать лет назад. Он возвысил меня и растоптал, как обезумевший бык.

Шум, голоса, латиноамериканская музыка. Филя в танцевальном костюме. 

ФИЛЯ. Это случилось на чемпионате Европы по латиноамериканским танцам в Праге. Мы с женой прошли отборочные испытания, чудом попали в финал. На такой успех мы не рассчитывали – она с криком ворвалась в раздевалку: «Мы в финале». Когда она влетела в раздевалку, я стягивал с себя белую шелковую рубашку с жабо. Я был уверен, что полуфинал для нас потолок, выше не прыгнешь. Поэтому вначале я ей не поверил: это шутка, розыгрыш. Так искусно она сыграла, чтоб я не мечтал о финалах. Она посмеялась надо мной. Мы были на излете, следом наступали молодые. Наша танцевальная карьера заканчивалась. Мы решили завязать с танцами: годы не те – уже за тридцать. Но, видимо, судьба и судьи были на нашей стороне. Некоторые арбитры одного с нами возраста, другие постарше – всех удивила наша отличная спортивная форма. Мы не только не уступали, но часто превосходили других, выкладываясь до конца. Нам дали последний шанс побороться за призовое место. Другого случая не будет. Через полчаса начинался финал, и мы шли на разминку по длинному стеклянному коридору. Мимо сновали танцоры, которые вылетели в отборочных турах. Чем они хуже тех, кто проскользнул дальше? Просто, им сегодня не повезло, не было «своих» среди судей. Так они считали. Они останавливались, смотрели на нас с завистью. Не понимали, почему нас вывели в финал.
ГОЛОС. Ничего особенного, середнячки, не лучше остальных. Наверняка заплатили судьям. А как же иначе? И хорошие деньги. Все равно будут в финале последними, шестыми.
ФИЛЯ. Она говорила, что нам в «тройку» не пробиться: другие сильнее, моложе, а пара номер четыре вообще экс чемпионы Европы. Ей надо выпрыгивать из своей юбки, а мне из своих штанов, чтоб приблизиться к ним. Я убеждал ее, что она самая красивая женщина на чемпионате и техничнее ее нет во всей Европе: мы обязаны победить. Она зашлась в нервном смехе, не могла остановиться. То замолкала, то вновь хохотала. Люди с недоумением оглядывались на нас, улыбались. В зале началась разминка. А мы стояли в переходе, точно не собирались никуда идти. Я вкрадчиво, шепотом сказал ей, что надо выходить, как в последний раз и прочую ерунду. До нее не совсем доходил смысл моих слов. Она думала, это треп.  Надо считаться с реальностью: нам в призеры не пройти. Неожиданно я стал на колено, поцеловал ей руку и тихо сказал: «Умрем на паркете». Это выглядело комично, несерьезно – так ей показалось. Шутовство, клоунада. Умереть, чтоб воскреснуть под аплодисменты зрителей. Цирк. Она уже хотела рассмеяться, но видимо, увидела в моих глазах такую твердость, что испугалась, посмотрела на меня с ужасом, словно надо и в самом деле умереть, чтоб одержать победу. Поставить на кон свою жизнь – рискнуть. Я был сильнее ее, выжимал из нее на конкурсах все силы, без остатка. Иногда во время танца она ощущала боль в сердце, но продолжала танцевать. Тогда я об этом не догадывался, и все убыстрял и убыстрял темп. И она преодолевала себя, терпела. Ни слова, ни крика – только улыбалась. Мол, все хорошо. Ни я, ни зрители, ни судьи ничего не замечали. Я знал, что в финале мы «темные лошадки».  В букмекерских конторах Праги нас ставили на последнее место. И я втайне от жены поставил сто долларов на победу нашей пары. Конторский служащий взглянул на меня удивленно: в случае выигрыша, я бы получил в пятьдесят раз больше.

Шум ипподрома. 

ФИЛЯ. Я вдруг припомнил, как однажды очутился на Московском ипподроме с друзьями. Трибуны гудели. Запах шашлыка витал в воздухе. У окошечек тотализатора выстроились длинные очереди.  Шел заезд на кубок России. Фавориты были всем известны – многие играли на них в тотализаторе. Букмекеры гарантировали небольшой, но верный выигрыш. Казалось, все заранее предопределенно. Выиграет сильнейший – это был жеребец Помпей, самый резвый – об этом было написано в программке бегов. Но случилось неожиданное. 

Топот лошадей.

ФИЛЯ. На финишной прямой, откуда-то сбоку, «полем», вынырнула самая «темная» лошадка». Ее считали «неходячкой». Я запомнил ее имя – Фиалка. Что-то весеннее было в этой кличке, нежное. Возить детей в парке – это бы ей подошло. Куда ей тягаться с жеребцами Гладиатором и Помпеем. Раздавят, как букашку. В одинаре, на победу, на нее никто не поставил – на табло числился ноль. Она была светло-серая, с короткими ногами, единственной кобылой в заезде. Остальные жеребцы – крупные, мощные, воинственные. Ей не удастся их обойти. Но, вероятно ее наездник Камбуров мыслил иначе. У него были на лошадь свои планы – выжать из нее все возможное, и даже больше… Он хотел объегорить весь ипподром, сорвать небывалый куш. Он готовил Фиалку к этому заезду тайно: приезжал на ипподром рано утром, когда остальных наездников не было. Гонял Фиалку по кругу, приучал к рывку перед финишем. Таких лошадей называют «концевыми» – на финише они вырывают победу.

Ржание лошади. 

ФИЛЯ. Наездник посылал Фиалку вперед, больно хлестал вожжами, сек хлыстом с такой силой, что она громко ржала, старалась как можно быстрее умчаться от боли. И как бы быстро она не бежала, наездника это не устраивало. Ему хотелось, чтоб она неслась еще быстрее, обошла всех фаворитов. Те были намного резвее ее, выносливее. Она не в силах их обойти. Но боль гнала ее вперед, где эти муки закончатся. Там, за финишной чертой, угаснут ее страдания. Наездник бил и бил ее. Безжалостно посылал вперед. Она хрипела, ржала, будто просила пощады, жалости. Он не замечал ее мук: ему нужна была победа. Так сечь лошадь запрещалось, но судьи в машине этого не уловили: их внимание было приковано к фаворитам. Люди на трибунах в Фиалку не верили, пока она не опередила троих соперников, обогнав их на пределе своих сил, когда отключается инстинкт самосохранения. Ей оставалась опередить рослого Помпея. К нему она медленно подступала. Как мне показалось, кобыла приближалась к нему, ничего не видя перед собой. Она ломилась сквозь черноту, которой не было конца. Ее сердце работало на разрыв. Но она не испытывала боли, а только слышала свист кнута, крики наездника, шум возмущенных трибун: на Фиалку не ставили. Игроки не ожидали от нее такой прыти. Как ловко ее затемнил наездник: ни разу она не попадала в тройку призеров. До финиша оставалось совсем немного, каких-то тридцать метров.

Крики трибун.

ГОЛОС. Жулье!!!
ФИЛЯ. Никто не считал ее ни второй и ни третьей. Большинство заключили, что заезд куплен, подстроен – судьи получат свою долю. Наездник Помпея на всякий случай лениво хлестнул жеребца вожжами. Он стал немного опасаться Фиалку, хотя был уверен, что доведет заезд до победы: Помпей мог прибавить хода. Фиалка рвалась вперед – лишь бы ускользнуть от страшной жгучей боли: Камбуров хлестал ее вожжами. С оттяжкой, злобно и больно. Кобыла постепенно подкрадывалась к фавориту. Бежала по инерции, не осознавая где она, и что кричит ей наездник. Она умирала, чтоб превзойти себя.

Очень громкие крики на трибунах. На сцену опускаются проигравшие билеты.

ФИЛЯ. Соперники прошли финишный столб голова в голову: так показалось со стороны. Фиалка промчалась метров двадцать, повалилась набок, хрипя и отбрыкиваясь копытами, словно опасалась, что ее поднимут и заставят снова пуститься по кругу под свист трибун. К ней подбежал ветеринар, но было поздно: лошадь загнали. Как показал фотофиниш, кобыла обогнала жеребца на нос. Судьи хотели лишить погибшую кобылу победы, но посовещавшись, объявили ее победительницей.

Негромкие аплодисменты. 

ФИЛЯ. Все пролетели. И лишь смерть лошади заставили игроков промолчать. Иначе бы раздались свист и нецензурная брань. А наездника, за нарушения правил, на год лишили профессиональной лицензии, перевели в конюхи.

Табло тотализатора. 

ФИЛЯ. Вначале огласили очередной «котел» – третье воскресенье игроки ипподрома не угадывали в ставке «пять побед», но вскоре на табло появился единственный билет – его взяли в самый последний момент. Последнюю, пятую победу привезла «неходячка» Фиалка. Она опередила собственную смерть. Камбуров через жену получил два миллиона рублей – цена жизни лошади.

Огни софитов, латиноамериканская музыка. 

ФИЛЯ. Перед пасодоблем мы шли впереди, перепутав все карты судьям, весь их расклад пошел не так. Заранее места были распределены: танцоров знали ни один год. И лишь пара под номером шесть из России выступала на первенстве Европы впервые. Ей заранее отводили в финале шестое место. Но мы танцевали с такой отдачей и страстью, что судьи восхитились нашей отличной формой. И, видимо, нам дали шанс побороться за призовое место. Победителями русских никто не считал. Это уж слишком.                                                                                                                                                                                                                                                                    Звучит пасодобль.

