(О книге: Литературная матрица: Внеклассное чтение. Санкт-Петербург: Лимбус-пресс, 2014)
Финалом проекта казалась третья «Литературная матрица» - «Советская Атлантида» (Лимбус-Пресс, 2013 г.).
Именно она – разумеется, для читателя, пусть продвинутого, но не посвященного в издательские планы, – выглядела факультативным бантом на школьной форме «учебника, написанного писателями».
Однако «Лимбус» концепцию не изменил, но прояснил, выпустив к ярмарке «Нон-фикшн-2014» четвертый том ЛМ, который имеет подзаголовок «Внеклассное чтение», и это очень правильное издательское решение.
Ибо замысел «Советской Атлантиды» подразумевал для персонажей два статуса – сначала атлантов, а уж потом утопленников. Но в этой двусмысленности на первый план вышла, конечно, идея «онаутонула», и авторы сборника, часто неосознанно, превратились в «осводовцев отечественной леты» (Т. Кибиров). Стали напоминать того самого ньюфаунленда, который сталкивает зазевавшегося рыбака в воду канала, дабы нырнуть следом. И «спасти». (Кстати, образ с собакой-водолазом я позаимствовал у покойного Виктора Леонидовича Топорова, одного из идеологов «Литературной матрицы»).
Рецензию на «Советскую Атлантиду», опубликованную в толстом веб-журнале «Перемены»
[1], я и начал с рассуждений вокруг атлантического символизма, не желая примириться с отправкой в безвозвратные пучины Николая Островского с Аркадием Гайдаром – с одной стороны, – и Трифонова, Шукшина, Нагибина, Астафьева и пр., и пр., – с другой. Не говоря о ныне здравствующих Валентине Распутине, Евгении Евтушенко и Викторе Сосноре.
Впрочем, сам формат подводной охоты предоставил «писателям о писателях» возможности, явно выходившие за рамки учебника, пусть игрового и условного. Позволяющие погрузиться и воспарить, забыв «чему нас учит, так сказать, семья и школа». Отсюда впечатляющий диапазон – от восхищенных камланий вполне застольного свойства до тона лекторского и даже менторского, от очередных проклятий Советской власти до дифирамбов ее культурной политике, от откровенно слабых очерков вроде «СССР, Москва, семидесятые» Андрея Левкина о Юрии Трифонове до лирического шедевра «На страже детской души» Михаила Елизарова – об Аркадии Гайдаре…
Надо сказать, эта вольная стилистика оказала некоторое влияние и на авторов четвертого тома. Отличный прозаик Сергей Носов становится оратором, поскольку его «Василий Розанов», скорее, устный жанр. Это тост. Не чопорный тост начала банкета, не велеречивый его середины, а тезисный, ближе к тому моменту, когда необходимость в тостах пропадет.
- Розанов – глыба! Понимаете?!
- Знаем, знаем. И сейчас, и всегда.
- Нет-нет, давайте хором: Р-розанов – глыба!! Гип-гип!
Попадается и франшиза: в эссе Макса Фрая, посвященном Александру Грину («Заметки о Лиловом Драконе»), ощущается влияние литературных портретов Дмитрия Быкова, субъективных, при неизменном ревизионистском пафосе, да и сам герой – очень быковский.
Итоги, уже «от составителя», подводит Вадим Левенталь:
«Это третий выпуск и четвертый том проекта. За пять лет «Матрица» собрала девяносто две статьи шестидесяти семи авторов, на ее 2350 страницах рассказывается о девяносто пяти писателях прошлого, - это вам не жук на скатерть начихал. Подготовить и издать четыре таких сборника – дело не из легких, "я устал, я ухожу”, этот выпуск – последний».
Всё так, цифирь выглядит внушительно даже без имен, но скрип двери и хлоп крайней обложки порождают понятный вопрос. Риторического свойства, но тем не менее. Не про авторов, а касаемо персонажей, которые не попали в заветный список из девяноста пяти «писателей прошлого». И речь даже не об иерархиях – бессмысленных в подобном разговоре, а о самом принципе подбора. Ну вот, хотя бы тройка примеров в контексте четвертого тома.
Если очерк о Чаадаеве решен именно в философическом ключе, почему в «Матрицу» не попал Константин Леонтьев – мыслитель и литератор не менее оригинальный, а сегодня к тому же – влиятельный и актуальный?
Георгий Иванов, выросший из гламурного зайчика Серебряного века в великого трагического поэта эмиграции, упоминаемый и почтительно цитируемый сразу в нескольких текстах «Внеклассного чтения», неужели оказался недостоин отдельного очерка, каковых удостоились так или иначе близкие ему Гумилев, Михаил Кузмин, Ходасевич, Тэффи, Гайто Газданов…
Или Даниил Хармс, упомянутый и процитированный в очерке Дмитрия Григорьева о Хлебникове, и в полный рост, навязчивым бэк-вокалистом проходящий сквозь рассказ об Александре Введенском – он-то чем не заслужил?
