Андрей Рудалёв. «ОБИТЕЛЬ» ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА

(О романе Захара Прилепина «Обитель»)


Сразу по выходе из печати новый роман Захара Прилепина «Обитель» получил достаточно широкую прессу, и этот вал будет только нарастать. И это неспроста – повод не случайный, не искусственно выдуманный, как, к сожалению, часто у нас случается в литпроцессе. Повод, который может спровоцировать широкий общественный диалог как вокруг литературы, так и по поводу трагических событий прошлого века, которые кровоточат до сих пор, разделяя нацию. 1929 год – год Великого перелома в стране, время перелома исторических, людских судеб.

Автору даже выдали своеобразный мандат: после «Обители» он может говорить и писать все, что угодно. Хотя после известного «Письма товарищу Сталину», например, Михаил Швыдкой отказывал ему в праве быть русским писателем.
Журналист Андрей Максимов в «Российской газете» не скрывает восхищения от книги: «я с определенной настороженностью относился к тому, что делает Захар Прилепин. Пока не купил и не прочел его последний роман «Обитель». Закрыл и подумал: «Да пусть он чем угодно занимается, даже восхищается людьми, мне особо не симпатичными, - все это не имеет, как выясняется, никакого значения, если он написал такой роман. Я абсолютно покорен этой книгой, которая не отпускала и во время чтения, и - что, наверное, самое важное - не отпускает и сейчас»1.

Максимов говорит о «поразительной глубине исследования человека». Как писал классик, Дьявол и Бог постоянно борются, арена их битвы - человеческая душа. Здесь – конкретный человек, конкретная борьба: «Прилепин проводит Артема через все круги ада Соловков, и через все круги рая. Герой проходит испытание голодом, холодом, ловит бревна в ледяной воде, ссорится с уголовниками, его избивают, в него стреляют, его предают, на его глазах гибнут близкие друзья... Но он проходит и испытание любовью, и - относительной, лагерной, но все-таки роскошью, и дружбой...». В этой борьбе никто не побеждает и у этой борьбы не может быть конца. Поэтому «важно, что роман не заканчивается ни бессмысленным оптимизмом: мол, человек крепок и пройдет через все испытания; ни еще более нелепым пессимизмом: мол, слаб человек, его сломают».

По мысли  Максимова, это «роман о мире, в котором нет и не может быть любви». Любовь в романе и в мире, который в нем описывается, конечно же, есть, и это не только главная сюжетная линия взаимоотношений заключенного с сотрудницей информационно-следственного отдела, но и любовь, как особый поплавок для человека, который не дает ему моментально погрузиться на дно.

Обозреватель «Коммерсанта» Анна Наринская в первую очередь обратила внимание, что у романа «много-много страниц», по этому признаку его можно вполне сопоставить с «Войной и миром»2. Она пишет, что «роман неглупо устроен» и в тоже время он «слишком длинен» и «монотонен», почти на грани «бормотания». Также прилепинский роман, по мнению Наринской, предсказуем: и культурно, и идеологически, и человечески. Отмечает умно придуманного главного героя: «Он помещен в гущу самых разнообразных связей: с заключенными-контрреволюционерами, с уголовниками, с членами лагерной администрации — и у Прилепина хватает писательского мастерства тянуть эти нити сквозь все повествование, то выдергивая второстепенных персонажей на свет, то выталкивая их в сумрак. Прямо Диккенс какой-то. Только это Прилепин». Наринской хотелось бы видеть, чтобы «роман оказался умнее, глубже, вдохновенней, воспитанней, справедливее своего автора,— но этого не случилось». Эти рассуждения – яркий образчик высокомерного отношения рецензента, который пролистал текст по диагонали, но имеет мнение и желает на всякий случай поморщить нос – за умного сойдешь. Наринская отказывает «Обители» в звании большого романа и важной книги. Рецензент, по всей видимости, ощущает себя раздатчиком подобных званий. Есть у нас такие персонажи…

Сам автор запустил применительно в своей книге эпитет «авантюрный» не в последнюю очередь для того, чтобы заинтриговать, ведь читатель клюет на захватывающий сюжет. Это определение романа подхватил критик Лев Данилкин3. До Данилкина саратовский критик Алексей Колобродов назвал «Обитель» романом «приключенческим, авантюрным»4. Данилкин отмечает, что главный герой Артем «везучий, как бывают везучими герои авантюрных романов». Рецензия критика называется «Лагерный ад как модель страны». На понятии ада он и концентрируется. Ад в романе выходит «самодельный, доморощенный. Ад, парадоксальным образом выглядящий как без-пяти-минут-утопия», «ад, в котором проводится не только антропологический, но и экономический эксперимент по созданию уникальной, высокоэффективной формы хозяйствования в тяжелых климатических условиях». Отмечает Данилкин и полифоничность книги, где десятки героев-идеологов и у каждого «своя неопровержимая правда». Все-таки подобное определение книги достаточно одностороннее. Сам автор замечает, что не только ад, там была жизнь. Да и говорить про героев-идеологов – обеднять книгу. Все-таки персонажи романа не ходячие идеологические концепции, они вводятся в плоть книги не для того, чтобы высказать те или иные сентенции. Они в нем живут - и развертывание их линии жизни в романном пространстве показательнее любой концепции, любой идеологии.
Данилкин, так же как и Максимов, не стесняется своего восхищения «Обителью», которая есть «мгновенная классика», с момента публикации». Единственная его претензия - к главному герою, к его характеру, который на всем романном протяжении остается неизменным.

Это отчасти верно. Артем Горяинов будто оправдывает свою фамилию, которая висит над ним злым роком, остается повязанный ею. При этом почему-то вспоминается герой шукшинской «Калины красной» Егор Прокудин по кличке «Горе». Определенное преображение героя все же по ходу повествования ожидалось. Вместо этого он топчется на месте, растрачивает себя и даже теряет лицо. Он так и остался человеком без прошлого и будущего. Хотя читательские надежды, что все это не так обреченно, присутствуют. Однако надежды надеждами, а писательская правда – совершенно другое.

Относительно Артема Горяинова сокрушается и Яна Жемойтелите из Петрозаводска: «буксует роман, что герой откровенно неинтересен, мелочен»5. Критик восклицает: «Что он вообще умеет, на что способен, кроме сексуальных подвигов? В некоторый момент это поминает и Галина, именно что Артем – ничтожество». Чисто женский взгляд. Схожим образом, кстати, критиковали героя книги Алексея Иванова и одноименного фильма режиссера Александра Велединского «Географ глобус пропил» Служкина.
Виктор Служкин внешне инфантильный герой, Иванушка-дурачок на печи, который практически не предпринимает никаких волевых поступков, апатичный пофигист. Вместо лежанки и печи у него есть балкон, на котором можно спрятаться и курить хоть чай, и смотреть вдаль. Все бури Служкина – внутри. Служкин – крайне противоречивый, персонаж-оксюморон, разрываемый внутренними борениями и страстями. Как и Служкин, прилепинский Артем пребывает в ожидании чего-то большего, но это большее не произошло, так как нет поступка, одна инерция. Думается, не случайно идея написать книгу пришла на Соловках, где Прилепин был вместе с Александром Велединским, который готовился к съемкам своего «Географа». Но сходства Горяинова и Служкина, конечно же, чисто внешние. У них общий личностный вектор. Через их сопоставление можно хорошо показать причины антипатий к этим героям.