ФИЛЯ. Я крепко держал ее перед собой, откинувшись назад. Она глядела на меня со страхом: знала, я беспощаден в пасодобле. И она тянулась за мной из последних сил, когда болело сердце, не хватало дыхания. Она не говорила мне об этом – видимо, боялась, я ее брошу. А без танцев для нее смерть. Я ощутил себя настоящим матадором, который встречает каждый день, как последний. Я не видел перед собой женщину, свою жену. Она стала для меня плащом, которым я укроюсь от рогов воображаемого быка, спасая свою жизнь – так я перевоплотился в матадора. Я то вращал ее перед собой, то быстро проводил за спиной, прогибал до паркета. Она полностью подчинялась моей воле. Я стоял на месте, дразня воображаемого быка плащом-партнершей. И когда бык кидался на меня, уходил в сторону, оставляя партнершу сбоку на вытянутых руках. Я чувствовал бычьи рога, которые вспарывали воздух в сантиметре от моей груди. Бык проносился мимо, боднув плащ. В конце пасадобля я швырнул ее на паркет, как уже ненужный мне плащ, продырявленный во многих местах, с налипшей бычьей шерстью, грязный и ободранный. Сейчас она стала быком, ждущим своей участи. Я навис над ней, подняв голову. Занес над ней руку, точно жаждал всадить в нее шпагу.  Я шепнул ей на ухо: «Держись – еще один танец».

Звучит джайв.

ФИЛЯ. Она танцевала бешеный танец джайв на автомате – через боль, почти теряя сознание. Я этого не замечал.  Ее удерживали только мои руки. Иначе бы она упала на паркет.  Это потом я не раз буду вспоминать ту «темную лошадку», которая под градом ударов примчалась первая. На излете, почти мертвая, летящая навстречу смерти. Я видел, что с ней что-то не так. Надо было остановиться, вывести ее с паркета. Взять и вынести на руках. Я полагал, она выдержит: не в первый раз. Потом отлежится, попьет корвалол. Мне хотелось победы: другого шанса не будет. Никогда. И я выбрал победу.

Филя кланяется аплодирующей публике.

ФИЛЯ. Я не отпускал ее от себя, чтобы она не упала. Я вел ее и постоянно шептал: «Все будет хорошо». Она слегка кивала в ответ. Ее глаза были закрыты. Судьи собрались в кружок. С партнершей из пары номер шесть что-то случилось. Джайв мы проиграли, но выиграли посадобль. И когда я вел ее за кулисы, судьи нам аплодировали за волю к победе.

Сирена скорой помощи.

ФИЛЯ. Ее тут же увезли на скорой, и я выходил на награждение один. Я не знал, какое мы займем место. Сейчас мне было все равно. Судьи были взволнованы, у женщины-судьи на глазах поблескивали слезы.

Звучит гимн России.

ФИЛЯ. Мы стали чемпионами Европы. Я позвонил в больницу через переводчика – она была в реанимации. На следующий день меня впустили к ней на минуту. Она лежала на кровати под капельницей. Я коснулся ее руки. Она взглянула на меня равнодушно, вроде не узнала. Потом ее глаза оживились – в них промелькнула радость. Она молча пошевелила губами. Говорить она не могла. Посмотрела на меня с грустью. Словно прощалась   навсегда. Она пожала мне руку, все простила. Она сделала все, что смогла, даже невозможное. Я передал ей, что мы стали чемпионами Европы. Она радостно улыбнулась, слезы заблестели на ее глазах, поползли по щекам. Она была счастлива в последний раз. На улице лил дождь со снегом. Снежные, влажные хлопья прилипали к стеклам, сползали прозрачными струйками, будто слезы. После смерти жены я пробовал выступать с другой партнершей, но на чемпионате России дошел с ней лишь до четвертьфинала. Потом менял партнерш одну за другой, но видно «темной лошадке» удается победить лишь один раз – я выступал хуже и хуже. Потом возникли проблемы со здоровьем. Я покинул спорт навсегда. И однажды я понял, что жена была талантливее меня во много раз. А я был всегда вторым номером. Тем самым наездником, который хлестал свою лошадь со всей силы, с плеча, чтоб прийти первым. Любой ценой выиграть. А она все сносила, потому что любила меня. И цена была слишком высока – ее жизнь. Я получил в Пражской букмекерской конторе пять тысяч долларов за собственную победу. Я был единственный, кто поставил на пару номер шесть из России. На эти деньги я и начал строить двухэтажный дом в деревне. И возводил его десять лет. Каждое бревнышко, каждый кирпичик кричали о ней, напоминали о ней. Затем я открыл в Зарайске небольшой магазинчик «Корма для домашних животных»

Внезапно с треском разлетелось оконное стекло, к ногам танцора упал камень. Филя открыл окно. На всю деревню гремел пасодобль: он забыл отключить динамик на крыше. Филя выключил музыку. Раздался собачий лай – он подходил ближе и ближе. Словно все деревенские собаки ринулись к его дому.

ФИЛЯ. Сегодня понедельник, а каждый четверг, в полдень из динамика на крыше грохотал на всю деревню пасодобль. И местные собаки, и кошки бежали под эти звуки на бесплатный обед. Они спешили что есть сил к моему дому, чтоб отведать непривычного, но вкусного сухого корма для собак. И даже цепные псы силились сорваться с привязи. Они звякали цепью, глухо, задушено рычали. Они потом долго принюхивались через щели заборов к вернувшимся собакам. От тех пахло необычно вкусно.

Вопли цепных псов.

ФИЛЯ. Привязанные собаки вопили: им так хотелось попробовать эту еду. Наверно, им казалось, что лучше корма не бывает. А хозяин кормит их и щами, да кашей. Изредка бросает крупные кости, которые не удается разгрызть.

Двор дома.  

ФИЛЯ. Из многочисленных лазов под забором на меня с любопытством всматривались собачьи морды – маленькие и большие. Они глазели с великой надеждой. Хотя сегодня и не четверг, Филя их не обманет, если позвал. Накормит, как всегда.  Видимо, хозяин надумал устроить им праздник и в начале недели. Собаки остерегались сразу залезать на чужой двор. Они дожидались, когда я вынесу во двор мешок сухого корма. Тогда их ничего не остановит. Даже моя дворняжка Динка. Та недолюбливала гостей.

Громкий лай. 

ФИЛЯ. Она носилась вдоль забора, облаивала каждую собачью морду, но близко подбегать пугалась: из-под лазов на нее скалились хищные пасти. А на заборе клубками сидели кошки – они опасались собак. Хотя это был собачий корм, но кошки ели его с большим удовольствием: лучшего им никто не предлагал.

Филя достал корыто, высыпал в него мешок сухого корма. 

ФИЛЯ. Морды из-под заборов задвигались, высунув красные языки. Собаки медленно стали продвигаться вперед, дружелюбно поглядывая на хозяйку двора – маленькую Динку. Та сразу замолкла, поджала хвост, трусливо попятилась от забора к своей будке. А когда две собаки вылезли целиком, Динка струсила, забилась в свой домик, притихла, точно ее там нет. Сначала к корыту с кормом подступили самые крупные собаки –  овчарка Марта и волкодав Янычар. Я знал их хозяев. Овчарку хозяин оставил во дворе охранять машину, а сам с утра отправился на рыбалку.

Бренчит цепь.

ФИЛЯ. Марта порвала цепь, заслышав звуки пасодобля. Громадного волкодава с обрезанными ушами местный пьяница вообще не кормил. Пес целыми днями скитался по деревне – уминал и черный хлеб. Здоровенные собаки раскрывали пасти, хватали серые вкусные шарики, грызли. С их губ падала в корыто тягучая слюна. Мелкие собаки от нетерпения скребли лапками землю, принюхивались, подлизывали со щек слюну. Лишь один шустрый терьер иногда быстро подбегал к корыту, хватал несколько шариков.

Собачий визг. Рявканье овчарки и волкодава.

ФИЛЯ. Овчарка и волкодав только для порядка на него рявкали. Еды хватало на всех. Насытившись, две большие собаки потянулись к забору, к лазам, чтоб побыстрей спуститься к реке и напиться там чистой воды, пахнущей осокой и лилиями.

Повизгивания.

ФИЛЯ. Маленькие собачонки окружили корыто. Наконец, настала их очередь. Они очень спешили, словно страшились, что еды на всех не хватит. Они суетливо хватали корм, повизгивали, крутили хвостиками. Они жадно наблюдали друг за другом, боясь, что соседу достанется больше еды. Собачки похрустывали вкусными комочками, облизывали мордочки языками, и вновь накидывались на корм. Наконец, и они насытились, побрели к реке утолить жажду. Солнце поднялось над лесом, засверкало в окнах дома, отразилось разноцветными бликами на оцинкованной крыше.

Голоса кошек.

ФИЛЯ. Несколько кошек спрыгнули с забора, подтянулись к собачьей еде. Они озирались – опасались собак, у которых они воровали их собачью пищу. Они аккуратно брали по одному катышку, грызли, встряхивая головами от удовольствия. Поглядывали на подружек без зависти и злости.

Воркование голубей, чириканье воробьев.

ФИЛЯ. А на забор опустились воробьи и голуби. Птицам еда достанется в последнюю очередь – то, что останется. Голуби уселись на заборе. Иногда постукивали клювами о дерево, будто напоминали кошкам, что и они проголодались. Нельзя ли поторопиться? Воробьи же суетились, скакали по забору, вертели головками, громко, беспрерывно чирикали. Вероятно, опасались, что кошки не оставят им ни кусочка. Наконец, сытые кошки взобрались на забор и равнодушно поглядывали на птиц, которые уже летели к еде. Воробьи пикировали в корыто, хватали на лету вкусный шарик, взлетали на крышу – боялись, как бы добычу не отняли. Голуби действовали основательно. Забрались в корыто, хватали серые шарики, с трудом пропихивали в горло. Высоко поднимали головы, вытягивали шеи, чтоб протолкнуть комочек дальше. Вскоре гости наелись и исчезли. Тогда и Динка выползла из своей будки, сердито заворчала. Ей приходится прятаться от нахлебников в собственном дворе. Да разве такой голодной оравой покомандуешь? Того и гляди саму слопают. А ее этим кормом не удивишь: она трескала его вволю. Над рекой еще вился туман. Он постепенно рассеивался, растворялся под лучами солнца, уплывал белой дымкой. На жестких листьях ив поблескивали капли росы.

