ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Константин Кравцов. УРОКИ ИГОРЯ МЕЛАМЕДА. Часть II

Константин Кравцов. УРОКИ ИГОРЯ МЕЛАМЕДА. Часть II




Часть II

Русская поэзия. Помню, он заговорил о ней по случаю моего предложения то ли организовать альманах, то ли издать сборник (забрезжил потенциальный спонсор, дело было в середине девяностых). Не классическая, не традиционная, а именно русская.
Кроличья шапка, поднятые кверху, но не завязанные, а болтающиеся уши. Округлая борода, очки и сам весь какой-то округлый.
Выходим на улицу.
– Девушка, идемте с нами!
Какая девушка, куда…
Должно быть, в Чеховку, где Игорь тогда выступал, возможно, последний раз. И что как не священнодействие чтение стихов, если они – совершенство, а не самовыражение или хотя бы стремленье к нему?
Что такое лирика как не та же, по сути, молитва, то есть в буквальном смысле разговор с Богом? Почему так благоговели перед поэтами раньше, когда все за редкими исключениями ходили к обедне - и почему он, поэт, превращается в некий реликт, интересный лишь таким же реликтам, когда к обедне не ходят?

Все навсегда похоронено
и не воскреснет вовек.
Только небесная родина
есть у тебя, человек.

И превратилось в проклятье,
в камень незримых могил
все, что, сжимая в объятии,
ты в этой жизни любил.


Это – 1999, до травмы, а вот 2004, очередное стихотворение, адресованное умершему (умершей): 

Повсюду смерть, и смерть, и смерть, и смерть.
И ты ушла… Ответь мне, Бога ради,
оттуда, если можешь, – как мне сметь
пытаться жить, взывая о пощаде?

 
Слово «смерть» здесь синонимично «черни» как метафизической подмене.
Бомбежка Белграда – рекламная пауза, Беслан – рекламная пауза, трупы на улицах Донецка – рекламная пауза.
Подлость, не считающаяся подлостью вместе с исчезновением слова «подлость», пошлость и гнусность как норма, как данность, и как быть со всем этим? Как жить? Кому и о чем говорить? И какими словами? Да и зачем?


***

То зимнее чтение в Чеховке, народу не очень много, но и не мало, в основном – друзья. Стихи из книги «В черном раю» и новые – «В больнице»:

Нет ничего на свете печальней тела.
Нет ничего божественней и блаженней
боли, дошедшей до своего предела,
этих ее снотворных изнеможений.

Черным деревьям в окнах тебя не жалко,
где отчужденно, слово в иной отчизне,
падает снег. И глухо гремит каталка.
И коридор больничный длиннее жизни. 


Накаркал, говорят в таких случаях. Бродский в послесловии к вышедшей в Нью-Йорке книге нашего общего приятеля Дениса Новикова, тоже умершего, заметил, что слова поэта определяют его судьбу. И никуда от этого не денешься, если твоя судьба – быть поэтом. А судьба Игоря Меламеда оказалась в каком-то смысле судьбой Иова. Можно сравнить то и другое «богохульство», открыть Книгу Иова, а рядом положить эти «Терцины»:

И вот, когда совсем невмоготу,
когда нельзя забыться даже ночью,
– Убей меня! – кричу я в темноту

мучителю, незримому воочью,
зиждителю сияющих миров
и моего безумья средоточью.

Убей меня, обрушь мой ветхий кров.
Я – прах и пепел, я – ничтожный атом.
И жизнь моя – лишь обмелевший ров
меж несуществованием и адом.


Эта констатация очевидного для страдальца факта сделана 18 августа прошлого года – в канун Преображения Господня. А вот – другая тональность, где сам размер заставляет вспомнить танцующего перед ковчегом царя Давида при всей горечи, стоящей за этим «танцем» – горечи, в которой нет бунта, а есть лишь лиризм и все та же мольба об избавлении от неотступной боли:
 
Ветер воет, проносясь над шатром,
и вокруг меня колышется мрак.
Был когда-то я могучим царем,
но свирепый сокрушил меня враг.

В черном воздухе ищу Твою длань,
и душа моя всю ночь напролет
порывается к Тебе, словно лань
на желанные источники вод.

А засну – так чем блаженнее сны,
тем кошмарней ненавистная явь.
И бездонней не сыскать глубины,
из которой я взываю: избавь!

Возврати мне прежний царственный вид
и по слову Твоему оживи!..
Так терзается несчастный Давид
от пронзительной Господней любви.


