Арсений Волков. КРИМИНАЛЬНАЯ КУНСТКАМЕРА ЕФИМА КУРГАНОВА

Редактор: Ольга Девш


(О книге: Ефим Курганов. Старая уголовная хроника: От Ивана Грозного до перестройки. Книга 1. — СПб.: Юолукка, 2020. — 550 с.)



1. ВЫМЫСЕЛ ИЛИ РЕКОНСТРУКЦИЯ? РОЛЬ ЧИТАТЕЛЯ

Что нас привлекает в детективах и расследованиях? Очевидно, извечное стремление проникнуть в суть вещей, узнать правду. Но уже давно известно, что единой, всеобъемлющей, универсальной истины нет и быть не может. Гораздо важнее сейчас потребность увидеть внутренний мир человека и объективировать его, показав со стороны и сделав достоянием воспринимающих субъектов/реципиентов. Другими словами, субъективное восприятие действительности сделать объективным фактом реальности. Феномен вымысла и восприятия переформатировать в художественную ценность и правду о жизни. Этим, собственно говоря, занимались технологи применительно к восприятию жизни и способам передачи информации в воспринимающее сознание зрителей.

Аналогично технологическому прорыву происходит переосмысление ролей автора и читателя в современной литературе. Автор пытается вывести читателя из зоны комфорта, постоянно побуждая его решать новые и новые задачи-головоломки, и читатель уже не хочет мириться с той пассивной ролью зрителя, которая была ему отведена ранее. Он тоже желает быть активным действующим лицом на художественном пространстве, на текстовом поле новых интерпретаций…

Попытки дифференцировать и найти место читателя в современном литературном процессе делались еще со времен античности и продолжаются по сей день. Достаточно вспомнить французского писателя Поля Валери, видевшего во всякой книге  лишь «фрагмент внутреннего монолога автора», ищущего своего идеального читателя, и Умберто Эко, утверждавшего, что художественное произведение – «генератор интерпретаций».

Интересно отметить, что процесс смещения интереса от автора и текста к фигуре читателя поддерживается и самими авторами. Большой интерес к проблеме читательского восприятия на протяжении всего ХХ века проявляет ряд писателей (П. Валери, Х. Борхес, Х. Кортасар, М. Павич, У. Эко и др.), активно стимулируя интерес читателя и делая его активным соучастником или даже персонажем литературного текста. Для Х.Л. Борхеса чтение – это диалог между читателем и книгой. Таким образом, читатель оживляет «мертвый» текст, наполняя его своим смыслом и как бы заново воссоздавая его. Литературный текст оказывается реальней самого писателя и начинает жить самостоятельной жизнью, черпая силы в новом читательском восприятии.

Возьмем для примера только что вышедшую «Старую уголовную хронику». Ее автор, Ефим Курганов, в одном из романов трилогии – «Бриллиантовый скандал» – раскрывает перед читателем секреты своей писательской лаборатории: «Документы писатель должен выдумывать, как и все остальное. Он должен уметь вообразить документ… Иначе говоря, свою главную задачу я вижу отныне в сочинении правдивых по сути своей исторических документов, ни в чем не грешащих против истины… При создании данного выпуска «Старой уголовной хроники» меня прежде всего занимали вовсе не стилистические изыски, не игры с мертвыми формами, а реконструкция реальных личностей и их совершенно реальных поступков; зачастую безумных, но реальных. Кроме того, я пробую хотя бы пунктирно реконструировать некоторые весьма необычные исторические коллизии, которые во многом были предопределены этими личностями, обладавшими повышенной, предельно концентрированной, взрывоопасной дозой авантюрности».

Другими словами, автор на страницах своей хроники воссоздает, реконструирует реальность, делая ее ближе и понятней современникам, приоткрывая перед читателями малоизвестные страницы истории на примере вымышленных документов, построенных, тем не менее, на основе строгой правды факта. Девиз писателя — «придумывай, но не выдумывай» — соблюдается неукоснительно. Е. Курганов облекает свои историко-детективные расследования в увлекательную дневниковую, псевдомемуарную форму и со страниц его книги начинают звучать голоса живых свидетелей эпохи.