Рев коров.

ФИЛЯ. Два года назад перестали выгонять коров на пастбище: в загонах они давали больше молока. Леса, поля, берега рек заросли крапивой, а над ними возвышались громадные лопухи с занозистыми колючками. А над лопухами маячили великаны-борщевики с толстенными стволами, с зонтиками из белых цветов, полными ядовитых семян. Сорняки наступали. В одном заброшенном доме крапива пробилась сквозь крыльцо, вымахнула так высоко, что прикрыла двери. А вокруг дома земля покрылась громадными лопухами – они упирались в окна колючками.

Постукивание в стекло.

ФИЛЯ. При ветре колючки настойчиво постукивали в стекла. Вроде о ком-то справлялись. Колючки стучали вновь и вновь. Видно, чтобы убедиться, что дом брошен. Тогда там можно разбросать свои семена сквозь разбитые стекла. Авось провалятся сквозь щели на полу в прохладный, влажный подпол. Вьюны так оплели покинутый дом, что его не было видно – так густо и тщательно они укрывали его от людского глаза. Казалось это небольшой холм, опутанный растениями. Внутри дома репейник пророс между досок на полу, расползся по комнатам, выглядывал через открытые форточки фиолетовыми колючками. В подвале выросли домовые грибы, они разошлись по всему дому, издавали неприятный затхлый запах. Такой запущенный дом тут же перешел в собственность мышей и насекомых. Они по-хозяйски оккупировали комнаты, словно предполагали здесь обитать вечно. Захватчики расплодились повсюду: в кроватях, в печке и шкафах. А рыжие муравьи вгрызлись в заплесневелые бревна, проделали там многочисленные ходы. На полу белели опилки – результат их труда. Постепенно, упористо насекомые подтачивали дом, чтоб тот, в конце концов, завалился. Приползли змеи, черные гадюки с рубиновыми глазами – им тоже хотелось под крышу, где тепло, сыро и много пищи. Они охотились за мышами, которые устраивали по ночам, а часто и днем такую беготню, что казалось, кто-то мягко бьет по барабану железными щетками.

Филя взглянул в окно.

ФИЛЯ. Мой дом расположился на высоком берегу реки Осетр. Бурьян подобрался и сюда. Первой надвигалась крапива. Она густо сидела у забора, заслонила заднюю калитку – выход к реке. Крапива просунула свои беленькие цветочки между досок забора, точно разглядывала новые незахваченные земли.  А за крапивой устроились лопухи, с толстыми двухметровыми стволами, с занозистыми острыми колючками. Эти сторожили людей и животных, чтоб прицепиться к ним шипами. Их семена люди разнесут по всей округе.  За репейниками, будто гиганты, вставали борщевики с красочными белыми зонтами. Их громадные стволы были полны ядовитого сока, чтоб человек не вздумал с ними воевать. Иначе, ему не поздоровится. Он узнает жгучую силу их химического оружия. Солнце вставало выше и выше. От земли поднимался теплый воздух. Марево зависло в воздухе. Сквозь серую дымку лопухи и борщевики расплывались, сливались вместе в колючий, ядовитый частокол. Собаки плелись от реки – там они вдоволь напились. Псы надеялись, что в корыте еще остался корм. Они обыскали весь двор, но ничего не нашли. Животные были разочарованы: ни корыта, ни корма они во дворе не разыскали.  Кошки показались на заборе. Воробьи и голуби искали в траве крошки сухого корма. Так увлеклись поиском, что не заметили на заборе хищниц. Те втянули головы, внимательно за ними следили. Потом осторожно и мягко спустились на землю, медленно стали приближаться к птицам. Но охота не удалась. Воробьи тут же заметили опасность, вспорхнули на железную крышу дома. А за ними шумно, с треском замахали крыльями голуби, со стуком опустились на железную крышу.
.
Филя в шортах, майке и шлепанцах. Тащит за собой электрокосилку.

ФИЛЯ. Я вышел на косьбу, как на прогулку. Мне с трудом удалось приоткрыть заднюю калитку: так обросла она сорняками. Я протащил за собой косилку на длинном электропроводе. 

Шум электрокосилки.

ФИЛЯ. Она зашумела, грозно застрекотала, но тут же увязла в толстом стволе лопуха. Электромоторчик надрывался, выл, но помочь человеку не сумел: не хватало сил.

Филя вынес из сарая топор и штыковую лопату. 

ФИЛЯ. Вначале я рубил лопатой борщевик у калитки. Тот был четырехметровый, толщиной с телеграфный столб. Я всадил штык в толстый ствол, ударил опять и опять, но лишь срезал верхний слой. Тогда я взялся за топор – ударил несколько раз. Зонт над борщевиком закачался.  Он словно умолял о пощаде, покачивая белой головой. Я врезал топором снова – огромный борщевик повалился, сминая лопухи и крапиву. Солнце поднялось высоко.  Его лучи обжигали не покрытую голову.  Я не обратил на это внимание: так был занят работой. Вдруг я ослабел, голова закружилась. Я не осознал, что со мной произошло. Я уцепился за ствол лопуха, надеясь удержаться. Но ствол не выдержал, принялся медленно сгибаться к земле, рухнул вместе со мной. Меня нашел сын Митька. Он принес на тропу холодной воды, брызнул мне в лицо. Я медленно разомкнул глаза, не разобрал, где я, кто передо мной. Какое-то бледное пятно то приближалось к моему лицу, то удалялось. «Вставай, пасодобль зовет!» – закричал он. Так постоянно я говорил сыну, когда учил его танцевать. Много лет назад я искал в деревне помощницу по хозяйству и нашел Машу. Она работала бухгалтером в сельском акционерном обществе. Она пришла ко мне в дом мыть полы. Подоткнула платье, водила тряпкой по полу. Я увидел ее полные ноги – гладкие, волнующие. Я не мог оторвать от них взгляда. Она швырнула тряпку на пол, улыбнулась мне. Я сразу осмелел, подошел, обнял ее. Она прогнулась ко мне навстречу, закрыла глаза. Я поцеловал ее в губы, которые пахли медом. Мои пальцы утонули в ее мягких бедрах. Она родила мне сына, но жить со мной в одном доме не хотела: слишком много у меня причуд. Митька помог мне встать. Я сказал ему, что это был солнечный удар, а от ожогов борщевика у меня есть аэрозоль. Я пролежал в постели часа два, удивляясь тишине в доме: не слышался мой любимый пасодобль. Этот танец стал главным в моей жизни, ностальгией. При этих маршевых звуках я забывал о своих болячках, словно их никогда и не было. Вдруг ко мне подбежал сын, взял за руку. «Пасодобль зовет!» – крикнул он.  «Врубай!» – отозвался я. Митька нажал на нужную кнопку, приготовился к танцу. Он прогнулся назад, перенес вес на переднюю ногу, защитился маленьким красным плащом матадора на бамбуковой палке. После четвертого удара он притопнул правой ногой, будто дразнил воображаемого быка, произвел три полных поворота, размахивая плащом. Неожиданно остановился, выставляя свой плащ то слева, а то справа. Зазвенели чашки в буфете. Я поднялся с постели. Неожиданно выбросил впереди себя два указательных пальца, двинулся на сына, мотая головой.  Протяжно, воинственно замычал, готовясь к атаке. Митька в последний момент шагнул в сторону. Я уткнулся в красный плащ, прошел с Митькой совсем рядом. Я изумился, когда мальчуган этому научился. Правда, я включал ему записи пасодоблей с чемпионатов мира – сын смотрел их с большим интересом, чем мультики. И теперь он копировал движения танцоров-мастеров. Я вглядывался в сына, и не узнавал его. Он не был похож на прежнего мальчика. Он, будто попал в другой мир, где звучат трубы и фанфары, а на песочную арену выходят матадоры в золоченых костюмах, пикадоры выезжают на лошадях с копьями. А на трибунах рукоплещет публика – она приветствует моего сына.

Звучит мелодия ретро.    

ФИЛЯ. Это случилось в парке Сокольники, на танцевальной веранде лет десять назад. Был май, 28 число. Стояла летняя жара. Пограничники в зеленых фуражках отмечали свой праздник.

Звуки фонтана.

ФИЛЯ. Пили водку у фонтана, но в воду не лезли – не напивались до одури, как десантники. Она была в коротком обтягивающем платье, курносенькая, с живыми карими глазами. И еще намного моложе меня. Я долго не решался к ней подойти: боялся, она не пойдет со мной танцевать.

Звучит вальс.

ФИЛЯ. Когда я пригласил ее на вальс, она внимательно, изучающе оглядела меня. «А вы можете?» – спросила она. Видимо, я показался ей старым, не способным ни на что: ни для танца, ни для любви. Но она просчиталась. После первого круга она часто задышала. Ее качало из стороны в сторону. Она не попадала в такт, ее ноги заплетались. Она глядела на меня растерянно и жалко. После второго круга она повисла на мне. Я едва успел притормозить, чтоб сходу не повалиться вдвоем на пол. Она обмякла, ноги ее подкосились. Я еще спросил, она в порядке? Она ничего не ответила, указала на скамейку. Я усадил ее – она больше не танцевала. Только внимательно наблюдала за мной, отмечала, с кем я танцую. Так и просидела до конца танцев. Такой прыти она от меня не ожидала: не догадывалась, что я профессиональный танцор. И также удивлялась через неделю, когда я позвал ее в гости. Она посчитала это наглостью, невоспитанностью приглашать через неделю знакомства к себе домой. И она бы никогда меня не навестила, если бы постоянно не вспоминала тот вальс в Сокольниках. Она решилась приехать чисто из любопытства: также же силен я в любви? И уже в постели она вскрикнула от неожиданности так громко, что возмущенные соседи застучали в стенку. Она поинтересовалась, не пью ли я каких-нибудь возбуждающих таблеток: слишком я прыткий. После этой ночи она звала меня «молодым человеком»

Звучит румба. 