Подзаголовок рецензии публициста Дмитрия Володихина - «Обитель» Захара Прилепина как христианский роман»6. У Данилкина, как мы помним, «авантюрный». У Володихина же роман «глубоко христианский», это «история покаяния».
По мнению Володихина, «стержень всего повествования – крайнее обнажение того, как суть человеческая, как самая сокровенная часть души человеческой, измаравшись, испакостившись, все-таки взывает к Богу: ответь же Ты мне, ну что ты молчишь?»

Любопытно и утверждение Володихина: «Прилепин, человек левых убеждений, хотел бы дать свирепствам советской власти оправдание. Хотя бы такое – она-де бич Божий, народ наш получил ее «по заслугам»». Но эти свои желания автор какими-то титаническими усилиями обуздал и не сделал из романа идеологический лубок.

Герой книги Артем Горяинов, по мнению Володихина, - «никто». Возможно, потому, что в романе о покаянии он так и не решился на этот шаг, отверг его. Гоголевский Чичиков, а то и Хлестаков – ни то, ни сё. Авантюрист, ведь многие воспринимают роман за авантюрный?.. Едва ли. Горяинов в борьбе, в сомнениях, это мятущаяся душа. Говорить, что он «никто», уже одних этих позиций будет неправильно.

Рецензент «Газеты» Полина Рыжова называет Артема «человеком без свойств», который «не обременен какой-либо четкой системой ценностей». В силу инфантильности у него отсутствует «намерение выбирать между белым и черным»7. Но, с другой стороны, в хаосе мира, в который он погружен, это черное и белое не всегда четко обозначено, все очень зыбко, переменчиво; возможно, поэтому герой и не спешит с этим выбором.

Критик из Краснодара Алексей Татаринов называет «Обитель» «радостным» романом8 и связывает это с приближением самого Прилепина к своему пику мастерства.
Главный же герой, по мнению Татаринова, «волевой персонаж, цепляющийся за жизнь, прославляющий ее своим крепким телом, но пытающийся при этом не стать сволочью, — вот герой, которого уважает Захар Прилепин» (Дмитрий Быков будет писать, что этого героя как раз не уважает автор). Волевой никто – если совместить реплики о Горяинове Татаринова и Володихина. При этом вопрос воли в романе не однозначен и личная воля здесь моментально теряется, когда на первый план выходит общая надличностная воля.

Наверное, вся проблема Артема в том, что есть у его линии жизни – предопределенность, как и у СЛОНА, страны, символом которой Соловки и являются. Чтобы он ни делал, он не смог преодолеть этот рок. Слишком сильно к его телу пристает тюленья чекистская куртка, которую он в финале вывернул наизнанку. Если Соловки – образ России, то Артем становится образом Соловков. И будучи этим образом, он не может совершить покаяние, не может взять Евангелие из рук владычки. Хотя сам индивидуальный Артем Горяинов всеми силами к этому стремится. Лично он покаялся через свои страдания, путь которых он в полной мере должен был пройти.

При этом Татаринов отмечает, что у автора проблемы с композицией «с кульминацией действия, смазан финал». Сравним, что пишет Володихин о композиции:  «Книга получилась пестрая, перекошенная, жуткая, языки смыслов не образуют в ней стройного здания, вылезают изо всех щелей, извиваются, жалят…» Сам автор в интервью газете «Ведомости» отметил, что «сюжет не придумывал, он складывался строка за строкой»9. Возможно, отсюда и переживание пестрой до хаотичности композиции – кардиограммы прилепинского письма. Хаотичная композиция – это еще и отражение фантасмагории изображаемого мира. На усиление содержательного плана играет не смазанный финал, как считает Татаринов, а множественность финалов.

Может быть, ответом на претензии к композиции будет сериальность, которую увидели в романе некоторые рецензенты. Версии, что роман восходит к «модной традиции американского сериала»10. Но здесь ведь - кто чем живет, кто что смотрит, тот с тем и сравнивает…
С другой стороны, критик Лев Пирогов утверждает, что «сконструирован роман просто. Одна сюжетная линия. Около десятка основных персонажей собраны вокруг одного главного. Каждый в той или иной мере «выразитель идеи». Но только поведёшься на эту идею, только соберёшься ухватить за хвост «смысл», как характер персонажа – раз – меняется под влиянием изменившихся обстоятельств, общая картина усложняется, смысл ускользает»11. Пирогов также считает, что «Обитель» - это «попытка полифонического романа».
Майя Кучерская отмечает, что «раздвоение личности — одна из ключевых тем «Обители». Тьма живет в каждом, и в лучших, и в худших, за исключением святых, но, кстати, единственный в романе святой — «владычка Иоанн» получился пресным, точащим пустоватые речи»12.

Кучерская считает, что «Обитель» - книга без идеологии: «в итоге роман никого не оправдывает и не судит, Прилепин только показывает, как легко могут сочетаться в одной душе, на одном клочке земли ад и рай, любовь и смерть, вой и песня, бред и прозрение. Двигаться по тонкой грани меж ними, «по острому ножу», как поется в часто цитируемой здесь песне, и составляет главное наслаждение Артема. «Обитель» — книга без идеологии, стоящая на том, что «человек темен и страшен, но мир человечен и тепел», а значит, жизнь земная — сладка». В финале рецензии Кучерская отмечает, что книга обречена на коммерческий и премиальный успех. Судя по логике рецензента, эта безидеологичность «Обители» нарочита. Прилепин специально избежал углов, сделал книгу с точки зрения идеологии круглой и поэтому легко катящейся шаром к успеху. Мы ведь помним, как в романе Крапин учил Артема «сточить углы»…

Дмитрий Быков делает комплимент Прилепину, отмечая, что его роман «хорошо продумал» и имеет двойное дно»13. Достается от Быкова Артему, который характеризуется как «интуитивный гений приспособляемости», на которого сам автор смотрит с ненавистью. Да и на самом деле главный герой романа – Федор Эйхманис – «скрытый стержень» книги. Ведь он – назначенный мистагог всей этой развернувшейся на Соловках лаборатории.

