Редактор: Ольга Девш
(О книге: Вадим Месяц. 500 сонетов к Леруа Мерлен: Стихи и картинки; – М.: Квилп Пресс, Центр современной литературы, 2019.) «Отмечу, что это не сонеты, их число пока что не достигает пятисот, а Леруа Мерлен не прекрасная дама, а название строительного магазина», – так начинается авторское предисловие к этому сборнику, наверное, самому необычному поэтическому сборнику среди вышедших за последнее время.
Далее в предисловии Вадим Месяц практически оставляет потенциального критика без работы, столь же демонстративно вскрывая творческий метод, возможные аллюзии и собственную авторскую сверхзадачу. Мало того, чтобы окончательно обезоружить этого потенциального критика, сборник завершается послесловием, а точнее, отрывком из научной статьи поэта и филолога Елены Зейферт, в котором предложен уже филологический взгляд на представленные в книге стихотворения. Безусловно, столь основательный подход очень удобен для читателя, который помимо самих стихов получает сразу два взгляда на них – авторский и научный, но о чем писать в рецензии, становится совершенно непонятным. Но я рискну. Как известно, настоящая поэзия имеет то свойство, что размышления о ней неисчерпаемы. А провокативность названия заставляет подозревать, что все не так просто и с предисловием. Так что, придется нам еще раз перепроверить все приведенные выше утверждения.
Начнем с вопроса: сонеты ли это? На первый взгляд, ответ очевидно отрицательный: строк в каждом из стихотворений не четырнадцать, а двенадцать, вследствие чего нарушена классическая форма сонета.
Но, как известно, помимо классической формы у сонета существует и ряд производных форм, которые представляют собой разнообразные эксперименты с его структурой. Тогда возникает вопрос: если мы признаем производные формы – сонетами, почему нельзя признать ими «сонеты» Месяца? Тем более что эти «сонеты» (назовем их пока так) обладают многими признаками сонета настоящего.
Во-первых, они написаны свойственным сонету пятистопным ямбом. Во-вторых, не так все однозначно и с рифмовкой. Не все, но многие из «сонетов» в первых двух катренах имеют общую рифму, что также свойственно сонету классическому. А в сочетании с третьим катреном они делаются крайне похожими уже на сонеты «шекспировские», только без двух последних строк – «сонетного ключа». К слову, одной из разновидностей «шекспировского сонета» является и «онегинская строфа». Так что, если у вас как у читателя вдруг возникнут ассоциации с великим романом в стихах, то знайте – эти ассоциации не случайны. Впрочем, об аллюзиях на великий роман также упомянуто в предисловии.
Ну и третье, самое очевидное. В сборнике воплощен сонетный принцип соединения строф-«сонетов», как и в венке сонетов: каждая последняя строка одного «сонета» является первой строкой последующего. Хотя сами строки не собираются в новое произведение.
В общем, если «сонеты» Месяца и не являются сонетами в полном смысле этого слова, то до крайности их напоминают. По крайней мере, однозначно сказать, что это не сонеты – тоже не получается.
Но следует, конечно, отметить и то, чем сонеты Месяца отличаются от классических. И дело тут не просто в формальных признаках, вроде отсутствия «сонетного ключа» или замены двух заключительных терцин третьим катреном.
То есть, дело, конечно же, именно в них, но только потому, что именно в них и заключена философия сонета как формы. Уникальной формы, единственной из жестких форм средневековья, которая стала «своей» и в модернистской, и в постмодернистской поэзии.
Ведь что такое сонет? По сути, это идеальная форма для высказывания любой сложной мысли. Идеальное воплощение гегелевской триады «тезис-антитезис-синтез», где данный в первой строфе тезис сталкивается во второй строфе со своим опровержением, чтобы в первой из терцин или третьем катрене шекспировского сонета породить их синтез – общий вывод, поднимающийся над мнимым противоречием первых двух истин. Но это не конец, и в последней из терцин сонета классического или в «сонетном ключе» сонета шекспировского мы поднимаемся еще выше – к парадоксальной глубине сверхсинтеза.
Этого-то откровения и лишает нас поэт – нарушением классической формы. Концовка каждого из «сонетов» оказывается лишь началом для следующего, каждый вывод – лишь отправной точкой для развития новой мысли. Итога не будет. Истина всегда ускользнет от нас. И, конечно же, тут не будет – как в классическом венке – и магистрального сонета, подытоживающего все сказанное! Скорее уж, метод Месяца напоминает рэнга – «сцепление строф» в японской поэзии, когда каждая последующая строфа сочетается с предыдущей, но не с ее предшественницей, неожиданно поворачивая ранее заявленную тему. Такие повороты можно делать бесконечно, порождая один сонет за другим.