2. ПАНТЕОН МОНСТРОВ, ИЛИ ЕЩЕ РАЗ О ГРОЗНОМ

О каких же личностях, обладавших «концентрированной, взрывоопасной дозой авантюрности», ведет речь автор? Перечислим вкратце главных действующих лиц этого криминального «пантеона». Открывается хроника историей времен Ивана Грозного: «Казнь казначея Фуникова и некоторые другие истории». Казалось бы, что нового мы можем узнать о кровавом тиране? Новым становится нечеловеческая, дикая жестокость преступлений и их абсолютная бессмысленность. Кровь льется рекой, а от картин казней становится не по себе.

Образ главного героя этой истории настолько омерзителен и жесток, что порой происходящее на страницах хроники кажется совершенно нереальным, даже фантастичным. Жестокость Ивана Грозного переходит все мыслимые пределы. Это не правитель эпохи классицизма и просвещения, это бесчеловечный, ненасытный изверг, которому просто жизненно необходимы людские страдания, как хищнику живая плоть... Более того, запах крови и человеческая боль пьянит Грозного, вызывая почти наркотическую зависимость и заставляя приносить новые и новые гекатомбы жертв во имя своей ненасытной кровожадности. Пожалуй, стоит обратить особое внимание на название, точнее, подзаголовок: «Из невыдуманных рассказов об Иване Грозном». Эта очень важная авторская ремарка имеет едва ли не первостепенное значение для понимания авторской установки на подлинность, достоверность излагаемых событий. Ведь образ Грозного не один раз подвергался и подвергается художественной интерпретации (у М. Ю. Лермонтова, А. К. Толстого и др.), благодаря которой стало возможным объяснять его кровожадную жестокость государственной мудростью или суровой необходимостью.

Вспомним предисловие к известному историческому роману А. К. Толстого «Князь Серебряный», где автор говорит о том, что пощадил чувства читателей и отказался живописать ужасы эпохи Грозного: "В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя, он набросил на них тень" (А. К. Толстой. Князь Серебряный). Это симптоматичное признание стало своего рода  «проклятием»  русской литературы, когда последующие авторы взяли курс на либерализацию образа одного из самых страшных тиранов в истории России. В русской литературной и культурной традиции подобное отношение стало свидетельством едва ли не глубины и концептуальной «новизны» интерпретации.

Например, в не так давно вышедшем романе Бориса Акунина «Знак Каина» Грозный предстает жестоким, но одиноким и непонятым правителем, которого нельзя мерить обычными мерками, потому что он не от мира сего («богоизбранный») и носит на челе «печать Каина». Ефим Курганов против любого обеления тирании и считает, что нет оправдания зверствам тирана. И преступления его необходимо знать не приукрашенными, а во всей их безобразной наготе, чтобы ясно понимать, под каким бесчеловечным монстром жила Россия. Кроме того, освещение зверств Грозного имеет и психологический смысл. Осознание и нравственное отчуждение неизбежно ведет к переосмыслению и отторжению. Только в результате такой напряженной внутренней работы и отказа от многих сознательных заблуждений и фактических искажений люди начинают отделять зерна от плевел и перестают видеть сурового, но справедливого спасителя в кровавом, патологическом изверге. Только принятие фактов во всей их неприглядной красе может стать началом процесса внутреннего освобождения личности и, как следствие, — очищения исторической памяти нации от сумрачных призраков прошлого, считает автор. А очищение и освобождение, как известно, первый шаг на пути к оздоровлению.


3. ОТ РОМАНТИЗМА К РЕАЛИЗМУ

Схожий подзаголовок, декларирующий непридуманность и фактическую достоверность описываемых событий, имеет и следующий текст под названием «Алмаз мщения», составляющий вместе с двумя другими текстами — «Бриллиант-убийца» и «Бриллиантовый скандал» — «Бриллиантовую трилогию»: «Все персонажи реальны. Все их поступки, зафиксированные в нижеследующем повествовании, и в самом деле имели место в интервале с 1807-го по 1828-й годы». Здесь мы переносимся во Францию в эпоху величайших афер и потрясений, романтических чувств и неромантической жестокости…