В тон ему пишет в «Собеседнике» Валерия Жарова. Для нее подлинный герой Прилепина также начальник лагеря Эйхманис: «сверхчеловек, вот кем Прилепин восхищается и любуется: какая насыщенная биография, сколько всего в нее вместилось!»14.
Относительно идеи «Обители» Жарова утверждает, что она «прямо растет из горьковского мировоззрения, очерк Горького о Соловках он прочел внимательно: Соловки – не пыточная камера нового государства, а его химическая лаборатория, завод по переплавке человеческого материала в новый биологический вид. Человек на Соловках не выживает – здесь надо быть либо недочеловеком, либо сверхчеловеком». Едва ли это утверждение можно считать верным. Прилепин неоднократно отмечал, что горьковский очерк он прочел в самом конце, после знакомства со всей литературой, архивными материалами о Соловках.
Редактор газеты «День литературы» Владимир Бондаренко называет книгу Захара Прилепина «не рядовым» явлением современной литературы»15. «Обитель» для Бондаренко является «концентрированным выражением русского ХХ века», а Горяинов – «герой нашего русского времени, если брать это время широко, в пределах эпохи, целого века». «Артема гонит по всему миру. Только миру особенному — соловецкому» - пишет Бондаренко. Получается, что Артем во власти этого порыва, движения русской истории. Это говорит не о его инфантилизме, а о том, что ему выпал крест стать под парус истории, вышедшей из бури и просящей ее. Артем растрачивает свой фарт, - так же, как и растрачивает его эксперимент на Соловках-России, который в итоге провалился. Почему? Это другой вопрос. Осмысление этих причин – одна из задач книги.

Бондаренко преодолевает желание подобрать для «Обители» какой-либо универсальный эпитет, будь то «авантюрный» или «христианский»: «Как и положено большому роману, он вбирает в себя всё: любовную драму и плутовской роман, документальную хронику и остросюжетный детектив, босхианскую метафоричность и набоковскую чувственную выразительность. Из этой мешанины, из этого соловецкого варева и впрямь вырастает загадочный образ России». Возможно, в этой сложности, полифоничности и ответ на вопрос: почему эксперимент оказался обреченным? Россию периодически силятся подогнать под то или иное определение, но таких определений могут быть десятки. Любая односторонность делает из нее то, чем она не является: как Артем выворачивает тюленью чекистскую куртку наизнанку, подшивает неизвестно чем…

Артем детерминирован волей развертывающейся истории, ее логикой. Он всецело зависим от нее, поэтому не случайно Бондаренко называет его «героем нашего русского времени». Собственно, рядом с ним по значимости в романе можно поставить и Федора Эйхманиса. Только он делатель определенного исторического этапа – архитектор, его пассионарная вспышка, персонификация его деятельных сил, которая, однако, ни к чему не ведет. Рецензенты, разочарованные в Горяинове, скорее всего, ожидали от него какого-то яркого эффектного шага, как, к примеру, захват губернаторского здания Сашей Тишиным с товарищами в финале прилепинского романа «Санькя». Эффектности от Артема не дождались, он не пытался устроить переворот на Соловках, да и попытка бегства ни к чему не привела…

Кстати, одна из очевидных параллелей Артему, которая напрашивается, - главный герой романа Сергея Шаргунова «1993» Виктор Брянцев. Если Артема современные реалии и убийство им отца занесли на Соловки, то инженера-электронщика Виктора Брянцева вихрь событий, пронесшийся по стране в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века, загнал под землю, а потом погнал во время убийственных событий осени 1993 года на улицы столицы. Виктор – типичный мужчина того времени. Он состоялся еще в Советском Союзе, был четкий и понятный путь развития его карьеры, была своя правда. Сам человек четко понимал важность и необходимость дела, к которому он прилагает свои усилия. Но вот с наступлением новых реалий все это обрушивается разом. Если раньше Виктор прикладывает руку к созданию лунохода, то теперь он чинит трубы под землей. Место важного дела всей жизни занимает иллюзия – политика, которая дает ощущение того, что и от тебя что-то может зависеть. Именно это желание соучаствовать в общем важном деле, вырваться из-под земли и тянет Виктора на убийственные улицы осеннего противостояния. В итоге он совершенно логично умирает на той же улице. Не от пули, не в жесткой схватке, а от сердечного приступа. Умирает, чтобы потом не спиться, не наложить на себя руки - типичный финал подобных ему людей того поколения. Внешне он, как и Артем инфантилен, плывет по течению, стал опустошенным.  Но в то же время он, его судьба – персонификация этого течения. Здесь история не становится фоном, на котором сама самой развивается жизнь человека и идет параллельно ей. Они сращены друг с другом и простой человек всецело становится исторической личностью, - в том плане, что всецело отображает ее движение. Однако существенно повлиять на нее не может. Не он, а его воля – практически ничто.
«Колесо истории идет мимо целых народов, а нас задело заживо» - говорил Мезерницкий владычке в романе Прилепина. Даже не переехало, а «намотало на это колесо». И дальше ты уже намотанный следуешь с ним, переживая такое срастворение с историей.

Как и положено в дискуссии, точки зрения на те или иные аспекты романа часто диаметрально противоположны. Это видно в оценке и главного героя, идеологии и композиции «Обители». У всех из рецензентов (вероятно, за исключением Наринской) есть общий знаменатель – перед нами незаурядное явление. Прилепин часто утверждал, что в наши дни создано несколько классических литературных произведений. Вот и он сам написал такое. Этого естественного приближения к классике и не хватало современной отечественной литературе, которая все больше воспринималась читателем и воспринимала себя отрезанным ломтем, беспризорником, а то и самозванцем.

 

Роман о голом человеке

Захар Прилепин в своем новом романе избегает соблазна простых решений – четкого диагноза или жесткого приговора. При этом старается преподнести весь полифонийный хор мыслей, суждений, правд. Чтобы самому не раствориться в этой буре, он обозначил свою авторскую позицию в разговоре с дочерью Эйхманиса: «Я очень мало люблю советскую власть, — медленно подбирая слова, ответил я. — Просто её особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен». Уже эта фраза свидетельствует о том, что роман «Обитель» - не политический, не идеологический текст, а роман о людях, о человеке, который пришел со своей правдой, и она рассыпалась, а он остался голым, да еще и в экстремальных условиях.

Андрей Платонов в повести «Котлован» представил конструкцию Вавилонской башни наоборот, которая не стремится ввысь, а вбуравливается вглубь и в самом низу ее - не зарождение новой жизни, а гробик маленькой девочки. По схожей структуре выстроен и роман Захара Прилепина. Это также подобие воронки – нисхождение по которой можно сформулировать как схождение во ад. «Обитель» устремлена не вверх, а вниз, как зеркальная проекция монастыря. Если у Платонова – гробик девочки на дне котлована, то у Прилепина – задушенный под нарами барака беспризорник, грязные чресла которого прикрыты консервной банкой.

Эта воронка цепляет автора через детство, через личные семейные переживания, через образ прадеда, имя которого себе он взял. В введении Захар Прилепин представляет личное живое соприкосновение с историей. Обозначает свой путь к ней: «Я прикасался к прадеду, прадед воочию видел святых и бесов». И этим преодолевает абстрагированную авторскую позицию, сам входит в текст и проживает историю вместе с героями. Мозаика историй о становлении соловецкого лагеря, о тех людях, их судьбах складывалась у Прилепина через семейные рассказы. Люди, всплывающие в них, воспринимались автором «почти как близкая, хоть и нехорошая порой, родня». Из разрозненных пазлов на разный лад постепенно стала складываться общая картина.