Последним, что он написал, были его воспоминания о встречах с Арсением Тарковским, заканчивающиеся описанием похорон. «Могилу засыпали, но скорби не было. Был какой-то свет и непостижимое облегчение». Под заметкой дата: 2012, Пасхальная утреня».
В точности то же самое я мог бы написать и о похоронах Игоря Меламеда. Да, кажется, он и сам написал об этом:    

Всю ночь он мучился и бился,
и жить недоставало сил.
И Богородице молился,
и милосердия просил.

И милосердие Марии
сняло страданье как рукой.
И он за много лет впервые
обрел желаемый покой.
 
И веки он сомкнул в истоме,
и вновь увидел как живых
отца и мать в родимом доме,
и, словно в детстве, обнял их.

И плакал он во сне глубоком,
своих не ощущая слез,
как бы вознагражденный Богом
за всё, что в жизни перенес,

помилованный и прощенный…
И мрак ночной редел над ним.
И сладко спал он, освещенный
лучом почти что неземным.


Случайно ли, что день тот был столь значимой для иудеев субботой – освященным днем шестым, днем, когда Христос телом пребывает во гробе, а духом взламывает врата ада и выдергивает из гробов Адама и Еву – всех, ждавших Его прихода? Днем между прежним творением, в котором мы пребываем, и новым, немыслимым, как и само воскресение?


***

Наша последняя встреча отличалась от прежних. Обычно импульсивный (доставая чашки, собирая на стол после причащения, я всегда опасался сделать лишнее движение, чтобы не вызвать приступ раздражения), Игорь был как-то по-особому умиротворен, тих, спокоен. Возможно, полон того самого мира, что нисходит свыше, сиречь – благодати, которую провозгласил критерием подлинности в поэтическом искусстве.
Обычно я читал все молитвы перед его причащением сам, но тут почему-то попросил прочитать его на память «Символ веры», если он помнит. Оказалось – помнит все от первого до последнего слова.
О его смерти я узнал из звонка Насти (жены), когда принимал исповедь во время литургии. Не понял, кто и что говорит, попросил перезвонить.
Потом было отпевание в больничном храме царевича-страстотерпца Димитрия в Первой градской, дальнее кладбище (получить разрешение похоронить на Троекуровском Союзу писателей не удалось), тишина и солнце исподволь начинающейся Пасхи…


***

Бесполезно гадать, что написал бы Игорь, если б не та трагическая случайность (или непознанная закономерность – как угодно), не та ночь, после которой он попадал из одной больницы в другую, а потом почти пятнадцать лет не выходил из дома.
Живой, вспыльчивый, нежный, бескомпромиссный, убежденный человек с варяжским именем и еврейской фамилией, означающей «учитель» и сочетающей в себе мел и мед, белизну и солнце обетованной, обещанной через Христа всем и каждому, кто уверует в Него, святой земли.
Лирик. Кто такой лирик? Каждый лирик имеет прообраз в Орфее, чья игра умиротворяла диких зверей, кто сошел во ад (но потерпел неудачу: Эвридика осталась в стране теней), кто послужил прообразом Христа – в катакомбах Его изображали Орфеем.
Все таинственно связано, переплетено, потому-то и не рекомендовано нам вырывать плевелы, чтобы не повредить сросшейся с ними корнями пшеницы.    