ФИЛЯ. Я обучил ее танцевать кубинскую румбу. У нее это получилось. Ее бедра плавно двигались в такт музыке, а руки звали, манили к себе.  Они заворожили меня, притягивали к себе. Я придумал диалог между партнерами, чтобы понять любовную игру танца, его тайный смысл. Когда я привлекал ее к себе, и она опускала мне на плечо голову, я спрашивал: «Пойдешь сегодня ко мне?» Она мягко выписывала бедрами восьмерку: круг левым бедром, круг правым, затем отвечала кокетливо «нет». Она, точно подзадоривала меня, разжигала. Она то прижималась ко мне, то уходила в сторону, как бы прощаясь. Ее карие глаза смотрели весело и счастливо. Ей нравилась эта игра. Я звал ее к себе домой, она отвечала отказом.  Это была какая-то странная игра, где не известен конец. Она оттягивала свое решение до последнего аккорда, последней ноты. Мучила меня, томила ожиданием. И лишь в самом конце танца она сказала «да». И у меня дома она произносила только «да», потому что сама этого хотела. Она целовала меня в ухо, шею, опускалась ниже и ниже. Сама сбрасывала с себя одежды, опрокидывалась на кровать, с нетерпением тянула ко мне руки. Ее острые коготки впивались мне в спину. Она буйствовала громко, надрывно…

Звучит танго.

ФИЛЯ. Я не мог выйти из своих воспоминаний. Так окунулся я в прошлое. Опрокинулся в то далекое время, когда был счастлив, по-настоящему счастлив. Я вспомнил тот день перед прощанием с Людой. Это случилось в Сокольниках, осенью. Светило не жаркое солнце. Воздух был чист и прозрачен. Как бывает поздней осенью в солнечный светлый день. Звучало танго. Ложились на мраморный пол оранжево-желтые листья, шурша, разлетались по танцплощадке. Ветер вновь подхватывал их, взвивал к солнцу. И ранняя осень, и танцующие пары – они точно вернулись из далекого минувшего. Так ярко я это вспомнил. Она уезжала завтра утром, просила не провожать – она намерилась все начать сначала. Внезапно налетел сильный ветер, набежали тучи, полил дождь – холодный, сильный. Вся танцплощадка нахлобучилась многоцветными зонтиками, словно огромными разноцветными листьями. Капли дождя разбивались о зонты, заливали танцплощадку. 

Звучит пасодобль. 

ФИЛЯ. Все танцоры замерли с зонтиками над головами. А мы танцевали вопреки здравому смыслу, наперекор всему. Словно сумасшедшие, шли круг за кругом сквозь дождь, непонимание, насмешки. Многие подумали, что мы пьяные. Под винными парами несутся вперед, несмотря на холодный осенний ливень. Дождь хлобыстал по нашим плащам, стекал на мраморный пол. Брызги взлетали под быстрыми шагами, когда мы вбивали в лужи такты пасодобля. Стучали каблуками так, что вода хлюпала в обуви, проникала через плащи. Мы были мокрые с головы до ног, но не замечали этого: так захватил нас танец. Солнце лилось в дом через большие окна, освещало все внутри золотистым светом. И мебель, и пол будто покрылись золотой пыльцой. Я распахнул окно. Скворцы поднялись с сухого тополя, заверещали на всю деревню. С реки поднимался туман, окутывал все вокруг. Он наплывал серо-белыми клубящимися слоями. Спрятал деревья, забор, как бы их и не было. Влажная пелена окутала меня, когда я вышел из дома.  

Танцор в длинном плаще, резиновых сапогах.

ФИЛЯ. Я распахнул калитку. Вчера я высвободил ее из плена, расчистил от сорняков. А дальше на заросшей тропинке обосновались толстоствольные лопухи с широкими листьями и занозистыми колючками. Одним ударом топора я рубил лопух за лопухом. Они падали, старались колючками уцепиться за меня. Видимо, уповали, что я разнесу их семена по округе для продления их семейства. Затем я размахнулся на трехметрового борщевика. Рубанул со всей силы. Топор вошел в крепкий ствол, на землю посыпалась зеленая труха. После второго удара, топор вошел еще глубже. После третьего борщевик закачался своим ажурным белым зонтом, медленно повалился, сминая своих соседей: лопухи и крапиву.Я срубил еще несколько ядовитых растений, совсем обессилел, повалился на траву: меня измотала тяжелая работа. Я был в колючках от сапог до головы. Мне хотелось долго лежать и смотреть в высь. Оттуда на меня глядело бледно-розовое облачное лицо – оно улыбалось. Затем нахмурилось, вроде было недовольно моей слабостью. Поднялся ветер, борщевики нагнули свои головы. Теперь я смотрел в небо сквозь ажурные белые цветы.  Мне показалось, борщевики выросли до небес – коснулись чистых облаков своими ядовитыми цветами. Словно хотели и там расплодиться, отравить всю вселенную. У меня мелькнула мысль, что старания мои напрасны. Мне не одолеть таких исполинов. Однажды я упаду и не встану.Сверху, по расчищенной тропинке неуклюже, медленно спускалась серая жаба. Иногда останавливалась, бегала глазами по сторонам – выслеживала добычу. Ее длинный липкий язык выбросился к стволу лопуха. Из ее рта торчал большой зеленый кузнечик, сучил тонкими ножками. Жаба встряхнула головой, протолкнула добычу в горло. А на подсохшую тропинку выползли серые черви, колючие ядовитые гусеницы, золотисто-синие жуки – жабья еда.

Мяуканье кошки.

ФИЛЯ. По тропинке спускалась рыжая кошка. Она присела рядом, внимательно на меня взглянула, точно ждала, когда я вновь возьмусь за работу, очищу тропинку до самой реки. Наверно, ей казалось странным и непонятным, что тропинка так заросла. Там, в реке плавают серебристые рыбы с красными плавниками и желтоватыми хвостиками. Они очень вкусны. Так аппетитно похрустеть рыбьими косточками. Особенно ей нравились рыбьи головы. Их она разгрызала не спеша, чтоб не потерять ни одну каплю рыбьего мозга. Она обгладывала головы с такой жадностью, что от удовольствия закрывала глаз. Кошка приблизилась ко мне, замурлыкала. Она словно уговаривала меня подняться и продолжить работу. Затем взялась тереться о мои сапоги, брюки, вроде признавала меня, метила. Теперь я принадлежал только ей. Я стал ее котенком, о котором надо заботиться. Кошка долго мурлыкала, что-то рассказывала мне очень важное. Словно через нее кто-то передавал срочное сообщение. Я погладил кошку и неожиданно почувствовал, как усталость уходит, я наполняюсь силой. А кошка постоянно голосила, ходила вокруг меня, покуда я не очутился на ногах. И я сам удивился в себе какой-то легкости, воздушности. Кошка неотрывно разглядывала меня. И я ее понял: кошке так необходима тропинка к реке, чтоб не замочить шерстку. Она не любила сырости. Еще четыре дня я вставал до рассвета. С топором и лопатой я продирался сквозь заросли. Рубил, выкорчевывал борщевики и лопухи. С ручной косой врубался в крапиву. Она валилась рядами справа и слева.  Иногда становилось невмоготу. Я слабел. Ломило колени и поясницу. Тогда я ложился на тропинку, глядел в серое предрассветное небо. Глядел долго, нетерпеливо, ожидая увидеть первые признаки рассвета. Небо постепенно бледнело, освещалось золотистым светом, заполнялось им.

Филя лежит на тропинке. 

ФИЛЯ. В предпоследний день работы я лежал на тропинке без сил.  Мелькнула мысль, что мне отсюда не выбраться. Так и пролежу до вечера, пока Митька не найдет меня живого, или мертвого. Опять будет спрашивать, зачем мне эта тропинка? А я и сам не знаю зачем? Это все дурацкий пасодобль – он толкает меня на какие-то глупые поступки, которые никому не нужны, кроме меня.

Мяуканье кошек.

ФИЛЯ. Ко мне медленно приближались уже три кошки, они точно требовали скорее браться за работу. Хватит отдыхать. А я полагал, что на сегодня хватит: я едва жив. И никто мне не поможет. Вначале одна кошка колдовала надо мной: касались меня, топтались по мне. Ничего не помогало – я не смог подняться. Тогда к ней присоединилась вторая кошка, затем третья. Под их мурлыканья я уснул, а когда проснулся, вроде разобрал слова «пора, пора».  Они подгоняли меня, чтоб я поспешил.  К своему удивлению, я легко встал. Ноги сделались пружинистые, сильные.

Филя рубит сорняки.

ФИЛЯ. Я врубился с топором в заросли лопухов. Я даже удивился своей силе – мощи своих рук. И сзади я распознал одобрительные мяуканья кошек. Они, будто подстегивали идти вперед, побыстрее добраться до реки, где начнется иная жизнь, полная чудес и неожиданностей. И я им поверил.

Шум переката. Рыба плещется в реке.

ФИЛЯ. На шестой день показалась река. На воде блеснул луч солнца. Солнце отражалось в воде, а у самого берега, в тени высокой ветлы держались серебристые плотвицы. Они пошевеливали желтыми плавничками, помахивали красными хвостиками.

Кошачьи голоса.  