«Бешеный черт!» - ворчала на прадеда Захара бабка. «Чорт» - ругался, кашляя, сам дед. В молодости он был злой, отсидел на Соловках за избиение уполномоченного.
Ругательство «черт» не случайно – это мостик-провожатый к тем самым Соловкам. Первый контур воронки от настоящего к прошлому.

Соловецкое повествование «Обители» начинается с разговора на французском между заключенным Василием Петровичем и начальником лагеря Федором Эйхманисом. Практически великосветский салон Анны Павловны Шерер в начале «Войны и мира». Основной тезис этого краткого разговора, произнесенный Василием Петровичем: «В труде спасаемся!» Чуть позже редакция этих слов появилась в виде плаката над главными воротами: «Мы новый путь земле укажем. Владыкой миру будет труд». Изменение, надо сказать знаковое, инфернальное. Вместо спасения – владыка мира. В финале романа этот лозунг преобразуется в приветствие дивному новому миру: «Да здравствует свободный и радостный труд!»

Атмосфера странного места усиливается. С одной стороны, восприятие рисует образ, приближенный к знаменитой картине Михаила Нестерова «Философы», на которой изображены Сергий Булгаков и Павел Флоренский, к слову расстрелянный на Соловках. Прогулки в сквере, дорожки, посыпанные песком, клумбы с розами, беседы, вечерние диспуты в келье у бывшего поручика, а ныне трубача при театре Мезерницкого, напоминающие знаменитые философские собрания Серебряного века. А с другой стороны, конвой, нары, клопы, да и вся ситуация, когда, по сути, тебя в любой момент могут убить…
Сам Захар Прилепин говорил о Соловках как о последнем аккорде Серебряного века. Так же как и горы трупов в финале шекспировской трагедии – последний аккорд возрожденческого гуманизма, по словам Алексея Лосева…

Соловки – «странное место» - воплощенный оксюморон, соединение несоединимого. Ноев ковчег наоборот: в ситуации близкой к вселенскому потопу, только в пределах одной страны и на котором никто не дает гарантии спасения. Даже наоборот - этот ковчег постепенно вместе со всеми обитателями погружается в пучину. Можно идти покупать леденцы в «Розмаге» и услышать выстрел, ведь рядом тюрьма, в которой расстреливают. Здесь есть многое: фермы животных, метеостанция, театр, свой журнал, действующий храм. Брань ведется с прошлым, выкорчевывается не только монашеское кладбище, но и идет перековка всего мира и человека. Подразумевается, что этот дивный мир будет лишен пороков прошлого, избавлен от его греха. Прошлое должно быть покрыто бушующими водами нового потопа. Возможно, Соловки – это и есть попытка собирания этого прошлого, чтобы покончить с ним одним махом…

Мир Соловков – объективированная фантасмагория. Рождает причудливые сочетания, такие как «поп в красноармейском шлеме». Или актер Шлабуковский, который заявился в келью к Мезерницкому в театральном реквизите: в черных перчатках, с тростью, твидовом пиджаке. Это никого не удивляет.

Все началось с этой самой путаницы, подмены. Когда на Спасской башне в Москве, вспоминал Артем, «раздалось вдруг не «Боже, царя храни», а «Интернационал»». «Солнце взошло… с углами», - так прокомментировал это отец героя. Солнце с углами – это мир разделения. А ведь на самом деле «нет никаких сторон… Солнце по кругу — оно везде. И Бог везде. На всякой стороне», - сказал Артему батюшка Иоанн, у которого большевики изнасиловали жену.

Соловецкие наказания, как в дантовом аду, - также проявления этой фантасмагории. Могут поставить на «комарика»: привязать к дереву на съедение кровососам. Симулировавшего на тяжелых работах заключенного заставили нести в монастырь пень с надписью: «Предъявитель сего Филон Паразитович Самоломов направляется на перевязку ноги. После перевязки прошу вернуть на баланы для окончания урока». Жестокий соловецкий юмор. Им заражаются все - и Артем с поэтом Афанасьевым, когда вязали веники и вкладывали в них прутья колючей проволоки, представляя, как ими будут париться чекисты.
Странным местом Соловки называет тот же Василий Петрович. Он тоже странный человек, раньше работал в контрразведке у белых. Крови у него на руках достаточно. После чекист Горшков узнает его и вспоминает, как тот резал у него кожу на спине. Теперь у него благообразный вид, подвизался собирателем ягод. На Секирке он тоже проявил себя: прижал ложку к глазу заключенного и пообещал ослепить. В первоначальном восприятии Артема – «почти идеальный тип русского интеллигента» - незлобивый, либеральный. Но также – человек с двойным дном, просто пытающийся мимикрировать под обстоятельства, стать незаметным. Он так же, как и все, приложил руку к этому потопу.

Основную сюжетную линию романа составляют отношения Артема Горяинова – недоучившегося студента, убившего отца в бытовой драке, и чекиста, любовницы начальника лагеря Эйхманиса Галины Кучеренко. Любовь их, как и все здесь, странная. Галина в итоге теряет свое привилегированное положение и становится заключенной, Артему продлевается срок, и он погибает от ножа уголовника.
В новой книге Прилепина можно увидеть не только роман «Вор» молодого писателя Леонида Леонова на полке в келье Мезерницкого, не только услышать реплики о Сереге Есенине из уст поэта Афанасьева, но и почувствовать очевидные переклички с «Мастером и Маргаритой», - по крайней мере, с ее инфернально-авантюрной атмосферой.
«Черт!» - воскликнул, выругавшись, поэт Афанасьев после первой встречи с Эйхманисом. Напомним, во введении так чертыхался, кашляя, прадед Захар.

Организатор «сверхважного госэксперимента» на Соловках Федор Эйхманис и есть в некотором роде булгаковский Воланд. Собиратель душ – если идти дальше по генеалогии от «Мастера и Маргариты» к «Мертвым душам» Гоголя.
Он - инфернальное существо, полновластный хозяин этих мест. Черт, который выводит наружу человеческие грехи и наказывает за них. Эйхманис с его огромной кипучей энергией – мистагог этого проекта. Князь мира сего. Этот «полубог», по словам Галины, «никого не считает за людей».
Однажды Артем поймал взгляд Эйхманиса и ему показалось, что в этих глазах «нет ничего человеческого». Василий Петрович предупреждает Артема об Эйхманисе, цитируя евангельские строки, что «не надо бояться тех, кто убивает тело, но душу убить не может, скорее надо бояться тех, кто может и душу и тело погубить в геенне».
Потусторонние черты начальника лагеря проявляются регулярно по ходу повествования. Например, когда разглагольствовал Эйхманис, присутствующий монах «смотрел в окно, будто бы ожидая рассвета — с рассветом, говорят, пропадает любая нечисть».