Ладно.
Нынешний том, «Внеклассное чтение», как бы возвращает проект в школьные координаты. Да, не в классы, но рекреации и библиотеки – синусоида уровня превращается просто в волнистую линию, интонация – почти у всех! – суше, вновь появились необходимые справки об авторах, пафос большинства глав познавательный. Впрочем, всё знать невозможно, тут и взрослого читателя ждет букет «открытий чудных» - скажем, у Гаврилы Державина чиновничья карьера складывалась вовсе не гладко (Роман Сенчин – «Я пиит – я не умру»); или вот подробности гибели Александра Введенского, которые приводит – согласно новейшим данным – Арсен Мирзаев («Кругом возможно Бог») – ранее они многообразно легендировались. Егор Летов – «Введенский в петле плясал»; еще версии – зарезан уголовниками на этапе, застрелен конвоем; на самом деле – Мирзоев цитирует материалы Информационного центра МВД Республики Татарстан, обнаруженный Акт о смерти:
«умер 19 декабря 1941 года вследствии заболевания плеврит ескудативный. Труп умершего сдан на станции для погребения». Далее А. Мирзаев сообщает
: «По всей вероятности, Александра захоронили в братской могиле либо на Арском, либо на Архангельском кладбище Казани – именно там были погребены несколько сотен пациентов Казанской психиатрической больницы, куда было доставлено и тело Введенского».
Казалось, параллели обэриутских судеб Хармса и Введенского завершились точкой ареста по одинаковому поводу – пораженческих настроений, «ждал немцев», и смерти в неволе… Однако дальнейшие совпадения – даты смертей одной военной зимой, психушек и неведомых могил – поражают.
С интертекстами в этом сборнике вообще интересно – Игорь Караулов, рассказывая о Денисе Давыдове («Русский Архилох»), цитирует его сатиру «Современная песня», и относительно катрена:
Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик. –
заключает:
«Тут-то уж нет сомнений: это та самая материя, из которой Корней Чуковский выкроил свою "Муху-цокотуху”»:
Вдруг откуда-то летит
Маленький Комарик,
И в руке его горит
Маленький фонарик.
А я расскажу, как в сентябре мы с Захаром Прилепиным, будучи приглашены на книжную ярмарку в Пензу, гуляли по городу и узнали от чиновных гидов, что Давыдов родом из Пензенской губернии и вообще тут имеется целый компактный культ поэта-партизана. Давыдов и актуальный антилиберальный настрой вдруг сошлись вместе, и мы чуть ли не хором, припоминая строфы, стали читать «Современную песню». Вспомнили и «муху-якобинку» и «комар, студент хромой», а когда дошли до «аббатика», Захар вскинул голову:
- Слушай, а не здесь ли Чуковский нашел своего «маленького комарика»? Конечно!
Естественно, четвертая «Матрица» тогда еще не вышла, Караулова мы не читали, но о том, что в «маленьком аббатике» выведен Петр Чаадаев, тоже поговорили. Потому ничего удивительного: в очерке о Чаадаеве («Лишний человек среди лишних людей») Максим Кантор приводит то же четверостишие. Не упоминая, впрочем, Чуковского, зато сообщая: Чаадаев, пренебрежительно названный в другой строфе «прапорщик в отставке»,
«служил в Ахтырском гусарском полку под непосредственным началом Дениса Давыдова и участвовал вместе с Давыдовым в Битве народов под Лейпцигом и взятии Парижа. Есть свидетельства личной храбрости».
Такая вот проникающая литературная энтомология бродит по России.
Кстати, очерк Кантора о Чаадаеве, где Максим Карлович представляет Петра Яковлевича мыслителем вовсе не либеральным, но христианским и совершенно оригинальным, и делает это с напором, но и со вкусом, неожиданным образом перекликается со статьей Владимира Шпакова о Сухово-Кобылине («Странная судьба»). Который делом своей жизни полагал вовсе не знаменитые свои пьесы и даже не саму долгую и разнообразную жизнь, но философию в гегельянском направлении…
Иногда внеклассное сменяется уроком трудов, когда автор пускается в внутрицеховые технологии «вы ж такое загибать умели, что другой на свете не умел»; так, пролетарии любят порассуждать о каком-нибудь Петровиче-сварщике, который умеет, гад, варить, и в воде, и в огне, и мертвецки пьяным. Характерный пример – у Владимира Березина о Василии Аксенове под названием, конечно, «Немного джаза».