ФИЛЯ. Кошки в нетерпении громко завопили. Они, видимо, надеялись, что я тут же одарю их вкусной рыбой. Под водой виднелся затопленный мосток – его когда-то соорудил я для рыбалки. Я разделся на берегу, ступил под водой на крепкие толстые доски. У самого края мостика остановился. Вода была теплая, ласковая. Я нырнул солдатиком, ушел в воду с головой. Погружался глубже и глубже, пока не коснулся ногами илистого дна. Они вошли в ил по щиколотку. Здесь была трехметровая яма. О ней никто не знал. Я вынырнул, поплыл, разводя руки в стороны.  Доплыл до противоположного берега, повернул назад. Кошки на берегу кричали на разные голоса, точно боялись, что я утону. И когда я торопился к дому по очищенной тропинке, кошки шли следом, обнюхивали срезанные стволы борщевиков, фыркали – на них дохнуло ядовитым запахом. Уже в доме я почувствовал жжение на руках. Кожа горела, будто плавилась. Я включил вентилятор. Тот сперва затарахтел, потом набрал обороты, заработал бесшумно, ровно. Прохладная струя воздуха смягчила боль. Я промыл руки холодной водой, побрызгал аэрозоль на поврежденную кожу, выпил Пенталгин. Мне не верилось, что я закончил такую трудную работу – проложил тропу среди чащи ядовитых растений. Это казалось чудом, волшебством. И лишь рыжая кошка, сидящая на заборе, знала всю тайну. Это она с подругами одарила человека энергией. Теперь кошки ожидали от меня подарков: свежей рыбы.

Филя посмотрел в окно. 

ФИЛЯ. Отсюда сверху были видны заросли сорняков-исполинов, сквозь которую пробивалась моя тропинка. Она подсохла, потемнела, уходила вниз.     Снизу от реки поднималась рыжая кошка. Она издалека уловила мой взгляд, присела, поглядывала на меня с интересом. Она, словно хотела передать мне свои пожелания: пора забросить удочку.  Я вдруг подумал о рыбах, живущих в реке, огромных медно-золотистых лещах, которые взрыхляли на дне реки ил, чтоб найти мелких червячков, или сочных больших личинок серой стрекозы. И надо предложить им свой деликатес, который в реке не водится, особую приманку. Я поставил варить прикормку для рыбы – два килограмма пшенки. Варево булькало на плите, густело. Запах пшена расходился по дому.

Голоса кошек.

ФИЛЯ. А у крыльца прохаживались три знакомые кошки, тянулись носами к вареву, вроде оценивали его качество. Я помешивал кашу, пока она не загустела, стала липкой, вязкой. Я оставил кашу остывать. Пшенная каша была теплая. Я влил туда две ложки подсолнечного масла, всыпал растолченного собачьего сухого корма. От приманки приятно пахло семечками и сушеным мясом. Я добавил жмыха, помешал варево руками, перетирая комочки. Я взглянул на рыжую кошку на заборе – мне показалось, что та замяукала одобрительно.

Грохот переката.

ФИЛЯ. Я пробирался по тропинке к реке, а следом за мной вышагивали три кошки: рыжая, черная и сероватая в полоску. Они увязались за мной с порога. Терлись о мои ноги, перебегали дорогу, озорно заглядывали в глаза, точно хотели, чтоб я их погладил. Они, будто предчувствовали, что скоро полакомятся свежей рыбкой. Да вволю, сколько захотят. У реки я разделся, полез с пластмассовым ведром каши в воду. Вначале ступал по затопленному мостку, затем осторожно шагнул на илистое мягкое дно. Я зашел в реку по грудь, сделал еще шаг, и ушел с головой под воду. Я медленно опускался на дно глубокой ямы. Наконец   ступни утонули в иле. Здесь я перевернул ведро, вывалил кашу на дно. Затем оттолкнулся ногами, с шумом всплыл, держа ведро донцем вверх. Потом я долго сидел на притопленном мостке, свесив ноги, болтая ими в теплой воде, как в детстве. Чуть выше грохотал перекат. Там когда-то была мельница. Громадные жернова перемалывали зерно. Теперь от нее остались огромные камни. Вода перекатывалась через них, шумела, плавно уносилась дальше по реке, шевеля желтые лилии по берегам. Вдруг я увидел перед собой пузыри. Они появились там, где лежала прикормка. Пузыри расходились по течению, лопались, вновь вскипали. На дне собралось много рыбы. Они взрыхляли кашу вместе с илом, глотали эту смесь с жадностью. Вкуснее они ничего не пробовали. Кашу разносило течением, привлекая новых рыб. Они, словно собрались со всей реки в моей яме, одурманенные необычным запахом собачьего корма. Внезапно поверхность реки забурлила. Это рыбы оторвались от каши и бросились вверх. Крупная плотва и голавчики выпрыгивали из воды, в панике разбегались во все стороны.

Громкий всплеск воды.

ФИЛЯ. Следом за ними выскочила большая щука с раскрытой пастью. Ее острые игольчатые зубы были не меньше двух сантиметров. Это была донная щука: темная, с коротким туловищем и широкой спиной.  Веса не менее пяти килограммов. Она схватила плотву, та затрепыхалась в ее острых зубах.

Филя выдвинул длинное удилище, наживил на крючок четверку красных червей. 

ФИЛЯ. Они переплелись между собой в клубок, помахивая хвостиками. Я осторожно закинул удочку. Приманка медленно осела на дно. Черви расцепились, потянули крючок в разные стороны, но свинцовое грузило держало их на дне. Из воды торчал красный поплавок. Он раскачивался на воде, клонился в разные стороны, ожидая поклевку. Неожиданно поплавок резко качнулся, мелко задрожал, лег на воду – это рыба приподняла насадку со дна, медленно заглатывала.

Филя подсекает. 

ФИЛЯ. Кончик удочки согнулся, запружинил под ударами рыбы. Я не дал ей уйти в глубину, сдержал натиск, медленно поднимал наверх. В воде мелькнул серебристый бок рыбы, исчез в глубине. Она упорно тянула вниз, хотя я придерживал леску. Я вытянул рыбу на поверхность реки. Подлещик глотнул воздуха, лег боком на воду. 

Филя выбрасывает на сцену рыбу. Голоса кошек.

ФИЛЯ. Тут же к рыбе подскочили три кошки. Они давно ожидали улов, не сводили с меня больших зеленых глаз. И наконец, они дождались своей награды – человек их не подвел.  Они громко кричали, драли подлещика когтистыми лапами. Я снял рыбу с крючка, бросил кошкам. Подлещик подпрыгивал, бил хвостом о землю. Хищницы разом наскочили на добычу, рыча и повизгивая. Черная кошка цапнула подлещика за голову, держала, пока он не затих. Тогда и ее подружки вцепились зубами в рыбу. Втроем они быстро разорвали подлещика на части. Каждая устроилась с куском рыбы отдельно, стараясь побыстрее съесть свою долю, затем постараться откусить кусочек у подружки.

Филя выбрасывает на сцену еще рыбу.

ФИЛЯ. Кошки наелись, и только играли с живой рыбой. Мягко дотрагивались лапками, порыкивали. Голавчик подпрыгивал, прятался в крапиве, серебристой змейкой вился между ее стеблями.

Филя подсек. Вываживает крупную рыбу.

ФИЛЯ. Вначале я не сомневался, что крючок зацепился за пружинистую корягу: я не ощутил рывков рыбы. Я дернул еще раз. И тут почувствовал сильную потяжку. Удилище согнулось в дугу – крупная рыба уверенно потащила леску к свисающим над водой веткам ивы. Там на дне лежала коряга – я нащупал ее прошлым летом, когда оторвал несколько крючков. Видимо рыба хотела обмотать леску вокруг коряги, попытаться сорваться с крючка. Большая рыба ушла под берег, в коряги. Я пытался ее оттуда вытащить силой – не получилось. Наверно, она обмотала леску вокруг сучьев, чтоб ее не достали. Тогда я ослабил леску. К моему удивлению, рыба сама вышла из коряги, направилась в глубину, в яму, где она всегда таилась. Я натянул леску. Тяжелая рыба медленно поднималась вверх – она устала. Под водой промелькнул ее медно-золотистый бок. Это был огромный лещ, килограмма на три, не меньше. Мне удалось поднять леща на поверхность воды. Он был широкий, как сиденье венского стула. Рыба вдохнула воздуха, сразу успокоилась. Лишь пошевеливала желтыми плавниками, часто хлопала мясистым ртом. Я медленно, осторожно волочил ее по воде. Лещ не сопротивлялся, одурманенный воздухом, ослепленный солнцем. И вот он в подсачнике.

В подсачнике бьется большая рыба.

ФИЛЯ. Я опять забросил удочку. Поплавок тут же ушел на дно. Попался мелкий голавчик.

Громкий всплеск.

ФИЛЯ. И тут из-под берега метнулась к голавчику щука. Послышался громкий всплеск, вода забурлила. Щука круто развернулась, забрала голавчика за спину, потащила к берегу, под ветками ветлы остановилась, чтоб направить добычу головой в пасть, проглотить. Но жертва оказалась упорной, не хотела лезть к ней в утробу – ее сдерживала леска. Я подтягивал щуку к берегу, которая не хотела выпускать голавчика. Хищница тянулась за леской, не понимая, кто ее тащит к берегу. 

 Филя держит в руке подсачник.

ФИЛЯ. Еще бы секунда и она оказалась в глубоком подсачнике, откуда не выпрыгнешь. Но щука в последний момент приметила западню, выпрыгнула из воды свечкой, разинула пасть, выплюнула голавчика, скрылась в глубине. Когда солнце ушло за лес, в садке плавали три крупных леща, несколько увесистых плотвиц, килограммовый желтый линь. Я оставил садок с рыбой в воде, привязал к мостку. Сын Митька принес с реки садок с живой рыбой. Он взял большого леща в руки, тот вырвался, упал на пол. Митька погнался за рыбой, схватил ее. Та выскользнула из его рук, плюхнулась на пол. Наигравшись с лещом, Митька отправился на корриду, на ближайший лужок. Там был привязан на веревку маленький бычок с едва выступающими рожками. Колючки гроздьями свисали с его черной шерсти.

Звучит пасодобль. 

