ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Григорий Хубулава. В ПОИСКАХ ОКЕАНА

Григорий Хубулава. В ПОИСКАХ ОКЕАНА


(О книге: Нил Гейман. Океан в конце дороги; пер. с англ. В. Нуриева. — Москва: ACT, 2013)


Сказка-притча Нила Геймана «Океан в конце дороги» изобилует библейскими аллюзиями в степени не меньшей, чем часто и с почтением упоминаемые Гейманом в тексте «Хроники Нарнии» К. С. Льюиса.
Взять хотя бы сам образ «Океана» - «обычного пруда с утками за домом». В библейской традиции символу воды отведена огромная роль. С этого символа начинается процесс творения, когда «Дух Божий носился над водою». Вода учувствует в таинстве крещения как метафора смерти и грядущего воскресения – нового рождения на свет. Но к образу «воды, которой можно дышать» я ещё вернусь.
Главный герой повествования – безымянный «книжный» мальчик. В нем с легкостью угадываются авторские черты, однако с таким же успехом протагонист этой истории мог бы символизировать и человека вообще. Познакомившись с 11-летней Лэтти Хэмпсток и её семьей – мамой Джинни и Старой Миссис Хэмпсток, живущими по соседству, он опрометчиво отправляется вместе с Лэтти под оранжевое небо на границу миров, дабы «связать» древнее существо Шартах. Поддавшись страху, мальчик впускает часть существа в себя, позволяя Шартах воплотиться в облике няни Урсулы Могктон, отныне желающей заполучить его дом, жизнь и его самого. К тому же мальчик становится мишенью для «чистильщиков» - существ, призванных пожирать все, что незаконно покинуло пределы своего мира.
Центральный образ романа – живой океан, предстающий в облике обычного «пруда с утками». Океан, вмещающий и время, и множество миров, и при этом способный существовать даже в обычном ведре. Дело не только в библейском праисторическом символизме воды, которой можно дышать, воды, позволяющей погруженному в нее раскрыть свою истинную суть и внезапно постичь все сущее. Океан – как метонимия античного титана -  насыщен орфическими образами «от яйца до розы» - и то и другое  является одновременно и зародышем, «лоном мира», и миром как таковым, замкнутым на себе. Упоминание о том, что такой океан способен растворить в себе Я того, кто пребывает в нем слишком долго, вызывает ассоциации и с первоматерией философов милетской школы (вода Фалеса, воздух Анаксимена), и с юнговским понятием архетипа.
Отдельного описания требует и неотделимое от Океана семейство Хэмпстоков: старая миссис Хэмпсток, Джинни и Лэтти выступают в пространстве романа в качестве развернутой мифологемы Божественного. Во-первых, ни один из членов этой семьи «не позволит себе такой пошлости», как смерть. Во-вторых, старая миссис Хэмпсток определенно исполняет роль старшего демиурга, в подчинении у которого находятся такие «сущие пустяки», как время и луна. К тому же даже существа из иного мира именуют миссис Хэмпсток Госпожой.
Случайно ли она, «Серебряная Госпожа», единственная из своей семьи лишена имени собственного? Случайно ли её человеческий облик настолько обычен и даже затрапезен (вспомните старый залатанный передник)? В героях «Американских богов» того же Геймана можно без особого труда узнать признаки обитателей различных пантеонов. Почему эти черты так тщательно скрыты от нас в случае со старой миссис Хэмпсток? Ответ представляется мне достаточно простым. Во-первых, важнее имени в образе миссис Хэмпсток именно её признак: старая – старше мироздания, старше времени. Во-вторых, имя Бога-Творца запрещено к использованию в Ветхом Завете. В-третьих, по средневековому принципу апофатического («отрицательного») богословия, всякая попытка определить Бога является ошибочной (Бог не есть то, что о нем можно сказать). Он скрывается за нашими определениями как миссис Хэмпсток за своей внешностью. Внешность эта вовсе не является маской (как Урсула Монктон для Шартах). Внешность старой миссис Хэмпсток – не более чем ноэма – совокупность наших представлений о чем-либо. (В данном случае о древности, мудрости и тому подобных чертах).
В сказке Геймана ярко и открыто прослеживается образ двоемирия не то в буддийском, не то в гностическом смысле этого слова. Так наш зримый и чувственный мир представляет собой только «тонкий слой масла» поверх серого Ничто. При этом жизнь на ферме Хэмпстоков: их дом, чугунная ванна, само золотое поле или пастуший пирог – все являет чистое, подлинное бытие. Именно поэтому, несмотря на пугающий образ Шартах, здесь нет традиционных атрибутов добра и зла, есть  подлинное и мнимое. Хранителем и строителем подлинного мира выступает Джинни Хэмпсток. Она демиург-домостроитель, экономикон или олицетворение Духа Жизни, а иначе – Святого Духа.
Наконец, Лэтти – «младшая» ипостась триединого божества, заслоняющая собой главного героя в минуту смертельной опасности и никогда не отпускающая его руки, – вполне сопоставима с образом Христа. По крайней мере, христианские аллюзии здесь, на мой взгляд, допустимы не менее, чем в случае с образом льва Аслана в «Хрониках Нарнии» К. С. Льюиса.
Стоит сказать несколько слов и о Шартах – существе из иного мира, предстающем перед нами то как ожившая гора ветоши, то как злокозненная экономка Урсула Монктон. Как и всякое «иное» существо, Шартах нуждается в способе воплощения в зримом мире. Таким способом для нее становится страх главного героя, ставшего ее дверью в наши края. Наш страх действительно способен воплотиться только через нас, используя в качестве силы воплощения нашу свободную волю. Иными словами, мы сами делаем наши страхи реальными. Но Шартах или Урсула Монктон, дающая людям то, «чего они просят», является просто воплощением алчности, пустоты, которой всего и всегда будет мало. Именно поэтому Шартах так боится задержаться в нашем мире. Причиной жалости, которую искренне испытывает к Шартах Лэтти Хэмпсток, является не столько ненасытность, сколько утрата Шартах своей божественной целостности, делающей подлинное дарование возможным.