И тут возникает вторая загадка. Название сборника ограничивает количество «сонетов» конкретным числом – пятьсот. При этом Месяц честно признается, что в сборнике их не пятьсот, а меньше, добавляя загадочное слово «пока». Стоит ли нам ожидать, что когда-нибудь их общее число дорастет до заявленной цифры? Ограничится ли этой планкой поэт? И вообще, имеет ли какой-либо смысл в данном случае ориентироваться на какие-то там цифры?
Тут следует вспомнить, что «500 сонетов к Леруа Мерлен» – это не только поэтический сборник. «Сонеты» периодически публикуются на страничке Вадима Месяца в социальной сети Фэйсбук. Общность формы, общность адресата – той самой Леруа Мерлен, определенная периодичность публикаций позволяет сравнить «500 сонетов...» со схожими проектами ироничной интернет-поэзии, прежде всего, с циклами Виталия Пуханова про «одного мальчика» или про Алешу.
И для читателя – не столько книги, сколько фэйсбучной ленты – в обоих случаях возникает один странный эффект: регулярное повторение схожих по структуре текстов создает ощущение дурной бесконечности, которое усиливает заложенную в них иронию.
Но не только иронию.
Сходство с циклом Пуханова про Алешу состоит еще и в том, что, как и «сонеты» Месяца, он отталкивается от известного литературного первоисточника. Но если в случае Пуханова это великое стихотворение Симонова, то у Месяца – и это декларируется открыто – «20 сонетов к Марии Стюарт» Бродского. И там, и там подобное отталкивание приводит к тому, что, с одной стороны, доводится до абсурда пафос первоисточника, с другой – к тому, что часть этого пафоса переносится и на его «продолжения».
Что это за пафос?
Как известно, «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Бродского были написаны в память о несчастной шотландской королеве, которая лишилась жизни из-за любви. То есть это речь мужчины – к любящей женщине. Женщине, которая рискнула властью – ради страсти. А точнее, как и всегда у Бродского, – обращение даже не к конкретному историческому персонажу, который недостижим, – сколько к его образу, воплощенному в скульптуре и кинематографе. Не к живой женщине, а к своего рода символу вечной женственности.
Почему я так долго говорю о Бродском? Потому что именно его примеру следует Месяц, не столько пародируя, сколько продолжая.
Да, ирония «сонетов» очевидна, но она очевидна и у Бродского – по отношению к сонетам классическим. Не менее очевидна их – и Месяца, и Бродского – серьезность. Они оба – о любви. Не о любви к какой-то конкретной женщине, но о любви как таковой, об опыте переживания любви в жизни мужчины. Так же, как у Пуханова в цикле стихов к Алеше герой – вслед за Симоновым – обращает к своему адресату различные истины, рожденные пережитым травматическим опытом, герой Месяца раз за разом высказывает разнообразные переживания, вызванные пережитым им опытом любовным. Здесь за Бродским где-то на горизонте сознания маячит Блок со стихами к Прекрасной Даме (тоже – Л. М.). Маячит и еще кое-что...
«Леруа Мерлен». Задумывались ли вы, что, почему вообще выбрано такое странное имя для идеала? (Здесь мы переходим к третьей загадке предисловия). Это, кстати, реальные имена двух реальных людей – мужчины и женщины – ставших одной торговой маркой. Что этим хочет сказать нам поэт? Что любовь в нашем мире стала всего лишь брендом? Товаром, который хорошо продается?
Леруа Мерлен фонетически похоже на Лили Марлен – имя девушки из песни, которую в 1915 году перед отправкой на Восточный фронт сочинил юный поэт Ханс Ляйп (также составив из двух реальных имен одно). Один из переводов ее текста на русский язык сделал, кстати, Иосиф Бродский. В этой незатейливой песенке солдат мечтает о встрече после войны со своей возлюбленной. Песня стала хитом по обе стороны фронта, а в памяти человечества осталась символом того, что любовь все-таки побеждает смерть.