Как-то подвыпивший Эйхманис и сам проговаривает о своем «иге»: «о душах ваших думать...». Души человеческие – его объект приложения сил. Жизненное кипение, головокружительный путь деятельного латышского стрелка Прилепин штрихами описывает в финале книги.
В конце первой книги романа после покушения Эйхманис предстает в своем грозном обличье на коне с шашкой, поставивший всех от крестьян до осколков царских фамилий на колени. В этот момент он распространял «вещественный, почти зримый страх». «Рассатанился» - прошептал владычка.
Выстрел в Эйхманиса будто разрубает «Обитель» на две части. После у лагеря уже новый начальник - Ногтев, а Эйхманис, по словам поэта Афанасьева, «занял то место в преисподней, что стынет после Ногтева».  Вслед за рассатанившимся Эйхманисом рассатанился и весь лагерь: пошли расстрелы, избиения, ужас Секирки. Будто овеществленный страх, произведенный начлагерем, накрыл все пространство особым куполом.

В «Обители» есть и Мастер – фартовый заключенный Артем, плывущий по течению, а на самом деле спускающийся вниз по кругам соловецкой воронки. Всегда сам себе на уме. Он будто пишет книгу своей души, идет по тонкой грани – лезвию ножа.
В какой-то момент общение с Эйхманисом затягивает Артема, он временно становится его подручным, покоряясь его обаянию. И в этом появляется что-то бесовское. Осип Троянский, с которым Горяинов делил келью, замечает ему, сетуя, что тот побрился: «Вошёл кто-то без волос — как бес, — рук не видно, и — будто свисает мантия. Я думал, что пришли забрать... даже не меня, а душу».

Вскоре и сам Артем оценил эту ситуацию, поиздевался над собой: «...оттого, что Эйхманис тебя на минуту пригрел, и твоя жалкая человеческая душа сама себе вставила кольцо в губу — и бегает за тенью хозяина, который к тому же уехал, оставив тебе в подарок свою бывшую шалаву...» Разница в возрасте у них – пять-семь лет, но Артем «втайне догадывался, что Эйхманис был старше – навсегда». Это как себя сопоставлять с «Цезарем или с Робеспьером», отмечает автор.
Есть в книге и своя Маргарита  – чекист Галина. Выполняя свою работу, она волей неволей становится ведьмой, обретает демоническую власть над людьми. В какой-то момент Артем заметил, что у нее «взбесившийся, тонкий,  змеиный язык». Для нее важно, как на спектакле в театре, чтобы рядом был и Горяинов и Эйхманис: обычный человек и полубог. В то же время на Лисьем острове, когда, наблюдая за игрой лисицы и молодого пса, Крапин замечает, что лиса – «от природы – убийца. И если что не то – сразу же убьет», Артем вспоминает Галину.

Эйхманис с подручными-чекистами (тот же ротный Кучерава напоминает беса; бесами они воспринимаются, когда насилуют женщин в бане) производит особый эксперимент, лабораторию на Соловках. Именно лаборатория, а не лагерь обустраивается здесь, по мнению Эйхманиса. Особый человекобожеский проект, где не действуют законы Советской республики. Государство в государстве. Определенный выверт, где даже на месте старого монашеского кладбища, которое расчищают заключенные, планируют построить скотный двор.
Артем считает (по крайней мере, это он говорит Эйхманису), что в этой «цивилизации» создается новый человек. В этом начальник лагеря перекликается с другим булгаковским героем – фанатом евгеники профессором Преображенским, который также походит на мага и чародея, древнего пророка, а то и обретает из уст восхищенного Борменталя титул творца. На творца нового мира претендует и Эйхманис.

Безгрешных нет – в этом главное отличие обители от библейского ковчега. Здесь на каждом - печать греха. Именно поэтому владычка Иоанн считает, что Соловки – место для раскаяния. Монах, сопровождающий Артема к проститутке, предупреждает, что за «бабу» тридцать суток карцера положено. «И вечно гореть в аду» - говорит сам себе Артем. С этим сообразуется и твердое убеждение героя, что «каждый человек носит на дне своём немного ада». Эта фраза будто перекочевала из предыдущего романа Захара Прилепина «Черная обезьяна».
Человек  постоянно совершает выбор: примерить бесовский облик, например, стать конвойным, которых набирали из «безусловной сволочи»; либо приспособиться, потерять себя и раствориться в аду; либо раскаяться. Главное запечатать этот ад, не дать ему вырваться наружу.

Это вообще традиционная тема для отечественной литературы. К примеру, у Владимира Личутина герой находится в состоянии борьбы с «вечным бессонным медведем» в своей груди: «Наверное, в каждом из нас, как в плотно запертом срубце, сидит медведь и ждет своего часа; но стоит лишь дать слабину, приотпахнуть кованую дверцу, приотпустить цепи, тут и заломает черт лохматый, подомнет под себя божью душу, выпустит дух вон» («Беглец из рая»). Чтобы не заломал он, не расколол, будто через коленку, тебя на части, нужно стеречь его, постоянно памятуя о нем, об опасности, о возможности внутренней смуты. В каждом должен быть в силе этот «сердечный страж», который не даст лохматому воли. Как только страж слабеет, так сразу раскол, смятение назревает.

У Артема внутри – «самостийный зверь», который не дал ему взять Евангелие из рук владычки.
В романе Прилепин показывает, что такие понятия, которые принято воспринимать однозначно - жертва и палач - не константны. Жертва при определенных обстоятельствах вполне может стать азартным палачом и наоборот. Иногда, даже если поскрести жертву, то можно к удивлению своему обнаружить и палача. Мне отомщенье и аз воздам… Пример тому – Василий Петрович. Колчаковский поручик Бурцев с особым рвением стал выполнять функции начальника. Избил китайца, потом Артема, через некоторое время, войдя в силу, замыслил совершить переворот.  Кстати, в какой-то момент и Артем проверяется себя, задавая вопрос: «как скоро ты превратишься в Бурцева?». К какому-то ответу не пришел, все возможно, зарекаться ни от чего нельзя. Всегда в какой-то момент твой сценарий может кардинально измениться и в этом винегрете появиться «вдруг». Так же как это слово появлялось на страницах «Преступления и наказания» Достоевского. Поэт Афанасьев подкидывает Артему колоду карт. Со временем герой его прощает, понимая, что все возможно и есть определенные обстоятельства, в которых человек становится иным.

Ближе к финалу на Соловки приехала столичная комиссия и увидела перегибы на местах. Местных чекистов арестовали, многих расстреляли. Палачи стали жертвами. Тот же почти демонический чекист на Секирке – ангел смерти, заходящий со своим колокольчиком  и забирающий на тот свет людей; вскоре и этот ангел падет, станет обычным человеком, трусливым, боящимся смерти. В разряд заключенных перейдет и Галина. Расстрел поставит точку в жизненном пути самого Эйхманиса.
Когда Артем после избиения попал в больницу, ему владычка Иоанн сказал: «ведь и не одни невинные здесь собрались… да не каждый даже себе признается, с какой виной он сюда пришёл». По мнению Иоанна, земные Соловки – место для раскаяния. Он призывается «покаяться — и если не за те грехи, что вменили нам неразумные судьи, так за другие». У Бога «есть свои Соловки для всех нераскаявшихся, в сто тысяч раз страшнее».