ФИЛЯ. Бычок с удивлением и любопытством поглядел на мальчика, который размахивал перед ним какой-то красной тряпкой. Видимо, бычку причудилось, что с ним хотят поиграть. Такая радость редко бывала в его жизни. Бычок заинтересовался необычной игрой. Ему захотелось сначала понюхать тряпку – нельзя ли ее съесть? А если нельзя, то от досады боднуть ее рожками. Он замычал, попытался вырвать из земли кол, к которому был привязан. Уж очень ему хотелось приблизиться к той играющей тряпке. Но железный кол был надежно вбит в землю. Так ему и не удалось освободиться. Тогда он запрыгал по кругу, взбрыкивая маленькими копытцами. Он словно хотел испугать мальчика, мол, ко мне не подходи, зашибу. А Митька приблизился к бычку, топнул ногой о траву, призвал несмышленыша на честный бой: он не боится его копыт. Бычок оторопел: он никогда ни с кем не дрался. Бычок трусливо отскочил от маленького матадора. Он заносился по кругу, убыстряя и убыстряя бег. Вскоре он бегал с бешеной скоростью. «Подлый трус! Сразись со мной!» – закричал Митька. Сын выбежал ему навстречу, выставил перед его мордой красный щит, который показался бычку какой-то неведомой угрозой. Трусливый бычок развернулся, поскакал в обратную сторону. Он не мог понять, зачем к нему привязался этот шалун, что он хочет? А Митька не унимался. Он хотел разозлить бычка, заставить на него напасть. А бычок устал носиться по кругу. Он остановился, и только лупился на мальчика глупенькими глазками.  Терпение Митьки кончилось. Он намерился доказать этому трусу, что он сильнее и смелее его в десять раз. Он отбросил плащ в сторону, вцепился в рожки трусишки, пытался повалить на землю. Он гнул его голову к траве, навалился сверху. Но бычок оказался очень силен. Он так взмахнул головой, что Митька сам оказался на траве.

Мычание бычка.

ФИЛЯ. Не ожидал сын такого исхода. А бычок тупо уставился на него, громко мычал, будто праздновал победу. Он даже застучал копытцем о землю, точно грозил в следующий раз затоптать мальчишку. Но Митька не желал сдаваться. Он опять замахал перед противником красным плащом. Но тот, видно устал от бесполезной беготни, мельтешения тряпки перед глазами.

Хруст поедаемой травы.

ФИЛЯ. Бычок отвернулся от назойливого мальчишки, принялся с хрустом рвать траву, пережевывать. Это более приятное занятие, чем без толку бросаться из стороны в сторону. К тому же он убедился, что мальчишка не так уж и силен. Наверно, Митька разочаровался в трусливом бычке, свернул плащ матадора, отправился искать настоящего быка, грозного противника, который не будет уклоняться от схватки, а сразу бросится на него, наклонив рога. И он его разыскал. Двухгодовалый бык Платон, ростом с Митьку потягивал воду у ручья. Он был прикован к цепи. Бык пил долго, отфыркивался. Тяжелая цепь звякала. Митька не спустился к ручью, он ждал противника у старого высохшего тополя, стоя по колено в траве. Он встряхивал своим красным плащиком, призывал быка бросить глотать воду, сразиться с ним насмерть. Но вероятно глупый бык не слыхал о каких-то битвах: ему и здесь хорошо. Он словно не замечал Митьку, не бросал пить, громко фыркал от удовольствия. Ему приключения ни к чему: он всем доволен. Что ему какой-то мелкий мальчишка, который размахивает красной тряпкой. Митька рассердился на труса, который не принимает его вызов. Притворяется, что не замечает маленького матадора. На арене в него бы давно вогнали пару дротиков, чтоб разозлить. Тогда бы он вмиг отыскал своего обидчика – Митьку. Рассердившись, он кинул в быка палку – она попала тому в спину. Наконец, двухсоткилограммовый бык удостоил его внимания – повернул к нему морду, с которой капала вода. Он, видимо, уяснял, что нужно этому сопляку, которого сейчас он растопчет. Митька вновь показал ему красный плащ – животное заинтересовалось красной тряпкой. Этот мальчишка бросил ему вызов. И он готов помериться с ним силами, проучить его. Он сметет несмышленыша со своей дороги. Бык развернулся, ломая кусты, уставился на мальчишку недобрым взглядом, облизывая длинным языком морду. Он вроде раздумывал, стоит ли связываться со слабаком, тратить силы. Но Митька продолжал дразнить его алой тряпкой, нарывался на неприятности. Рогач медленно поднимался к сыну, ломая кусты, с треском сминая сухие лопухи. Он шел с серьезным намерением разобраться с мальчишкой и его красным плащом. Исподлобья на Митьку глядели холодные беспощадные глаза. Митька оробел, красный плащик затрясся в его руках, но убегать он не собирался. Это позор для матадора. Его выгонят с арены с позором, под свист трибун. Сын подставил впереди себя смешную защиту – маленький плащ. Хотя ему и было страшно, но он не сомневался, что обманет быка: недаром он так долго учился танцевать пасодобль. Бык надвигался на него, гремя цепью. Пока он подходил из любопытства. Единственно, что его раздражало – это дрожание плаща в руках мальчишки. Не красный цвет, а именно дергание этой тряпки. Платон чаял избавиться от этого раздражающего мелькания. Он был в двух метрах от сына. От быка пахло навозом и травяной жвачкой. Но мальчишка упорно стоял на месте, держа плащ чуть в стороне: он рассчитывал обмануть Платона, увернуться от его рогов. Бык придвинулся к плащу, понюхал, затем лениво поддел рогами. Но тряпка только взлетела вверх, вновь оказалась перед его глазами, шевелясь и подрагивая. Платон озверел. Он мотнул головой с еще большей силой. Сын дрожал от страха, но не убежал – что он потом скажет отцу, который учил его смелости. Он притопнул ногой и снова взмахнул плащом перед бычьей мордой. Митька наклонил плащ до самой земли. Тогда и бык опустил башку. Видимо сожалел, что мальчик ничего вкусного ему не предложил, кроме красной тряпки, которая ничем не пахнет, а всего-навсего мельтешит перед глазами, злит. Платон со злости саданул по плащу передним копытом, вмял его в траву. Митька хотел поднять плащ, но бык встал на тряпку обеими тяжелыми копытами, тупо вытаращился на сына. Мол, сейчас проделаю с тобой тоже самое. Митька сильно дернул плащ на себя, но бык не помышлял уступать. Он топтал его плащ, отфыркиваясь и глухо мыча.  Митька разозлился на животное. Он сыскал у высохшего дерева толстую палку, ударил быка по спине. Тот освободил плащ, скакнул в сторону, выставил острые рога. Не ожидал он от мальчишки такой подлости. Даже хозяйка не лупила его палкой, а лишь иногда легко хлопала жичиной. Митька подобрал свой плащ, опять затряс им, приглашая быка не трусить, а броситься на него в атаку. Платон тяжко вздохнул. Мол, придется проучить наглеца. Бык лениво пошел на Митьку, и внезапно рванулся с места. Он поскакал на него, наклонив рога. Митька был готов к атаке быка – недаром он так часто танцевал пасодобль, имитирующий корриду. Он шагнул в сторону, пропустил животное под плащом. Он ощутил, как от быка повеяло теплом и лопухами, которые он недавно жевал. Рога Платона прошли в пяти сантиметрах от Митькиного бока. И если б не тренировки в пасодобле, эта игра могла закончиться плачевно.

Удар по дереву.

ФИЛЯ. Бык проскочил мимо, врезался рогами в сухой тополь. Старая кора шмякнулась на землю. Тополь закачался от сильного удара, с него полетели желтые листья, легли на зеленую траву. Затем Платон развернулся, лягнул дерево копытами, словно оно виновато в его промахе. Долго торчал на месте, будто прицеливался, чтоб на этот раз не промазать. Подбросить мальчишку рогами, затоптать копытами. Сын все дразнил его своим красным плащом, звал к себе: «Иди, иди сюда, подлый трус!» Платон сходу рванулся вперед, точно обиделся на слово «трус». Он смял перед собой куст шиповника, сшиб лбом толстый борщевик. Сын не дрогнул. Но когда бык был совсем близко, Митька растерялся. Он хотел убежать от этого волосатого чудовища, но он выстоял. И вновь бык пронесся мимо, боднув плащ. Но так близко, что оставил на штанах мальчика свою шерсть.  В этот раз Платон так разогнался, что сходу вырвал кол, к которому был прикован, увяз в трясине у ручья.

Громкий рев быка. 

ФИЛЯ. От бессилия он заревел так громко и зло, словно на него набросился какой-то неведомый в этих краях хищник. Митька праздновал победу. Взметнул над головой плащ.  Я услышал рев быка, вышел из дома, силой увел сына, хотя Митька хотел сразиться с быком еще раз. Снова испытать радость победы. Когда тот выберется из болота. После этого случая я прятала плащ матадора, давала только с ним танцевать. А быка еле вытащили из болота четыре мужика, привязав к его рогам веревку.

Тарахтенья сенокосилок, стук топоров и лопат.

ФИЛЯ. Вся деревня узнала об огромных моих лещах. Эта весть разошлась мгновенно, потому что в здешней реке таких подводных монстров не видали. Начали поговаривать, что по ночам в реку заходят и десятикилограммовые лещи. Эти кашей, червем брезгают, превратились в хищников – им малька подавай. Будто эти рыбины приплывают в эти тихие места с Волги, через Оку. Лишь там водятся такие гиганты. Все сельчане вышла на бой с сорняками: появился интерес. Уж очень захотелось им рыбки. Да не простой, а крупной, жирной. Чтоб наесться вдоволь, на халяву. Они и представить себе не могли, что такая рыба ходит рядом, а подобраться к ней нет никакой возможности: весь берег захватил занозистый ядовитый сорняк. Из каждого дома расчищали тропы к реке – там бродили косяки гигантской рыбы. Многие заключили, что если у меня все выходит, у сумасшедшего, то нормальные люди поймают рыбы куда больше. Только готовь сковороду и скороварку. Как усидишь дома, когда в реке такое богатство гуляет. И даже баба Катя, живущая на краю деревни, попросила племянника за два литра водки помочь ей подобраться к реке, где она будет всегда с большой рыбой – та сама придет к ней тайными подводными путями.  Уж как-нибудь у нее хватит сил вытащить на берег весомую рыбу. Она бросится на нее, придавит к земле большим животом. Работа шла целый день, до глубокой ночи: люди торопились первыми подобраться к реке, чтобы сорвать куш. Изловить как можно больше рыбы и забить ею холодильники. Кое-кто заранее запасались коптильнями, чтобы лакомиться копчеными золотистыми лещами.