«Алмаз мщения» – реконструированный псевдомемуар некогда известного, но сейчас основательно забытого французского писателя Жака Пеше, чьи записки бывшего полицейского в свое время вдохновили Александра Дюма на создание одного из самых известных своих романов — «Графа Монте-Кристо».
Здесь необходимо заметить, что для Ефима Курганова очень важна мифология города, который согласно шумерским представлениям является «моделью космоса», «вариантом мифологической системы», «объяснением мира, которое можно передать в словесно выраженном тексте» (Ефим Курганов. «Анекдот. Символ. Миф», 2002). Эта связь — мифологического облика места, где происходят преступления и психологических мотивов — раскрывается в романе «Алмаз мщения» причем очень нетривиальным образом, через псевдомемуар Антуана Аллю, одного из героев. В этом тексте Аллю дает ряд объяснений, почему жители Нима, городка на юге Франции, становятся так алчны, ненасытны и одержимы и что именно, какие силы толкают их на страшные преступления.

В «Бриллиантовом скандале» мы возвращаемся в Россию вслед за сбежавшей графиней, нашедшей приют в российской империи от революционной бури и, таким образом, перенося прямиком действие в Россию.
Необходимо заметить, внутри самой хроники есть свои мини-циклы: уже названная «Бриллиантовая трилогия», шпионская дилогия («Юность Санглена», «Наши в Париже») и дилогия о заговорах («16» и «Дело Политковского»).
«Дилогия о заговорах» имеетспецифический российский колорит, посвящена противостоянию личности и государства. Причем если в одном случае это противостояние обусловлено справедливым возмущением аморальностью и абсолютной безнаказанностью Николая Первого («16»), то в другом сам Николай Первый расследует дело о потерянном миллионе, пытаясь восстановить статус-кво в государственном бюджете («Дело Политковского»).

Небольшой текст «Юность Санглена» повествует нам о начале славных дел министра воинской полиции, легендарной фигуры отечественного сыска времен царской империи Якова Ивановича де Санглена. Так начинается мини-цикл, который условно можно назвать «шпионским». Сюда же входит более объемный текст под названием «Наши в Париже», представляющий из себя псевдомемуары Нессельроде, видной политической фигуры при российском дворе.

«Шпионский» цикл высвечивает специфику и преимущества псевдомемуаров, обнажающих то, что не решаются открыть официальные источники. Как правило, свои записки человек пишет с постоянной оглядкой на современников: личную или общественную репутацию, которая не позволяет высказываться с предельной прямотой и честностью. Кроме того, когда человек, пишущий мемуары, связан определенными договоренностями, состоял при государственной службе и не может раскрывать многих тайн. А в псевдомемуаре этот барьер снят, а страх преодолен. В этом смысле, псевдомемуар — один из самых свободных и смелых жанров. И один из самых сложных, поскольку для успешной реализации своего замысла автор должен обладать недюжинными фактическими знаниями об эпохе, быть ее «свидетелем».


4. ЗАГАДКА В. Ф. ОДОЕВСКОГО, ИЛИ ДЕТЕКТИВ-ИНТУИТИВИСТ

Совершенно особое место в структуре хроники занимает «Книга монстров или вечера у князя В.Ф. Одоевского», состоящая из большого количества эпизодов и новелл. В. Ф. Одоевский – фигура совершенно необычная в русской литературе и культуре, энциклопедист, литератор, ученый-просветитель и музыкант. Он оказал совершенно необычное влияние на русскую культуру не только своей широчайшей и необычайной для своего времени образованностью, но и фантастическими с элементами мистики повестями.
Для придания образу писателя-мистика и просветителя дополнительного шарма и экстравагантности (этого и правда было в личности князя с лихвой), Ефим Курганов наделяет и без того сверходаренного В. Ф. Одоевского еще одним необычным даром – ученый и литератор становится у него по совместительству… сыщиком! А точнее, частным детективом, помогающим раскрывать сложные, запутанные и страшные преступления. Все события в книге происходят вокруг небезызвестного в свое время салона Одоевского – дома писателя-ученого, где он устраивал званые вечера.