Когда владычка говорит Артему, что Соловки для нераскаявшихся, автор замечает, что тот не верит его словам. Горяинов не берет ничего на веру, ему все нужно прожить самому, ощутить это на своей шкуре. Формул и определений Соловков у тех же персонажей романа много, как и личин, подобий правды. Но как принять какое-то одно из них, если это жизнь?..
«Он шел по жизни голый, так и умер голый» - говорит о своем герое Артеме Горяинове в интервью «Ведомостям» сам автор. Прилепин объясняет, что голый – не потому, что у него отсутствуют свойства, а потому что все свойства в нем сосредоточены одновременно. Горяинов сам такая же фантасмагория, какофония, как Соловки, которые отпечатались в нем вместе с музыкой Интернационала на Спасской башни. Прилепин также отмечает, что Артем себя ведет периодически достаточно подло. При этом он старается не рефлексировать по поводу происходящего. «Если б я умел размышлять», - задумался однажды Артем. Размышлять он на самом деле умеет, но постоянно сознательно ограничивает себя в этом.

Основная его задача – сделаться незаметным, обзавестись шапкой-невидимкой, чтобы никто не видел и не знал о нем. Часто он мечтает: «как бы все-таки сделать, чтобы меня забыли». По большому счету – это интуитивное желание Артема-ребенка спрятаться. В финале это ему практически удалось.
Прошлого у героя практически нет. Оно будто перечеркнуто убийством отца, которого он бесконечно любил. С матерью он не переписывается, просто получает посылки. Когда она приезжает его повидать, даже не подходит к ней. Единственное, - детство постоянно шлет герою важные сигналы, знаковые образы, дает вовремя спасительную палочку-выручалочку в виде недолгих трехмесячных занятий боксом. Помог гимназический класс, где он был самым сильным.

Из того же детства всплывает в памяти игрушка – маленькие весы, как аналогия его души, которая будто бы раскачивается из стороны в сторону. Да и сам он похож на человека, увиденного им в детстве. Тот бежал по льдинам через реку перед ледоходом. Любое твердое основание – крайне неустойчиво, иллюзия. Стоять на одном месте нельзя, надо двигаться, несмотря на черные пустоты. Этот интуитивный бег по льдинам совершает Гориянов в лагере.

Артем иногда и мечтает «по-детски». Вот было бы здорово, если человек был один, тогда не было бы ни войн, ни озлобленности. Все просто. Но когда «собираются огромные и озлобленные толпы», эта простота пропадает, ее перестают ощущать. С теми же блатными он ведет себя, как дитя. Возможно, поэтому до поры ему все и сходит с рук.
Он и пытается спрятаться в детство: мечтает, что, закрыв глаза, окажется в 12-летнем возрасте с мамой дома, которая позовет пить чай. Вспоминает детство и на Секирке, мечтая проснуться на коленях матери.
Новоприбывшего в лагерь Щелкачева Артем играючи поучает не показывать душу, быть незаметным. Таким незаметным он сам станет в финале книги, мечтающий на всем ее протяжении изменить свое «дурацкое положение», спрятаться. «Пересадите меня на мой край опять…» - думает он. В своих мечтаниях он желает «попасть в некий зазор, затаиться, пропасть – и тебя могут не заметить, забыть».
Артем инстинктивно понимает, что выстраиваемая система «щелястая», как это сформулировал Прилепин в передаче «Наблюдатель» на телеканале «Культура», поэтому он и хочет попасть в одну из щелей. В романе есть эпизод: Горяинов наталкивается на заключенного Митю Щелкачева, спрятавшегося в дровнике, когда пошли расстрелы. По сути, в щель. Мите от страха мерещится, что расстреляли 400 человек, Артем его поправляет – 36. Но ужаса от этого не меньше. В этом заключенном совершенно очевидно угадывается будущий ученый Дмитрий Лихачев.

В тоже время симпатизирующий Артему Крапин говорит, что ему надо «сточить свои углы»: «Шар катится – по жизни надо катиться». Эта угловатость Артема и делает его жизнь на Соловках такой хаотичной. Он цепляется своими углами там, где можно спокойно катиться. Вспоминается замечание отца героя о взошедшем солнце с углами, отсюда можно предположить, откуда происходит эта угловатость Горяинова.

Горяинов безразличен к смерти. Когда его Афанасьев спрашивает, боится ли он смерти: «Думаешь, и ее нет?», Артем отвечает вопросом: «А что, есть?» Он приходит к выводу, что знание о собственной смерти «не самая важная наука на земле». Артем безрассудно движется по лезвию ножа, играя со смертью, дразня ее. Часто по-детски заигрываясь, надеясь только на свой фарт, боясь спугнуть свое везение. «Не по плису, не по бархату хожу, а хожу, хожу… по острому…» - периодически он поет.
Люди для него непонятные: «Внутри внешнего человека всегда есть внутренний человек. И внутри внутреннего еще кто-нибудь есть» - этакие матрешки, которые складываются одна в другую, поэтому он и не лезет туда глубоко.

Все происходящее он воспринимает за фантасмагорию, за сон и каждый раз будто проверяет себя: «Нет, не сплю». Собственно, в этом убеждает его и Василий Петрович, говоря, что все вокруг «какофония и белибердовы сказки». Если Горяинов и не рефлексирует по поводу происходящего, то зачастую дает совершенно точные оценки себе и своим поступкам, его внутренний голос будто изучает его со стороны. Часто он безжалостен к себе. Характеризует себя «кривой, червивой корягой».
Ощущение личной червоточины преследует Горяинова. Слушая владычку, он ощущал, что его голова очищается слоями, как луковица. А что в сердцевине? Вдруг там «извивается червь»? Этот червь возникает и в финале, когда автор констатирует, что «его жизнь разрублена лопатой как червь: оставшееся позади живёт само по себе».