И вот, поэт начала 21 века вновь мечтает о встрече с Лили... простите, с Леруа Мерлен. Впрочем, в сонете «Струится кардамон и майоран...» эти имена поставлены рядом – Месяц верен своей стратегии раскрывать ключи к собственным стихам.
Вопрос – можно ли встретиться с идеалом? – скорее риторический. Задача заведомо не имеет решения, а история – финала. Этот цикл – как ремонт – мог быть лишь приостановлен по воле автора – и на любом удобном ему месте. Так что цифра 500 выбрана, скорее всего, просто как эффектное число. Так Коко Шанель – еще один символ женственности – назвала свои духи «Шанель № 5» просто потому, что ей нравилась цифра «5», а не потому, что до них выпустила четыре других.
Это с одной стороны. С другой стороны – а природа сонета предполагает, что любое явление должно быть рассмотрено с двух сторон – кто поручится, что в итоге их все-таки будет не 500? Цифра вполне двусмысленна, как двусмысленны и все стихи этого сборника.
Да, сборник двусмысленнен. Мы так до конца не понимаем, насколько серьезен поэт. Несмотря на весь драматизм содержания, неустранимые ассоциации с рекламой не дают избавиться от комического эффекта. Мы не знаем, сонеты ли это. Мы ничего не знаем, оказавшись пленниками поэтической игры.
Впрочем, есть одно обстоятельство, которое позволяет качнуть чашу весов в одну сторону. Это обстоятельство – наличие в сборнике – несмотря на кажущуюся дурную бесконечность – внутреннего сюжета.
Настроение лирического героя переменчиво. Он то собирается бежать с возлюбленной на звездолете, то грустит – о несовершенстве этого мира или о собственном несовершенстве, то надеется на счастье с возлюбленной, то отчаивается в нем. Надежда сменяется отчаянием, а отчаяние – надеждой.
Промежуточный итог мы находим в сонете «И ты нашла мужчину побогаче...». В нем внезапно выясняется, что «Ты», к которой обращены «сонеты» – это не Леруа Мерлен. Леруа осталась герою взамен той, утраченной, настоящей любви...
Так что же выходит, Леруа – лишь симулякр, заменитель возлюбленной, сигаретный дым от сигарет «LM», любимых сигарет Бродского?
На сонете «Мое потустороннее лицо...» происходит еще один перелом. Меняется разновидность строфы – теперь это терцины. По четыре – в каждом «сонете». С особой рифмовкой: первая строчка рифмуется с первой, вторая со второй, третья – с третьей. Вспоминается уже не Шекспир, а Данте. Который, как известно, любил Беатриче и путешествовал с нею по загробному миру. И действительно, в заключительных сонетах речь идет о смерти. На этом, вроде бы и заканчивается эта история, а вместе с ней – и книга.
Но мы сделаем еще один шаг и попробуем найти более высокую истину.
Да, лирический герой погибает. Но и в смерти герой обращается к своей возлюбленной, и то чувство – которое он испытывает к ней – неожиданно делает его живым.
Ответ не важен. Не имеет значение, реальна ли возлюбленная. Важно лишь то, что чувство, которое испытывает герой – подлинно.
И это, наверное, единственный достоверный вывод, который можно здесь сделать. Финальная статья Елены Зейферт называется «Постмодернизм посмертного извода». Пожалуй, это действительно он. С той только оговоркой, что в нашем литературоведении сложилось странное понимание постмодернизма – как отрицания чего-то истинного. В действительности же подлинный постмодернизм – последний хранитель истины. В ситуации, когда высокие и важные слова скомпрометированы частым и ложным их потреблением, постмодернизм хранит их чистоту за полуулыбкой, за иронией, за цитатой, за избеганием окончательной ясности.
Классическая форма и эксперимент, пафос и ирония, любовь и эротика, тоска и радость – сборник противоречив, словно жизнь. Каждая из противоборствующих сил отрицает другую и, отрицая, утверждает ее. Эта книга действительно не имеет финала. Поэт лишь приостановил ее. Приостанавливаю эту рецензию и я. Наверное, можно было бы сказать что-то еще, но, сколько ни говори, всегда кажется – что-то важное ускользнуло. Так что, лучше – просто читать стихи. Которые, как известно, имеют возможность сообщить это важное душе напрямую, в обход разума.
Да, еще одно. Обычно рецензия предполагает цитаты. Их не будет. Думаю, те читатели, которые дочитали до этого места, не будут спрашивать, почему.
скачать dle 12.1