Треск костра. 

Многие сельчане трудились по ночам, освещая себе путь фонарями, или разжигали костры. Отсветы пламени освещали борщевики, которые ночью казались еще выше и толще, словно деревья. И когда борщевики падали, доносилось «Берегись!», чтобы людей не задели их жгучие стволы и листья. Некоторые пострадали от борщевиков: выходили на косьбу по-летнему – в одних трусах и тапочках. Вскоре их кожа начинала краснеть – они это списывали на крапиву.
ГОЛОС. Это полезно от радикулита и ревматизма.
ФИЛЯ. Затем бедолаги покрывались волдырями, у них повышалась температура. (Об аэрозолях от ядовитых растений они не слыхали.) Их немедленно увозили в больницу. Там над ними потешались и смеялись: горожане не верили в каких-то лещей-великанов в местной речке. О них в этих местах не слышали – это враки. А врачи-психиатры ставили больным диагноз – гигантомания. Им объяснили, что их чародей Филя, видимо, обладает гипнозом. Он и внушил им эти бредовые мысли. Это обман, галлюцинации.
ГОЛОС ВРАЧА. После излечения от ожогов, советую всем попить успокоительные лекарства, или полежать в психбольнице, чтоб вытравить из сознания картины фантастической рыбалки.
ФИЛЯ. Первые счастливчики подобрались к реке, бросали в воду пшенную кашу ведрами, тазами, корытами. В местном магазине скупили всю крупу, и даже дорогую гречку. Хлеб сметали с прилавка магазина в день привоза за десять минут, несмотря на жалобы пенсионеров и дачников. Пропали макароны, вермишель и кукурузные хлопья. Все это добро шло рыбам. Подкормка застилала дно реки, уносилась течением. Большинство сельских рыболовов были разочарованы. Вместо много килограммовых лещей, попадались мелкая плотва и некрупные подлещики.
ГОЛОС. Не для того мы трудились день и ночь, тратили деньги на подкормку, чтоб ловить такую мелочь. На одни лекарства и лечение от борщевика, сколько рубликов потрачено. Не говоря о купленных морозильниках и коптильнях, которые пропадают без дела.

Филя чистит большую рыбу. 

ФИЛЯ. И только я не переставал каждый день удивлять своими лещами-монстрами, которые мне одному цеплялись на удочку. Ко мне домой приходили люди толпами, чтобы убедиться в редкой добыче, понаблюдать, как я чищу медно-золотистых лещей во дворе. Некоторые подбирали чешуйки, словно вещественное доказательство. Старики сравнивали чешуйку с пятикопеечной советской монетой.
ГОЛОС СТАРИКА. Всю жизнь у реки, а таких поросят, не видывал. Где им тут жить – мелко.  Поедят и уходят к себе домой, в свои ямы.
ФИЛЯ. Но где эти ямы, никто из местных жителей не ведал. И неширокая речка им стала казаться таинственной, загадочной и опасной. Наверняка над этими бездонными ямами крутятся водовороты – они могут ненароком утянуть на страшное дно.
ГОЛОС. Эти лещи-мутанты, не иначе под чернобыльский дождь попали. Вот их и прет. На местном корме так не разжиреешь. Их есть нельзя.
ФИЛЯ. Меня быстро зачислили в колдуны. Будто я своими чарами околдовал не только молодую Машу, но и привлек к своему мостку у реки самую крупную рыбу. Та на мои заговоры выбирается из-под вековых коряг, поднимается из глубоких неведомых ям. И будто из Оки и Волги, а может с самого Каспийского моря ко мне двигаются косяки рыбы. Сельчане подбирались к моему уловистому месту, чтоб посмотреть на мою рыбалку хоть одним глазком. Сперва они следили за мной из кустов ивняка – нет ли у меня каких-то секретов, не произношу ли я каких-либо заклинаний. Ловили каждое мое движение, каждое слово. И во всем видели какие-то таинственные знаки. Каждый мой жест, даже как я забрасываю удочку, они принимали за продуманные, хитрые уловки, которыми надо воспользоваться.
ГОЛОС. Он надевает червя на крючок не с головы, а с хвоста, и не три, как все, а четыре штуки. А жало не прячет в черве, как мы, а выводит наружу.
ФИЛЯ. Потом втихаря, когда я уходил с рыбалки, сельчане занимали мое место. Особая борьба шла за мой мосток, где мог встать лишь один человек. 

Голоса, ругательства.

ФИЛЯ. Остальные устраивались справа и слева от мостка по пояс в воде. Рыболовы путались лесками, ругались. Каждый винил не себя – другого. Шумом, гамом, толкотней они распугивали всю рыбу.  Попадалась одна мелюзга. Одному счастливчику, старику Пахомову, все-таки удалось поймать большого леща. Когда он тащил его к берегу, рыба ходила из стороны в сторону, перепутала все лески, и даже зацепилась за несколько чужих крючков. Несколько поплавков резко ушли под воду. Леща тащили в разные стороны, и каждый думал, что удача обломилась именно ему.
ГОЛОС ПЕРВЫЙ. Чую, килограмм на пять.
ГОЛОС ВТОРОЙ. Нет, мой! 
ГОЛОС ТРЕТИЙ. Молчать!  От меня не уйдешь!
ГОЛОС ЧЕТВЕРТЫЙ. Такого в магазине не купишь.
ГОЛОС ПЯТЫЙ. Абсолютный личный рекорд.
ГОЛОС ШЕСТОЙ. Я же подсек первый!
ФИЛЯ. Местный участковый бросился в воду, схватил огромного медно-золотистого леща, потянул за собой все удочки.
ГОЛОС УЧАСТКОВОГО. Говорил, не уйдешь?! Мой крючок с особым загибом. Не подходи, застрелю!
ФИЛЯ. Рыболовы навалились на участкового, подмяли, вырвали широкую тяжелую рыбину. Долго распутывали лески, ругались, матерились, покамест не нашли счастливца – деда Пахомова. Старик нес громадного леща через всю деревню, чтоб похвастаться. Мужики, женщины и дети выходили из домов, чтоб взглянуть на это чудо.
ГОЛОС. О такой рыбине здесь не слыхали. Даже из Астрахани, с Волги таких лещей на рынок не привозили.
ФИЛЯ. Началась рыбная лихорадка. Мужики рванули на мой мосток.  Рыболовы разместились плечом к плечу, а разноцветные поплавки на воде выстроились в ряд. Они покачивались на воде, ожидали поклевки. Рыболовы установили живую очередь. Каждому давалось на рыбалку по часу. И пока рыболовы-счастливцы лупились на поплавки, очередники подступали, мучали советами. Каждый считал себя в этом деле знатоком.
ГОЛОС ПЕРВЫЙ. Закинь подальше.
ГОЛОС ВТОРОЙ. Держи на месте!
ФИЛЯ. При поклевке советы увеличивались. Когда рыболов подсекал рыбу, кричали «рано», когда кто-то медлил с подсечкой, орали «поздно».

Стук топоров.

ФИЛЯ. Вдоль реки петляла общая тропа. Теперь рыбаки из города выискивали незанятое местечко, с топорами врубались в прибрежные ивы, чтоб забросить удочки. Иногда они занимали прикормленные места местных жителей: случались драки. И всегда побеждали местные: их было больше. Но все заканчивалось общей попойкой: всех примеряла мечта о небывалых лещах. Каждый хотел отличиться, удивить родню уловом. Когда я уходил с рыбалки, рыба вмиг съедала всю подкормку с собачьим кормом, некоторое время гуляла у пустого дна, затем разбредалась по всей реке – разыскивала остатки каши вдоль берега в траве, под пудовыми камнями, у рачьих нор. Удовольствие от ловли рыбы я получал меньше и меньше из-за многочисленных наблюдателей. Они надзирали за мной из кустов, лежали на траве у берега, сидели на складных стульчиках. Словно забрели в театр одного актера-Фили, на его мастер-класс. Это внимание меня раздражало, лишало удовольствия от рыбной ловли. Были и те, кто раскладывали закуски: свежие огурцы, помидоры, хлеб. Открывали бутылку водки, ждали, когда я поймаю первого леща-крупнягу. Как только рыба клала поплавок на воду, они разливали водку по стаканам.

Звон стаканов.

ГОЛОС. Чтоб не сорвалось!
ФИЛЯ. А когда лещ переваливался на траве с бока на бок, выпивали за удачу.
ГОЛОС. Чтоб и дальше, не меньше!

Звуки машины.                                               

ФИЛЯ. В этот день я уехал в город на рейсовом автобусе, в Зарайске задержался по делам, приехал поздно ночью на такси. Вероятно, воры следили за мной. Дождались последнего автобуса из города, в котором меня не оказалось. Подумали, что я остался в Зарайске.

Лай.

ФИЛЯ. Под утро меня разбудил лай Динки. Я предположил, что опять она лает на ежа, который, видно, отыскивал в траве крошки от собачьего сухого корма. Но собака не унималась, потом неожиданно затихла – только слышалось ее приглушенное рычание. Трусиха Динка залезла в свою будку, оттуда на кого-то огрызалась. Я и на это не обратил внимания, перевернулся на другой бок.

Ломают двери. 