Владычка Иоанн говорит Артему, что Господь «хочет побудить тебя к восстановлению порядка в твоем сердце». Все, что происходит вокруг – это «просвещение нашего сознания». Ведь тот же Артем притягивает к себе на какое-то время героев романа. Например, Крапина или Василия Петровича, который чуть ли не мечтал увидеть в нем своего сына. Поэт Афанасьев вообще считал, что через Артема, через его фарт можно спастись. Владычка Иоанн отмечает у Артема доброту и умение прощать: «сам никому не угождая,… прощал всех». То есть герой далеко не безнадежный, и он мог бы стать тем новым человеком, о котором, возможно, и мечтает Эйхманис. Но… Он не подчинился обаянию начлагеря, не последовал и за владычкой, который надеялся на его сердце – «незримого рулевого». Иоанну он заявил: «Я твоя неудача». Прибился на свой край…

Рефлексия Артема заключается в его действиях, поступках. «У тебя нет ни желаний, ни мыслей. Твои мысли – твои поступки» - говорила Галина. Он будто лермонтовский «Листок», который «несет ветром по дороге», и давно уже отвык рассчитывать на свою волю, она живет лишь в мечтаниях. Герой сам осознает это и выговаривает себе: «Твоя привычка ни о чем не думать и жить по течению – убьет тебя!»
«Твое понимание живет отдельно от тебя» - отметила Галина. И это замечание характеризует разрыв человека. Показывает, что его воля не властвует над ним, не руководит его поступками: «Ты никаких усилий не делаешь и  обычно не знаешь о том, что понимаешь».
Часто его поступки совершенно бессознательны. После того как он не стал пользовать бабу, автор отмечает, что он «сам не знал, зачем все это сделал». Это та же внешняя воля ветра, а не разума, которая движет Артемом. А возможно и подсознательное желание внутреннего самосохранения – избежать горения в аду (вспомним, что он замечает: «и вечно гореть в аду»).
Артем старается не рефлексировать, потому что это тоже средство к спасению, к тому, чтобы не сломаться. Знание умножает скорби. Он выговаривал себе: «…И я тоже стал много думать… А думать не надо, потому что так тебя начтет ломать, и скоро сломает».

Кстати, если говорить о пустоте Горяинова, что отмечают некоторые критики, то этот внутренний вакуум, как не странно, роднит его с Эйхманисом. В гневе Василий Петрович характеризует начлагеря «гробом поваленным». Красивая завлекательная внешняя форма, но внутри «полный мерзости и костей». Да и тех же червей.
Во всех своих сферах деятельности на Соловках Артем терпит фиаско, скачет с места на место, нигде долго не задерживаясь. Мечется, как сомнамбула. Эйхманис многое что успел сделать на Соловках, но многое и побросал. Затеяв искать клады, он уехал в Кемь. Да в итоге и весь его проект терпит крушение.
На Секирке Артем не раскаивается публично, вместе со всеми. Даже в этом хочет быть наособицу, на своем крае. Его перерождение внутренне и оно, естественно, происходит. Во время общего секирского покаяния и Артем повторял: «Я здесь! Я! Какое богатство у меня! Весь как в репьях! Как в орденах! Да есть ли такой грех, которого не имею?» Можно предположить, что свое покаяние он хочет донести напрямую до Бога.

С Артемом не происходит перерождения, он не стал новым человеком и постепенно растрачивал свой фарт, пока не был зарезан уголовниками. Соловки его так и не отпустили, дали второй срок, а потом и смерть на острие ножа. Горяинов завяз в них, как в болоте. Разгуливая, из-за отсутствия другой обуви, в болотных сапогах, он заметил: «Болотные сапоги, потому что ты – в болоте!» Даже побег его с Галиной получился, будто по кругу: когда блуждаешь, то все время возвращается в одно и тоже место.
В финале он стал безразличным ко всему, обмельчал, стерся, потерял лицо: «сам пропал, как будто его потянули за нитку и распустили». Осознавая свои грехи, в которых он «как в орденах», Артем не нашел силы для избавления от них и потерял себя. Между ангелами и бесами он не принял ничьей стороны, а потому растворился в пустоте. На это же обречен и соловецкий проект, в котором, как считал Горяинов, воздается новый человек. Жизнь страны, так же как и Артема, оказалась разрубленной на две части.

Сам автор считает, что: «Перековка провалилась, но никакого желания уморить столько людей у большевиков не было. Ад случился не по искреннему желанию его совершить, а в силу человеческой природы и обстоятельств»16. Потому что эксперимент этот был против человеческой природы.
По кому звенит секирский колокольчик? Он звонит по тебе. Колокольчик, несущий «смертный звон» - это и есть музыка преображенной в лагерь обители. Раньше он пробуждал монахов. В «Соловецком патерике» звон этого «будильного колокольчика» сравнивается с гласом «архангельской трубы, имеющей в последний день мира возбудить умерших». Здесь с ним приходит надзиратель, чтобы увести на расстрел новую жертву. Вместо преображения – расстрел.
Прилепинский Горяинов пребывает в мучительном борении, в поиске веры и отторжения от нее.  В самом начале книги он не отвечает на вопрос вкрадчивого Василия Петровича о своей вере, дважды отказывается принять Евангелие от владычки. Находясь на самом страшном месте Соловков,  – на Секирке, с ее жутким холодом и голодом, как в самых страшных глубинах ада,  расковырял известку у нар, и там обозначился лик святого…

Один из самых сильных эпизодов книги - когда владычка Иоанн и батюшка Зиновий призвали всех обреченных на Секирке к покаянию. Тогда поднялся крик, как  «на скотобойне». Тогда и у Артема открылись глаза на себя, что и он весь в «репьях», как орденах. Но он не влился в общий покаянный хор. Горяинов исцарапал ложкой лик святого, за что был жестоко избит. А ведь этот лик был ему притягателен, в нем он увидел себя: «Когда бы не длинные волосы и борода, изображенный на росписи человек был бы очень поход на него самого». Эта возможность, путь, который открылся Горяинову через известку, но он его отверг.

Таков Артем Горяинов – человек своего времени, балансирующий между верой и безверием, между ангелами и бесами, между Богом и чертом, пытающийся услышать свое откровение, свой путь ко спасению, но так и не находящий его и в итоге ставший безразличным ко всему, тенью себя...
Если Соловки – это ковчег времен нового потопа, то Артем – вполне может сойти за  библейского Хама, сына Ноя. Он увидел наготу отца своего, за что и был проклят: «Бог на Соловках голый. Не хочу его больше. Стыдно мне <...>  Упал в собственное тело, очнулся, поймал себя на том, что видел не Бога, а собственного отца — голым — и говорил о нём».
Мотив наготы постоянно присутствует в романе. В какой-то мере  в этом - избавление от ветхих риз прошлого, ведь в подкладке империи, как считает Мезерницкий, «вши, гниды всякие, клопы — всё там было». Подкладку эту здесь просто вывернули наверх. Вывернул наизнанку в финале тюленью куртку Артем, обшил каким-то рваньём — «получилось как раз то безобразие, что требовалось». К «голому» Артему прилипла куртка, вместо нового образа получилось безобразие. Вот он и новый человек…
Соловки – своеобразная Голгофа-Секирка, в основании которой лежит скелет ветхого человека, от которого всеми силами хотели избавиться и штыками произвести новую святость. Артем слышал, как отец Зиновий сказал новому начальнику лагеря Ногтеву: «Вам мало было предать — вы захотели заново убить Христа. Ведь солдат, который ткнул его под бок копьём — святой. И Красная армия — она тоже, как поглядеть, желает быть святой». Эту новую святость пытаются достичь с предельным максимализмом, но очередной извод устроения Царства Божьего на земле обернулся адской ямой.

