ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Анна Жучкова. ЧЕТЫРЕ ВЫСТРЕЛА В УПОР

Анна Жучкова. ЧЕТЫРЕ ВЫСТРЕЛА В УПОР



(О книге: Андрей Рудалев. 4 выстрела. – М.: Молодая гвардия, 2018. – 512 с.)


Несмотря на задачу прославить «новый реализм» и его представителей, Андрей Рудалев нечаянно уложил всех наповал, пародийно развенчав и само направление, и творчество своих друзей. «Новые реалисты», по Рудалеву, борются с «пустотой» правдивым изображением «новых реалий». «Пустота» упоминается в книге 180 раз, «правда» - 118. Шаманское повторение одного и того же ради большей убедительности - главный прием Андрея Рудалева. Он очень старается насадить разных авторов на суровую нитку «нового реализма», но приводит это к карикатурности: «светлый, жизнеутверждающий писатель Сенчин», «воин света Захар Прилепин», «начинает светиться для внешнего мира» Шаргунов, «вы увидите свет» - проповедует Садулаев.
Близится время светлых годов,
Клич пионеров — «Всегда будь готов!»

Глава 1. «Светлый писатель Роман Сенчин» (на титульном листе он назван Русланом, вероятно, чтобы дотянуть до заявленного образа).

В главе про Сенчина можно выделить три основные мысли:
1)Сенчин пишет противно и скучно не потому, что не умеет иначе, а чтобы читателям захотелось сбежать в иной, лучший мир: «Роман Сенчин ходил по грани, отделяющей настоящую живую литературу от ее имитации, подделки. В его мире было крайне неуютно, из него хотелось бежать».
2)Сенчин пишет противно и скучно, чтобы самому «не стать насекомым»: «автор не поддается логике мира, не погружается в тенета привычки, не становится насекомым».
3)Сенчин противный, потому что правдивый. Он «сознательно пошел на стиль, напоминающий графоманский, - ради правды. Его писательский путь можно сравнить разве что с лествицей христианского подвижника, ушедшего от мира в пустынь, затворившегося в келье и ведущего непрестанную брань с многочисленными искушениями, с кознями врага рода человеческого».
Графоман от бога, одним словом. Но светлый.
Вместо анализа текстов Сенчина Рудалев пересказывает их сюжеты, цитирует статьи Сенчина, статьи про Сенчина, а то и просто переписку Ильи Кочергина в фейсбуке с женой (о Сенчине). В перерывах же между цитатами он повторяет то же своими словами, и тогда становится понятно, почему книга на 80 процентов состоит из чужой речи, у Рудалева получается хуже:
Павел Басинский: «Сенчин - писатель честный. Проза у него честная. Как, знаете, говорят "честный продукт". Без химии и стимуляторов выращенный. И стиль у него честный. Без щегольства, без метафор почти»;
Андрей Рудалев: «Роман – педант. Он педантично относится и к реальности. Эта педантичность делает его негнущейся железякой, которая своей стойкостью и последовательностью и совершает чудо».
Не только литературные, но и биографические портреты в книге крайне односторонние. Сенчин в музыке – это «глэм-рок в стиле borhes live» (Игорь Попов). Но Рудалев совсем мало говорит об этой стороне жизни писателя, только цитирует трек из его альбома «Крайний неформат»: «Как существовать такому чму?»
Не знаю как. Я не считаю Сенчина чмой. Но из книги Рудалева узнать, что это не так, у вас не получится. Максимум, вас могут уверить, что это чмо светлое.