В любой школе, натурально, есть не только стенки с коридорами, библиотеки с мастерскими, но и анфилады нычек, где можно покурить, обсудить учителей и одноклассниц, «прогнать телегу».
В подобном ключе примечателен «Путь Ореха» (Александр Снегирев о Венедикте Ерофееве) – оригинальная реконструкция, одновременно уничтожающая и вновь, невесть по какому кругу, воздвигающая веничкин миф.
В несколько ином роде, и по-своему достойно более-менее подробного разбора, эссе Владимира Лорченкова о Сергее Довлатове («Один из последних»).
Назойливая, скатывающаяся в пародию, самопрезентация - «Я, товарищи, поэт гениальный» (Вадим Шершеневич) - в очерке о другом писателе – напрягает как раз меньше всего. Перевирание общеизвестных цитат (при том, что поминаются ежеминутно Яндекс с Википедией) - тоже ладно, литературные репутации от этого не умирают.
Но как-то чересчур в кон Довлатову именно то, что Сергей Донатович больше всего в литературе терпеть не мог, - претенциозная болтовня при полнейшей беспомощности выражения мысли и чувства.
Посвящать едва ли не две трети текста «Новому американцу», эмигрантской публицистике Довлатова – при том, что по поводу этих дел существует исчерпывающее высказывание Игоря Сухих «Новый "Компромисс” можно написать» - это ведь явно от незнания, так сказать, матчасти. А если уж пишешь о тех или иных аспектах взаимоотношений двух культовых литераторов («Довлатов и Лимонов как инь и янь современной русской литературы»), лучше избегать констатаций о том, что это Лимонов писал о Довлатове, а не наоборот.
Тут, пардон за нескромную ссылку, придется напомнить мою давнюю уже статью «Неактуальный юбиляр», где процесс представлен именно двухсторонним. Вспомним хоть бы знаменитую байку Довлатова о семи минутах выступления, подаренных Лимоновым своему обличителю «Рувиму Ковригину». (Кстати, Эдуард Вениаминович вовсе не называл Сергея Донатовича «человеком "с рыхлой фигурой”» – Лорченков думает, что цитирует. У Лимонова даже злее: «Довлатова помню, как такое сырое бревно человека». И дальше – про «сиротливое бревно». Но – бревно, а не каша).
Тут идея «писатели о писателях» резонирует с известным анекдотом «чукча – не писатель»…
Собственно, у Лорченкова о литературе Довлатова – почти ничего. А ведь именно писательским, профессиональным наблюдением могло бы быть, скажем, такое: Довлатов в своей прозе травестировал крупные жанры и формы – роман воспитания, производственный роман, семейную сагу – не столько объемом и формой, сколько биологией и метафизикой: у него никто из главных персонажей не умирает.
Признаюсь, Лорченков смазал мне впечатление от книги, но я сам виноват, ибо сказано (не помню кем, может, и мною): никогда не читайте важных книг с конца. Особенно если это коллективные сборники.
Впрочем, утешился я, вздохнув и начав книжку сначала - Евгений Водолазкин (дар «Слова») и Владимир Шаров («Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским»). Любопытно, что Водолазкин и Шаров здесь выступили не столько в писательских, сколько в своих научных статусах. Первый – доктор филологии, специалист по древнерусской литературе, Владимир Шаров – историк, писавший диссертацию как раз по Грозному, Опричнине и Смуте.
А дальше - совсем хорошо: Андрей Рубанов с протопопом Аввакумом. Рубанов, правда, называет Алексея Михайловича Тишайшего третьим из Романовых. В то время как сын Михаила Федоровича, Миши Романова, избранного Земским Собором на царство в окончание Смуты (1613 г.) – естественно, Романов второй. Но, может, Рубанов первым считает папашу Мишиного - патриарха Филарета. Не без оснований, надо сказать.
Эти работы, как, впрочем, и большинство других во «Внеклассном чтении», сделаны в редком – по нынешним меркам – жанре умного и тонкого, но не академического предуведомления к текстам.
Впрочем, проект «Литературная матрица» - не тот случай, чтобы спорить о жанрах. Вадим Левенталь (сам в этом томе автор очерка о Карамзине) иронически констатирует:
«составители должны признаться в том, что они до сих пор так и не знают, как нужно писать статьи для "Литературной Матрицы”». Однако именно ЛМ в современном издательском деле останется примером отлично задуманного и ярко выполненного проекта. А имена с обеих сторон добавят серии сверхпрочной убедительности.
______________________
Примечания:
1 Алексей Колобродов. Третья «Литературная матрица»: застолье и многоборье. // Сайт Peremeny.ru, обновление от 19 июня 2014.скачать dle 12.1