Воронка этой обители, как и эксперимент по улучшению человеческой породы булгаковского профессора Преображенского, обречена. Все лучшие качества Артема, которые он в начале книги демонстрировал в достатке, стираются, он сам становится будто стертым, обезличенным, подсознательно ищущим избавления в смерти. В романе есть эпизод, когда Артем, наслушавшись рассуждений Эйхманиса о новом мире, мастурбирует с внутренней мыслью: «Так зарождался мир!». Артема будто вывернуло всего, но: «Никакого мира не зародилось — в свете соловецкой ночи виднелись белые капли на траве. Растёр их ногой». Так растерли и его в кругах этого эксперимента, раздавили, как ягоды в руке.

Образ Соловков у Прилепина создается в полифонии голосов, мнений. Для каждого Соловки - свое. Разные формы и разные фазы цивилизации. «Это не лаборатория. И не ад. Это цирк в аду» - считает Василий Петрович.
Осип Троянский, говоря о Соловках, называет их «лабиринтом»: «Ни одна душа ни должна выйти отсюда. Потому что мы — покойники». Поэт Афанасьев сравнивает их с Древним Римом: «те же рожи, та же мерзость, то же скотство и рабство...».
Социальный аспект, прообраз всей России видит в Соловках поручик Мезерницкий, устраивающий в своей келье «Афинские вечера», закончивший свою жизнь после того, как выстрелил в Эйхманиса: «А это империю вывернули наизнанку, всю её шубу! А там вши, гниды всякие, клопы — всё там было! Просто шубу носят подкладкой наверх теперь! Это и есть Соловки!» Тот же Мезерницкий считает, что Соловки – это новый миф. Они списаны в цепь: Троя, Карфаген, Спарта…

Владычка Иоанн называет Соловки «ветхозаветным китом, на котором поселились христиане». Кит погружается в черную воду и задача человека как можно дольше держать свою голову над этой черной пучиной, совершить свое покаяние.
По мнению Василия Петровича, здесь происходит «не трагедия, не драма…а быт, обыденность!» В тоже время он говорит Артему, что монастырь «с зубами», каменными клыками, который никого отсюда не отпускает и «передавит всех, кто возомнил о себе».
Сам же Эйхманис считает, что «Соловки — прямое доказательство того, что в русской бойне виноваты все». Всех здесь объединяет общая вина, вот поэтому все здесь и собраны. Произошла катастрофа и за нее предстоит держать ответ. Невиновных нет. Новое грехопадение совершили все и за это все изгнаны сюда, чтобы начать изменять мир. Все здесь изменяется, трансформируется под новую жизнь. На храме появляются звезды. Вместо обители - новый проект СЛОН. Фантасмагория, какофония. Иллюстрация тезиса, что «в России все Господне попущение». Вот тут и вспоминается сентенция Кьеркегора, что быть любимым Богом - значит быть обреченным на страдания.

Прилепин показывает, что у каждого своя правда. С этой правдой идет человек  по жизни, обустраивает ее. Покрывается ею, будто одеждами, но здесь, в соловецкой фантасмагории, все эти правды перемешаны, с людей, как перед входом на Секирку, срывают одежды и оставляют голыми, то есть без понимания о жизни, без их правды. Это и ломает людей, больше всего их страшит. Артем размышляет по поводу крестьянина Сивцева, прошедшего войну, убивавшего там людей: «чего же здесь такое на Соловках, что и Сивцева начало гнуть?» Вывод Горяинова: «Он пришел сюда со своей правдой, которая целую жизнь его не подводила – и вдруг начала подводить». Вот он – голый человек.
 «Соловки хороши тем, что здесь все видны, как голые, и раздевать не надо» - говорил владычка Иоанн на Секирке. Перед этим он расплакался от своего же заключения: «И бродят по Руси одни дети убийц святых мучеников, а новые мученики – сами дети убийц, потому что иных и нет уже?»

Но опять же, не стоит думать, что все так однозначно, и становиться на позиции простых решений, которые всегда будут грешить неполнотой. Отчаяние – смертный грех. Здесь не построили новый мир, не сотворили нового человека, но здесь была жизнь. Не надо забывать, что Соловки – это соединение несоединимого, странное место. Весной и в начале лета монастырь напоминает «купель, где моют младенца», а осенью, в октябре – «похож на чадящую кухонную плиту», в которой возможно варится и «человечина». Таковы и две книги романа: от купели, через которую пытается реализоваться новый мир, к человеческому вареву…

О странности и в тоже время символичности этого места еще раз напоминает сам автор в финале повествования: «Потом будут говорить, что здесь был ад. А здесь была жизнь. Смерть — это тоже вполне себе жизнь: надо дожить до этой мысли, её с разбегу не поймёшь. Что до ада — то он всего лишь одна из форм жизни, ничего страшного». Это знание вполне может сделать так, что круги воронки, ведущие к смерти, изменят свой вектор. Нужно спуститься в свой личный ад, где сокрыта твоя «черная обезьяна», чтобы преодолеть отчаяние и начать путь к спасению: «Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел». Одно отражается в другом, этим и спасается. Этой фразой-парадоксом завершается «Обитель» Захара Прилепина.






_________________
Примечания

[1] Андрей Максимов. Обитель: мир без любви. // Российская газета. № 6376 (104)
[2]  Анна Наринская. Роман Прилепина, который написал Прилепин. // Журнал «Коммерсантъ Weekend» № 14 от 18.04.2014, стр. 6.
[3] Лев Данилкин. «Обитель Захара Прилепина»: лагерный ад как модель страны. // «Афиша-Воздух» от 29 апреля 2014.
[4] Алексей Колобродов. Соловецкие пляски. // «Свободная пресса» от 14 апреля 2014.  
[5]  Яна Жемойтелите. За книжками: сверхчеловеки и карлики. // «Ведомости Карелии» от 07.05.2014.
[6] Дмитрий Володихин. Господи, рассмотри меня сквозь темноту… «Обитель» Захара Прилепина как христианский роман. // Журнал «Фома». 12.05.2014.
[7]  Полина Рыжова. Сжатый Гулаг. // Газета.ру от 18.04.2014.
[8] Алексей Татаринов. «Обитель» Прилепина: необходимое. // Сайт Кублог.ру.
[9]  Интервью с Захаром Прилепиным. Российский писатель о романе, Соловках и о том, почему не нужно никого прощать. Беседовал Константин Мильчин. // «Ведомости» от 18.04.2014
[10] Полина Рыжова. Указ. соч.
[11] Лев Пирогов. Канцоне Русса. // Литературная газета № 15 (6458)
[12] Майя Кучерская. Роман «Обитель»: Захар Прилепин сочинил книгу о Соловках в 1920-е годы. // «Ведомости.ru» от 18.04.2014
[13] Дмитрий Быков. Переплава, переплава. // Новая газета. 17.05.2014.
[14] Валерия Жарова. Книга Захара Прилепина «Обитель»: расчеловечивание и жертва системы. // Собеседник.ru от 10 мая 2014.
[15] Владимир Бондаренко. Власть Соловецкая. // «Завтра» № 17 (1066).
[16] Интервью с Захаром Прилепиным. Указ. соч. скачать dle 12.1