Глава 2. Айсберг «Сергей Шаргунов»

Рудалев берет в кавычки не сравнение с айсбергом, а имя Сергея Шаргунова. То ли сомневается, что Сергей реален, то ли видит перед внутренним взором некий айсберг, которому присваивает имя Шаргунова. В общем, в окружении «светлого писателя Сенчина» и «воина света Прилепина» Шаргунов что-то не очень светится.
Похоже, Рудалева смущает «недопацанство» Шаргунова. Ради преодоления этого чувства он периодически называет Шаргунова «Серегой». Но окончательно признает его своим лишь благодаря Прилепину: «Сергея я не раз встречал на литературных семинарах, и, право слово, его черную башку, с наглыми, веселыми глазами просто невозможно не заметить в любой толпе, на любой вечеринке». Ну, раз уж сам Захар «по башке» узнает, то точно свой. Приняв Шаргунова в пацаны, Рудалев подключает его к делу преодоления «новым реализмом» окружающей «пустоты». «Именно отрицание траура, преодоление пустоты стало знаменем поколения, которое заявило о себе в литературе в первое десятилетие нового века». Сергей Шаргунов «преодолевает фальшивое и распадное. Отрицает траур. Идет по пути к свету, к чуду».
Отрицать можно что угодно, не вопрос. Хоть пустоту, хоть траур. Но вот преодолеть пустоту отрицанием никак не получится. Преодолеть пустоту можно только созиданием, но герои Шаргунова этого не умеют. Основная характеристика в описании Шаргунова – все не так, как кажется.
Вам кажется, что Шаргунов пошел в политику ради того, чтобы пойти в политику? Нет. «В Госдуму он шел, чтобы "милость к падшим призывать"». (Я задумалась, кого имеет в виду Андрей Рудалев под «падшими»? Чиновников? Сергей будет писать о них, а мы их прощать? Или падшие – это те, кому Сергей помогает: учителя, врачи, пенсионеры, подростки? Но почему тогда «падшие»?)
Вам кажется, что Шаргунов чересчур занят собой? Нет, это он выращивает в себе свет: «личная честность, личное "я" перед зеркалом – и в этом нет никакого нарциссизма. Это и есть личное внутреннее делание. Погружение вовнутрь, в себя. Наполнение светом себя внутреннего, после чего ты начинаешь светиться и для внешнего мира, освещать его».
Кстати, в первой главе нам не объяснили, откуда свет в светлом писателе Сенчине. Вероятно, отсвечивает из Шаргунова. Ведь Сенчин и Шаргунов подружились на ниве «нового реализма». Об этом, а также о том, что словосочетание «новый реализм» придумал Сергей Казначеев, говорится в рассказе Сенчина «Новый реализм – направление нового века». А вот в книге Рудалева - не говорится.
Но Рудалев придумывает свой способ доказать, что Шаргунов – ценный писатель. Сопоставить его с известной личностью: «Миру идей и миру действительности несвойственны застылость и определенность», — писал в свое время Дмитрий Лихачев о Федоре Достоевском. По этому же принципу действует и Шаргунов, отлично понимающий, что любая ограниченность, односторонность ведет к закостенелости и смерти»; «ведь он, как и Анастасия Ивановна Цветаева, чувствует преимущество детей перед взрослыми»; «Шаргунов – это наш Маяковский».
Спасибо хоть, что не наше всё.
Потому что наше всё – герой следующей главы.

Глава 3. «Воин света Захар Прилепин» и его «светоносность»