Интересно, что исторически детектив берет свое начало от рационального мистика Эдгара По, подчинившего решение криминальных загадок строгому рациональному анализу причин и следствий. Следуя методе гениального американца и решая криминальные задачи с помощью логических уравнений и дедуктивного расчета, этим путем шел А. Конан-Дойл и многие другие. Однако В. Ф. Одоевский в образе сыщика предлагает совершенно иной, противоположный метод: метод интуитивного (эктрасенсорного) виденья и восприятия действительности. Некоторые из своих воззрений, бывших совершенно новаторскими в его время, В. Ф. Одоевский изложил в своих произведениях и немногочисленных трактатах, дошедших до нас. Вот, например, как он понимал суть своего «протодетективного» метода: «В летописях медицины мы встречаем людей, которым раздраженное состояние зрения или слуха давало возможность видеть там, где другие не видали... угадывать происшествия, отдаленные на неизмеримое пространство»¹. В одном рассказе Одоевского в документально-художественной форме повествуется о странной истории, в которой простая женщина, крестьянка Энхен, сама того не ведая, проводит расследование преступления совершенного несколько сотен лет назад. Фактически рассказ «Орлахская крестьянка» является протодетективом, поскольку являет совершенно иную модель расследования. Спустя почти сто пятьдесят лет интерес к ясновидению, как малоизученному феномену, применявшемуся в криминалистике, возобновится и получит свое воплощение в романе Стивена Кинга «Мертвая зона» (и его последующей экранизации) и в книге Колкина Уилсона «Мир преступлений» в главе «Следователи-ясновидящие».

Взяв за основу интуитивный метод детективного расследования, Ефим Курганов реализует его, сделав самого В. Ф. Одоевского главным героем и практическим исследователем собственных научных открытий. Один из центральных персонажей «Книги монстров» – простая женщина-посудомойка, обладающая способностями сверхчувственного восприятия и общения с душами умерших. Она — верная помощница и постоянная спутница детективов, ведущих по ходу повествования расследование чудовищных преступлений, кажущихся вначале нелогичными и даже безумными. Но в большинстве случаев преступления совершаются обычными на первый взгляд людьми по заурядным, житейским поводам, что подводит нас к шокирующим выводам об окружающих. Если такие монстры живут во многих людях, то кто может поручиться, что они не живут в каждом из нас?.. Ответить на вопрос предлагается каждому читателю самостоятельно.


5. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРИЕМЫ И СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ «СТАРОЙ УГОЛОВНОЙ ХРОНИКИ»

Ефим Курганов моделирует/конструирует образ читателя, что тоже является традиционным и, вместе с тем, оригинальным приемом объективизации повествования. Истоки этой традиции мы можем вспомнить в пушкинском «Евгении Онегине», где автор постоянно обращался попеременно то к воображаемому читателю, то к критику и т. д. Однако, если для А. С. Пушкина этот прием диалога был, скорее, игрой, забавой (все «авторские отступления» по большей части раскрывают образ «автора», они риторичны, голоса воображаемого собеседника мы не слышим), то для Ефима Курганова это принципиальная сюжето и стилеообразующая примета, имеющая принципиальное значение. Участники его диалога не безгласны, а имеют свое лицо, свою позицию. В ниже приведенном отрывке, например, в форме письма автору от любознательного читателя-критика раскрывается целое мировоззренческое кредо:
«В предисловии вы говорите о «подложных документах», что создает впечатление, что речь идет о фальшивых документах, вроде векселей. В действительности документы – не фальшивые и даже не совсем выдуманные в смысле мистификации, а реконструированные, как вы любите говорить, и очень справедливо. Ваши документы – не менее фактичные, чем если бы были написаны собственноручно королевским советником Титоном. А эти последние могли оказаться совершенно поддельными в смысле фактов, если предположить, что графиня подарила также и ему маленький бриллиантик на память...
С точки зрения философской можно было бы сказать, что все есть конструкция, в том числе и так называемая «объективная реальность», а не только «историческая», моделируемая и ремоделируемая в соответствии с теми или иными интересами, которые делают ее похожей на шутовскую гримасу. Так что, вы с полным правом можете сказать, что эти ваши документы есть самые настоящие, а все другие – поддельные…»