***

Был солнечный и тихий, как никакой другой, день божественного покоя – день прощания с Игорем Меламедом, русским поэтом, и этой связи его похорон и предпасхальной субботней тишины уже не расторгнешь.
Так и стихи, как нити-корешки, в потемках ждущей жатвы земли и нашей души, чей свет – все та же тьма, вьются, дают всходы, приносят неочевидные плоды, учат тому же, чему учат звезды, деревья, облака – природа и ее продолжение в культуре, которая, как и всякий город в древности, имеет своим прообразом райский сад.
«В черном раю» – так назвал свою вторую (между «Бессонницей» и «Воздаянием») книгу Игорь Меламед. Название дал триптих – три картины из львовского детства.
Вот сапожник в инвалидной коляске, запойный художник, толстая Дора, приемщица химчистки – все, кто «в убогой и тусклой отчизне» несли свой крест, не помышляя о иных мирах. И – оплакивающий их поэт, видящий рай – черным, а вечное блаженство – сном. Вот папин знакомый, спорящий о Голанских высотах, кружащийся под местечковый мотивчик, а вот нескладная, больная девочка, текущий по ее подбородку лимонад, за что ее родители извиняются перед другими взрослыми, пьющими «невеселую водку».
Беспросветность, мука и бессмыслица – здесь и возможно забвение – там, «в черном раю». И только музыка, только слезы – как невнятное обещание тогда, в начале жизни, милости, милосердия ко всем этим несчастным, включая автора. И все это, как, пожалуй, все стихи Меламеда, как и все подлинные стихи вообще – разговор с Богом, выяснение отношений, если угодно.
Иов.
Игорь отмахивался, когда я сравнивал его с ним: Иов, мол, был праведник, а я кто?
Поэт. Этот едва передвигающийся по квартире страдалец – поэт, что делает мучительность передвижения из спальни в кухню и самой растянувшейся больше, чем на десятилетье, болезни (к травме позвоночника прибавились и другие недуги) особенно невыносимой.
Но, может быть, поэт вот в таком виде – аллегория поэта как такового в сегодняшнем мире?
Что такое поэт? Этот не только высокий, но и изначально сакральный титул, как и все вообще слова, лишен смысла, точнее – смысл его подменен и нет в нем уже ничего сакрального, ничего высокого. Хотя – что нам до сегодняшнего мира, коль скоро мы действительно чаем воскресения мертвых и жизни будущего века, а тем самым, уже и живем отчасти в этом чаемом? Единственная его ценность в том, что он – школа сострадания. Всегда и, может быть, в особенности – сейчас. И не смешно ли говорить о каком-то там самовыражении?  


***

Самовыражение и совершенство. Игорь принципиально отвергал первое и стремился ко второму. То есть – к благодати, к тому, что не от мира сего. Благодати-как-музыке и музыке-как-благодати. Это и есть слово, исходящее из уст божиих, которым, помимо хлеба, жив каждый наследник Орфея, что не может не спускаться в преисподнюю за возлюбленной.  
Не исключено, впрочем, что ход вещей не выветрит саму память о благодати, сделает невозможной саму мысль о ее реальности. Однако, как врата ада не одолеют Церкви (а она может состоять и из двух человек), так эти же самые врата не уничтожат окончательно при всем торжестве демократии передаваемых через одного-двух чудаков звуков небес. Тех райских песен, что можно лишь передать, но нельзя смастерить. В принципе. Так как поэзия (деланье из ничего) принципиально противоположна технике (деланье из подручного материала).
Об этом и пытался напомнить Игорь, утверждая в своих стихах и обосновывая теоретически свою верность поэтической традиции, которая суть передача. Сохранение «драгоценного знания», как определял поэзию Георгий Иванов – знания, ненужного потребительскому обществу, уходящему, как и всякое сакральное знание, как все священное вообще из секулярного, то есть принципиально профанного, устранившегося от священного и создавшего свои пародирующие его фетиши мира. Тем не менее, знание это неистребимо и как передавалось, так и будет передаваться. Это и есть традиция, возможная лишь через постоянное обновление, присущая всему живому, и поддержание связи с непреходящим в своей благодатной новизне. Посему

Храни, моя радость, до худших времен
ноябрьских рассветов свинцовую стынь,
сырые шелка побежденных знамен,
шершавую стужу больничных простынь,

прощальных объятий невольный озноб
и дрожь поездов, уходящих навек…
Возьми же, покуда не хлынул потоп,
и эту мольбу мою в черный ковчег –

сигнал к отправленью, отплытия знак,
глухую прелюдию небытия,
легчайший, едва ощутимый сквозняк
последнего холода, радость моя.

 
Здесь мы пока еще в том же черном раю, но вот этот «легчайший, едва ощутимый сквозняк последнего холода» в сочетании с «радостью» (а он-то и есть поэзия и именно благодаря этому сочетанию) кажется не чем иным, как тихим ветерком из III Книги Царств – местом пребывания Бога.
Холод и мрак небытия теряют власть над поэтом: поэзия, проводником которой он является, претворяет их в гармонию. Как и сам ад, как и само пламя ада:

В бездушной вечности, увы,
мы все уже смежили веки.
Вы, современники, и вы,
рожденные в грядущем веке,
для вечности давно мертвы,
как ионические греки.

Душа, разбился твой сосуд,
забудь о бренном человеке,
и пусть, как встарь, тебя несут
мифологические реки
в подземный плен, на Страшный суд,
в огонь, не гаснущий вовеки,

в сиянье, где тебя спасут.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 404
Опубликовано 09 дек 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