Урсула Монктон – существо божественной природы, как и Лэтти (вспомним облик Лэтти в Океане – серебристая искрящаяся, живая ткань, схожая и разительно отличающаяся от тлеющей дерюги Шартах). Существо, изначально наделенное способностью давать, но утерявшее, исказившее ее, как отпавший от Бога ангел становится безобразным – без-образным, вечно умирающим существом… Была ли Шартах Богом изначально? Думаю, да… Духом живым, дающим, созидающим, несомненно… И только отпав от Источника (был ли у нее ее собственный Океан?), она из полноты дающей превращается в вечно жаждущую дыру, прорву, отчаянно желающую воплотиться снова. Как и бесы – не существа ли это, утратившие полноту бытия и страстно стремящиеся ее вернуть, пусть и искаженным, искалеченным путем, путем заполнения чужой оболочки, «выедая» ее изнутри…
Одно из неотъемлемых качеств божества – его имманентное (самодовлеющее) бытие. Божество, утратившее этот признак бытийности, нуждается в постоянной подпитке собственного существования, так как источник утрачен… Такое существо превращается во многое в едином, тогда как Бог остается Единым во многом (так различие между бытием и небытием понимал, например, св. Фома Аквинский). Урсула Монктон обречена воплощаться через кого-то, потому что больше не способна быть собой. «Сказать о нем, что его нет, было бы слишком мало, тогда как сказать, что он есть, для него слишком много», говорил о дьяволе христианский теолог XX века Я.М. Друскин.
 Хэмпстоки и Урсула – не просто божественные сущности, а прообразы человека. Смею допустить, что Шартах-Урсула Монктон является своего рода воплощением бессознательного. Постструктурализм называет такую желающую пустоту, обитающую в нас, «машиной желания». Если экзистенциализм называл главной онтологической проблемой зияющую в нашей душе «дыру размером с Бога» (Жан Поль Сартр), то постструктурализм полагает основной онтологической предпосылкой «необходимость желать» (Ролан Барт). Человек, низведенный до инстинктов идеального потребителя, может сказать: «Хочу, следовательно существую». Дабы мыслить свое бытие, такой человек не чувствует или действует, а именно желает. Он не создает идеальное бытие, а просто стремится заполнить внутреннюю пустоту все новыми «хочу», до тех пор, пока сама пустота не заполняет его целиком, превращая внешнюю оболочку в груду ветоши и хлама. Шартах – это божье подобие, искаженное неполноценностью желания.
У каждого из нас существует собственный Океан, как чистый образ бытия. Через эту огромную метонимию Гейман, возможно, демонстрирует нам в том числе и чистоту райского существования. Потеряв свой океан как абсолютное бытие, человек обречен желать. Условием безвозмездного дарования является любовь. Единственным желанием любящего является желание отдавать от полноты. Мы полагаем, что счастливыми и полноценными нас способны сделать некто или нечто: «Я буду счастлив, когда…», «Я стану счастлив, если…», - говорим мы. Нашедший свой океан, осознавший свое бытие пребывает в любви и поэтому счастлив сейчас, счастлив безусловно. Ощущение, что время в океане или на ферме Хэмпстоков не движется – всего лишь иллюзия. Там всегда – единственно возможное в любви время – сейчас. 
Шартах, не утратив способность дарования, абсолютно лишена дара любви. Именно поэтому ее жажда, жажда, свойственная внутренней пустоте, абсолютна и неутолима. Если океан – воплощение бытия, то ненасытная Шартах, подобно черной дыре, воплощает не-жизнь, отчаянное небытие. Хэмпстоки есть воплощенная жизнь, содержащая множество намеков на райское происхождение. Одним из таких намеков является используемый Лэтти Хэмсток «язык формы» - чистый логос, язык творения и одновременно язык Адама, на котором первый человек называет сущее, не присваивая это сущее называнием, но делая его действительным.
«Язык формы» Лэтти Хэмпсток – язык, в котором отсутствует дистанция между означающим и означаемым. В этом языке слово «река» не называет, а воплощает реку. С точки зрения структурализма подобный язык невозможен хотя бы потому, что слово никогда не означает понятия, которое называет. Свойственную человеческому языку дистанцию между словом и бытием Гейман демонстрирует как непонимание его персонажем языка, на котором поет Лэтти. В библейском глоссарии возможность такого языка выражена формулой «и сказал Бог – и стало так». Именно этим языком говорит Адам, называющий сущее и обладающий властью над сущим, данной ему через это называние.
Важнейшим признаком божественного достоинства Хэмпстоков является и то, что никто из них не осуждает и не стыдит своего друга, страх которого стал причиной проникновения иных существ в наш мир. Семья почти незаметно и со спокойным достоинством занята своим делом, цель которого состоит в том, чтобы все «было ладно скроено и сшито».
И образ Хэмпстоков и Океан – сама жизнь, наполняющаяся для каждого собственным содержанием. Это вместилище памяти, на берегу которого мы вновь и вновь встречаемся с хранящим нас Господом, как прежде, забывая об этой встрече, и наивно веря, что «все устроилось» само собою. «Океан в конце дороги» - притча о нашей встрече с Божеством и с самими собой.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 012
Опубликовано 09 дек 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