ФИЛЯ. Но тут мое внимание привлек тихий скрежет внизу – кто-то пытался взломать дверь: послышался громкий треск. Я привстал на постели, прислушался. Грабителям никак не удавалось проникнуть в дом: дверь была дубовая, прочная. Я осторожно вышел на балкон. Троих незнакомцев едва освещал уличный фонарь.  Я разглядел их. У одного из них был ломик, которым он орудовал: ломал дверь.

Тихие голоса.

ФИЛЯ. Двое других нервно перетаптывались, оглядывались по сторонам. Они о чем-то перешептывались, оглядывали дом. Вдруг они приметили открытую форточку на первом этаже. Один из них подставил спину, другой взобрался на нее, просунул руку в форточку, пытался найти шпингалет, чтобы открыть окно. Верхний шпингалет он опустил, оставался нижний. Я хотел позвонить в полицию, но та приедет из города через час, а грабители будут в  доме через две минуты.

Ломают двери.

ФИЛЯ. Кто там?!

Лай.

ФИЛЯ. Динка разобрала голос хозяина, осмелела, выскочила из будки, залаяла на незваных гостей. Бандиты насторожились: им не к чему привлекать к себе внимание.

Один из воров полез в форточку – все решали секунды. Филя включил пасодобль. 

ФИЛЯ. Динамик на крыше заревел на всю деревню. Испанский марш будил людей – они просыпались, материли меня.
ГОЛОС. Не спится ему по ночам – танцует. Он хочет, чтоб вся деревня танцевала под его дудки – под этот нерусский танец пасодобль и днем и ночью. И куда тот пасодобль зовет, лишь Филя знает. Когда-нибудь этот проклятый танец его доконает. И никто его не спасет. Жаль Митьку: без отца останется. 

Громкий лай. 

ФИЛЯ. Но особенно разволновались местные собаки. Видимо им причудилось, что я надумал их дополнительно подкормить этой ночью. Они неслись к моему дому с громким лаем, стараясь, обогнать друг друга. А впереди мчался голодный волкодав, чтоб по праву первым отведать угощение. Собачью лавину невозможно было остановить. Их лай приближался ближе и ближе. Псы неслись со всех сторон, словно окружали бандитов, чтоб те не разбежались. Видимо, воры были не местные, они не могли понять, как эта музыка привлекла животных со всей деревни. С каких это пор деревенские собаки разбираются в музыке? Когда злобный лай волкодава раздался совсем близко, грабители ломанулись к забору, бросив ломик и сумки. Налегке легче удирать. И вовремя: волкодав уже пролезал под забором, громко сопя и фыркая в предвкушении сытного ночного ужина. А следом за ним из-под заборов выныривали более мелкие собачонки. Все вынюхивали корыто с кормом. Нигде его не было. Видно, его кто-то утащил. Они ощутили запах незнакомых людей. Раньше они их здесь не встречали. А грабители бежали к забору. Да так быстро, что это встревожило собак: надо их тут же догнать. Они чужие. Бандиты продрались через колючий шиповник вдоль забора, порвали рубашки, в кровь покарябали руки и лица –  они спешили спастись от собак. Они так поспешно убегали, что волкодаву и другим собакам показалось, что беглецы и стянули их вкусный корм, съели до их прихода. Воспользовались их отсутствием, украли. И теперь убегают с полными желудками. Это собак особенно возмутило: не оставили им ни крошки. Грабители уже взбирались на забор, когда волкодав и другие собаки вцепились в их брюки, не пускали.
ПЕРВЫЙ ГОЛОС. А-а-а! Отцепись!
ВТОРОЙ ГОЛОС. Сволочь!
ТРЕТИЙ ГОЛОС. Помогите!
ФИЛЯ. Они повисли на них. Ткань на брюках трескалась. Собаки выплевывали куски брючной ткани в траву. Воры отбивались ногами, матерились. Наконец, с разорванными штанинами они перелезли забор, бросились бежать. Я отблагодарил своих спасителей. Вынес корыто, насыпал туда сухого корма.

Лай. 

ФИЛЯ. Собаки визжали от счастья, взлаивали. В очередной раз я их не обманул. Не зря они так спешили. И даже большой волкодав подпустил к корыту остальных собак, словно равных. А на заборе сидели три кошки – поедали корм глазами. Расцветало. Темные облака на небе постепенно светлели, зажигались изнутри светло-желтым светом. В это утро окна мои остались целы.

Зима. Рыбаки сверлят во льду лунки. Скрип снега.

ФИЛЯ. Снег осыпал густые заросли лопуха и борщевика, наслоился на льду реки.

Звуки пасодобля.

ФИЛЯ. Вдруг в зимней тишине разнеслись звуки пасодобля. Сегодня был четверг – рыбаки знали об этом особенном дне. Они оживились, приникли к своим коротким удочкам: они с утра дожидались эту музыку. У них была такая примета, что под эти звуки по четвергам начинает клевать рыба – тяжелые лещи.   Районное начальство даже изменило расписание автобусов. Теперь по четвергам, ровно в двенадцать прибывал в деревню дополнительный автобус из города – по просьбам рыболовов Зарайска. Вот и сегодня он был набит рыбаками, которые буквально висели друг на друге, не могли вздохнуть свободно. Открыть двери было нельзя.
ГОЛОС ВОДИТЕЛЯ. Отойдите от дверей!!!

Шум, толкотня.  

ФИЛЯ. В конце концов, люди вывалились из автобуса, понеслись к реке, боясь, что закончится музыка.
ГОЛОС. Под эту шарманку приплывают крупные лещи.  
ФИЛЯ. Пробегая мимо моего дома, они кричали: «Не выключай!» Они скатывались вниз к реке, начинали яростно сверлить лед на моей яме. Лунки ложились так близко друг к другу, что, казалось, лед не вынесет такой большей тяжести людей, проломится. Людей утянет на дно под бодрые звуки испанского марша. Никто не знал, что я решил завязать с зимней рыбалкой: хороший клев был лишь по перволедью. Рыба постепенно опустилась в свои дальние зимние ямы, забилась под коряги, камни. И хотя звучал пасодобль, цеплялась мелкая плотва, окушки, ерши. 
ГОЛОС ПЕРВЫЙ. Этот придурок всю неделю не выходил на лед, не приманил рыбу своим колдовством.
ГОЛОС ВТОРОЙ. Придет: от рыбалки нет лекарств.
ФИЛЯ. Сын Митька пришел в тот день ко мне под вечер. Обычно я тут же просил его включить пасодобль, чтоб начать с ним урок. Но в этот раз я лежал молча, не слышал его прихода. «Пасодобль зовет!» – закричал он. Я не отвечал, не просыпался. Митька понял, что это не понарошку: так крепко я никогда не спал. Что-то случилось. Митька плакал и все повторял: «Пасодобль зовет!» Словно хотел разбудить меня, чтоб я вскочил, приготовился к танцу. Как всегда. Я едва различил чей-то голос, который был очень далекий и невнятный. Я не желал возвращаться в тот шумный мир, где звучат людские речи. Они напоминали мне о прежней суетной жизни. Я никого не помнил, точно никогда не был на земле. Не прожил там столько лет. Я летел над рекой, где когда-то ловил рыбу, проходил сквозь прохладные влажные облака, парил над цветущими лугами и синими озерами. Подо мной бесшумно качались высокие сосны – рыжие, зеленые, с золотистыми шишками, вроде на праздничной елке. Я не узнавал эти места. Вокруг были покой и тишина. Как на неведомой тайной планете. Я, словно прощался с землей, которую не увижу никогда. Но печали я не испытывал. Еще немного и я улетел бы в иные миры, о которых люди мало знают. И откуда не было внятных вестей. Видимо, там хорошо, если уже сейчас я ощущал радость.

Отдаленные звуки пасодобля.

ФИЛЯ. Но тут до меня донеслись звуки пасодобля. Это Митька врубил музыку на всю деревню: на крыше заорал мощный динамик. Я не понимал, откуда несутся звуки этого испанского марша. Они остались позади, в далекой жизни, о которой я ничего не помнил. Как они могли подняться на такую высоту? Здесь даже ветер не слышен. Пасодобль возвращал меня на землю, куда меня  не тянуло. Эти звуки были нотами борьбы, тревоги и боли. Мне не хотелось больше страдать. Я жаждал покоя.

Собачий лай, кошачьи визги. 

ФИЛЯ. Но неожиданно я услышал собачий лай, кошачьи визги. И еще я различил детский голос: «Пасодобль зовет!» Это был голос Митьки. Я узнал его. Мне пора вернуться туда, где я кому-то нужен – маленькому сыну. Я открыл глаза. Силуэт маленького человека расплывался передо мной, его лицо было искривлено, смазано. Вначале я не узнал его. Не распознал сына, будто не видел его много лет. Я приподнялся на кровати, сел. Я осознал, что снова на земле, у себя дома, где не был давно – так мне показалось. Пошатываясь, я встал. Я хотел исправить ошибку: пасодобль не должен кончаться никогда. И тут испанский марш начал отбивать первые удары – прелюдию новой битвы. Я был готов. Меня под руку поддерживал Митька. Я отвел его руку. У меня еще есть силы, чтобы стоять на ногах, встретить черного быка, который несется на меня, всхрапывая от ярости. Он опять промчится мимо, задев меня своей черной шерстью. Я досчитал до четырех и сделал первый шаг…







_________________________________________

Об авторе:  ВЛАДИМИР КАМЕНЕВ 

Каменев Владимир Филимонович родился в г. Зарайске Московской области 9 июня 1946 года. После армии поехал на Камчатку, устроился рыбаком в колхоз «Сероглазка». Ловил рыбу на большом морозильном траулере в районе Гавайских островов. С рассказами о рыбаках поступил в Литературный институт им. А. М. Горького. Автор нескольких книг о животных. Неоднократный лауреат международных конкурсов, как писатель-анималист. Монопьеса «Пасодобль» вошла в шорт-листы международных конкурсов «Литодрама», «Автора – на сцену!» и других.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 107
Опубликовано 10 фев 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