Тут надо помедитировать над оксюмороном: «воин» Захар Прилепин, «светоносность» Захара Прилепина.
Дальше будет настойчиво повторяться еще одна парадоксальная мысль: Захар Прилепин – настоящий мужчина.
Настоящие мужчины, как я успела понять за свою жизнь, бывают двух типов: деятель и мыслитель. Первый находит свою правду в конкретном деле, которое делает до конца, чего бы это ни стоило. Второй стремится к пониманию и смирению, то есть гармонии с миром. И второе подчас требует большего мужества и силы духа, чем первое.
Но Захар не деятель - ни одного дела он не довел до конца. Ладно, писателем настоящим не стал. Но ведь и семью, о которой трубил на каждом углу («четверо детей от одной жены»), оставил. Уехал на «веселую» войну, после чего жизни не стало семье от вандалов. И когда жена в панике спрашивала, как быть, ответил: приезжайте на Донбасс. «Пишу жене: "Приезжайте ко мне, тут безопасно". Всерьёз написал» («Некоторые не попадут в ад»)… В общем, то, что и не мыслитель, доказывать уже не надо.
Но Рудалеву это не мешает: «Захар, Захарка, Захарушка. Пророк Захария, который много заботился о нравственном возрождении народа. <…> Солнечный человек. Светлый. Свет в соединении с силой. <…> Он – эхо отечественной истории, культуры, судьбы».
Прилепин как эхо отечественной культуры - удачная метафора. Я бы вообще назвала эту главу «долгое эхо друг друга», так как Рудалев не только видит себя эхом Прилепина (и книгу пишет по просьбе Захара), но и как критик улавливает лишь эхо литературного процесса, в 2018 году отмечая, что со времен Марининой и Донцовой что-то начало меняться: «И теперь уже давно спикеры от литературы не Донцова и Маринина, а значит, что-то меняется».
Захар у Рудалева – личность цельная, гармоничная, развивать которую – только портить. Он дан нам весь, целиком, как кусок совершенства. И потому пребывает всегда в состоянии счастья. Сомнения и трагичность ему не свойственны. Лимонов, пишет Рудалев, не захотел видеть Захара преемником по партии, поскольку Захар «подросток – не по возрасту, но по отсутствию трагизма в жизни». Это радует Рудалева: «Прилепин преисполнен счастья, а относительно трагизма он сам заявляет, что его нет в его жизни. Гармоничность и цельность натуры — отличный оберег».
Односторонность, доведенная до фанатичности, дает потрясающий эффект:
Захар не думает – это плюс. Зачем думать, если он и так не ошибается: «Думанье у Захара становится антиподом делания. «Я вообще не думаю», — заявил автор-рассказчик в рассказе «Ботинки, полные горячей водкой». <…> во вступлении к сборнику «Я пришел из России» он пишет, что не собирается и не хочет «мыслить и страдать». В мыслительном процессе есть что-то нарочитое, искусственное».
Захар избегает сложностей и осознанного преодоления трудностей – Рудалев делает его святым: «Это свет, это радость, счастье, ликование. Но есть и тьма, чернота, разлад, территория розни, которую Захар всячески старается оградить, увести на периферию».
Захар собирает полк – Рудалев приравнивает его к пресветлым князьям: «Надо становиться духовной крепостью – обителью, выстраивать храм общности – собирать полк. Ширить единящее начало, которое вытеснит идолов розни и сбросит их в Днепр».
Рудалев защищает Захара от нападок читателей, которые воспринимают его творчество «на уровне субъективных ощущений «рожа мне твоя не нравится, пацан». «Всё это малопродуктивно», - говорит Андрей и тут же приводит свои собственные ощущения в доказательство, что Захар гениален: «после каждого рассказа <…> как после бешеного спуска с крутого склона, сердце безумно колотится и по инерции хочется кубарем двигаться куда-то еще, дальше, носиться в безумном вихре. <…> А потом закричать, визжать от восторга, кататься по траве и пробовать ее на вкус. Я не знаю, что это. Энергия, напор, мощная витальная сила, страстность, безудержная любовь и зубодробительная жесткость, идущая от лидера-оратора?.. Сложно сказать».
Рудалев не скупится на похвалы Прилепину, но упускает в своем панегирике деталь, говорящую о главной беде Захара – неуверенности, слабости и раздвоенности: «он дал мне свою визитку. На ней с одной стороны значилось: Захар Прилепин, литератор. С другой — Евгений Лавлинский, главный редактор "АПН Нижний Новгород"». От сложности самоидентификации и нервозность Прилепина, и страстное желание понравиться. Уцепиться за кого-то… Лучше за всех сразу. Преданно заглянуть в глаза и спросить: скажи, я ведь хороший. Хороший, да?
«Для него невозможны депрессия, хандра, сплин», – пишет Рудалев. На самом деле, он в них живет. Остальное – бравада.
Рассказ Прилепина «Петров» из «Сборника семь жизней» - метафора его собственной пустоты и раздвоенности. «Он олицетворяет собой угасание жизни, как поломка машины, из-за которой он замерз, как разрядившийся телефон. Как оказалось, и в автомобиле у него ничего нужного не было. Пустой багажник, пустой бардачок. Сама его жизнь разрядилась. Жизнь, которую пожрала пустота и растворила в себе». Хорошо описывает Рудалев Петрова, не замечая, что говорит-то на самом деле о Прилепине, который, замерзая на обочине Петровым, одновременно проносится «на бешеной скорости жизни в джипе, с семьей» журналистом Лавинским.
Также не замечает подоплеки прилепинского текста Рудалев и в трактовке сцены из романа «Санькя», которую считает ключевой для творчества Захара. «В рассказе о посещении Тишиным деревни есть один очень символический эпизод: очистка от лопухов речного пляжа, на который он любил в детстве приходить с отцом. Этот пляж никто теперь не посещал, на его месте "расползся песчаный пустырь", который весь зарос "некрасивым лопушьем", заглушившим всё ясное и чистое. Саша стал освобождать пляж, выбирать с корнем лопухи, пока не уничтожил все ростки. После трудов пляж предстал, будто "переболел какой-то заразой". Преодоление этой заразы, очистка от сорняков, превращающих чистое и притягательное место в пустырь, — это и есть дело Саши. И этот пляж, заросший лопухами, конечно же, аллегория заброшенной России, которая ждет мужских рук. Символ времени, которое было "дурным, неправедным, нечестным", но эту инерцию надо переломить — вырвать лопухи с корнем».
Не хочет Рудалев видеть очевидного. Раньше пляж был пляжем. Потом стал берегом, заросшим лопухами. В природе, как и в жизни, все меняется, оставаясь гармоничным. Но вмешательство потерянного Саньки, который хочет вернуть прошлое, превращает природу в пустырь, переболевший какой-то заразой: «Часа через полтора на месте пляжа не осталось ни одного ростка. Лишь торчали кое-где коренья, оборванные. Пляж не стал ясным и чистым, как в детстве, нет. Пляж будто бы переболел какой-то заразой, оспой — и лежал неприветливый, весь в метинах и щербинах» («Санькя»).
Прилепин стремится навязать жизни свой, иллюзорный порядок, а привносит болезненную пустоту. «Мы живем внутри страшной, неведомой нам, пугающей нас пустоты» («Санькя»).