Впервые в художественном тексте появляется образ умного, знающего читателя, сознательно сконструированный автором… В этом – оригинальность кургановских текстов, их непохожесть на другие историко-детективные и вымышленные мемуарные конструкции…
Объективности Е. Курганов добивается интересным и оригинальным способом. Не взглядом эпического повествователя, свыше и над читателями, а калейдоскопом субъективных мнений, художественных документов, реконструирующих частное, историческое мнение, по сути, художественный слепок эпохи. Автора «Старой уголовной хроники» не интересуют факты ради фактов, пустые, «лгущие» документы, дающие запротоколированную серую действительность, не имеющую ничего общего с жизнью. Нет, Е. Курганова интересует история – живая, яркая, многоцветная, поражающая буйством красок и энергией жизни. Даже если энергия эта направлена на недобрые дела, а сюжетообразующим ядром кургановской «Хроники» становится летопись преступлений.

Интересным приемом, уже более стилистическим, становится прием «говорящих» фамилий. Причем автор дает звучание, сходное с фамилиями реальных литературоведов (проф. Богомольников, Зорькин, Жульковский), что создает дополнительный комический эффект «узнавания» (Жульковский – Жолковский и т. д.) и намекает на истинность приводимых псевдодокументов и научную обоснованность их истолкования и интерпретации. Кроме того, эти исковерканные фамилии являются своего рода карикатурой, шаржем еще одного возникающего на страницах кургановской прозы образа – образа маститого исследователя-ученого, претендующего на знание истины в последней инстанции. Перечисления «заслуг» признанных научных авторитетов становятся пародийной самохарактеристикой каждого из них: «профессор Николай Богомольников (факультет журналистики и болтистики Московского университета), создатель фундаментального труда «Материалы к биографиям никому не известных авторов», академик Александр Лаврухин (Институт по собиранию литературного мусора Российской Академии наук), автор многих трудов, частично опубликованных» и т. д.

Интересен прием диалога персонажа с автором. Персонаж, меняющий имена, как фокусник (Калиостро, маркиз Пелегрини, граф Феникс) присылает письма автору уже в наше время, в ХХ веке. Таким образом, Е. Курганов показывает, что с течение времени интерес к историческим фактам и лицам не утрачивается и они продолжают жить на страницах своих книг. Не случайно и имя, выбранное таинственным отправителем – граф Феникс, отсылающее нас к мифическому образу вечно возрождающегося из пепла и бессмертного существа. Автор продолжает общаться с духом Калиостро в стиле его же спиритических и магических сеансов.
Причем Калиостро предстает в том же образе магистра и учителя-наставника: «мне приходилось немало встречаться со странными персонажами, заглядывать, так сказать в хтоническое подполье человеческого существования». Великий чудодей и Кофр продолжает свою миссию, становясь (уже как бы даже против воли автора) соавтором странной истории пропавшего ожерелья. Е. Курганов доводит до логического конца летопись документальных «заблуждений», показывая, таким образом, объективную реальность мозаикой смыслов, в которой нет и не может быть единой правды «для всех».

Хроника Ефима Курганова – своеобразная галерея исторических портретов, каждый из которых приоткрывает новую грань преступных деяний прошлого. Интересно, что кургановский Пантеон монстров неожиданным образом перекликается с другой книгой писателя, вышедшей ровно два года назад – «Русский исторический анекдот: от Петра I Александра III» – своего рода собрание анекдотических портретов. Учебник истории сквозь призму анекдота. История не парадная, а скрытая, тайная, с черного хода. Свод ярких событий, являющихся исключением из правил и тем самым еще более интересных, зачастую комичных. В «Старой уголовной хронике» автор продолжает тему скрытой от глаз повседневности. Но этот раз строительной формой, ключом к тайнам подсознательного становится детектив, а содержанием уже не свод исключений и забавных эпизодов, а летопись жутких, леденящих кровь преступлений. На такой интригующей ноте и завершается первый том – пантеон монстров. Остается только добавить, что мы будем с нетерпением ждать выхода второго тома, куда войдут тексты уже более близкой по времени нам истории века ХХ, близкой, но не менее страшной и монструозной, чем история века XIX, века минувшего.




_____________
1. Семиотика безумия // Под ред. Норы Букс. – Париж-Москва, изд-во «Европа», 2005, с. 265.


_____________
* Дебют в журналескачать dle 12.1