Глава 4. Герман Садулаев

Писатель, о котором Рудалев станет говорить после Прилепина, проиграл заранее. Но Герману повезло - разогнавшись в восхвалениях Захару, автор не сразу останавливается:
«Герман – воплощенная совесть, мудрость, честность, сила. Именно такой человек может и должен стать ходатаем за людей. Это большое счастье иметь такого представителя во власти, как Герман Садулаев».
Раздвоенность Садулаева (тут Рудалев видит раздвоенность, потому что Садулаев сам о ней говорит), он объясняет предназначением писателя «упорядочивать хаос». Ну как объясняет – повторяет вслед за Германом: «он называет свои книги "алмазным куском дерьма", через который проявляется свет: «И вы увидите в них свет, Истину, Будду. В сценах секса, в падении духа, в мерзости и растлении. Ибо вершины мои и пропасти». В главе о Садулаеве особенно видно нежелание Рудалева напрягаться. Он ограничивается пересказом книг и интервью Садулаева, от себя не добавляя уже почти ничего: «Я, наверное, не просто великий философ, я великий пророк, у меня миссия, ведь я видел Город солнца <…> Я запланировал себе невиданную карьеру: стать святым, подвижником, религиозным лидером, реформатором и всяческим спасителем душ».
А, да, эта глава называется «Бриллиантовые дороги». Вспоминая «алмазный кусок дерьма», даже не хочется думать, из чего они состоят.
Хотя эта метафора подходит и книге Рудалева. Столько лести, столько славословий, столько «света», «святости» и «правоты», а на выходе – пшик. Ни анализа, ни подведения итогов, ни хотя бы обзора дискуссии о «новом реализме», которая велась в литературе все эти годы. Только пересказы текстов, интервью и статей четырёх героев книги. Да и то не всех и не глубоко.

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 778
Опубликовано 28 июл 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