Опыт авторского комментарияПо словам критиков, «Античные стихи» Елены Зейферт отличаются «сочетанием интенсивной метафоричности и отчётливой документальности, почти научной фактографичности» (Андрей Тавров), «вещностью и метафоричностью, прямотой и иносказанием одновременно» (Ольга Балла), что с учётом «точки отсчёта», изображаемой автором изнутри античной эпохи (как будто не было других эпох), приводит к ощущению подлинной античности. По мнению Александра Скидана, «Античные стихи» Елены Зейферт счастливо избегают множества ловушек, поджидающих любого, кто обращается к поэтическому (и мифопоэтическому) наследию древних, прежде всего – стилизации и комически-иронического снижения». Они «мощный синтез, вбирающий разные поэтические традиции и опирающийся на точное филологическое чутье и знание классического мира (знание, которое, однако, не довлеет эстетической свободе обращения с материалом, а сама эта свобода не впадает в эстетизм). В тематическом центре этих стихов – трансформация, метаморфоза». По мнению Елены Зейферт, художественное произведение самодостаточно, оно не требует авторских пояснений и даже чуждается их как «авторского послесловесного», но авторская рефлексия как одновременно автономный и примыкающий к основному тексту комментарий начинает активизацию в начале XXI в. Предлагаем вниманию такого рода рефлексию. Фрагмент цикла Зейферт «Греческий дух латинской буквы» см. в НЛО, № 150 (2), 2018. __________________
В этих стихах для меня важна «точка отсчёта» внутри античности, художественное время именно в той, античной, эпохе, изнутри неё, что и даёт впечатление правдивой, подлинной античности (конечно, на самом деле она «аберрация аберрации», если учесть, что история текла в то время от мифа).
Далеко не всё, что видится в цикле как метафоры, – на самом деле метафоры, но и реалии становятся здесь метафорами. В стихотворении «пятнадцать кораблей ты спрятал, Эвриал, в духовое нутро Троянского коня…» кулачный боец действительно нарабатывает технику в борьбе с тенью или мешком с песком, но в тексте это метафорично:
от кого тебе было легче увернуться? от духа тяжёлого песка в мешке
или тени твоей, Эвриал?«Кастул» переводится «вооружённый», «разрушительный», это и имя, и олицетворение римского солдата, и живой человек:
зверь Кастул крупный скачущий мул с голосом осла
ради крови он оставил и жерди и котелок
(«Римская Греция»)Над текстом этого стихотворения, как и над другими, может вырасти голографическая историческая мистерия, текущая от метафор-реалий. В римском легионе было не так много римлян, новобранцев призывали в Египте, Малой Азии, где угодно, порой им тут же давали римские имена и гражданство. Молодой Рим и не совсем Рим. Легионер – самый выносливый солдат в мире, он, как вьючный мул, нёс на себе походные тяжести, после марш-броска мог воевать. Когорта состояла из центурий, в бою солдат ориентировался на центуриона, по его поперечному гребню на шлеме. Греки наступали фалангой, очень манёвренным организмом, с копьями в разных плоскостях, но фаланга была хороша только на равнинной местности, ибо в ней важны глубина и строй шеренг. Ко II веку до нашей эры греки изнурили себя безуспешными войнами, Рим же наоборот преуспел в Пунических войнах, уничтожив своих мощных оппонентов. Но пиетет к Греции у римлян врождённый, даже при завоевании Греции.
Метафора зависит здесь от мифопоэтики лирического персонажа. Так, Тиберин совпадает с Тибром, как гений места он заполняет его. Когда встаёт Тиберин, в стихотворении река стеной падает на город и пр.
Важно перекрёстное опыление метафор-реалий, их обмен признаками, стяжение их признаков. Таковы лев и бык в начале произведения «Полинику»:
лев в шкуре на твоих плечах
и протяжная клятва
преданных тебе рук, погружённых в кровь быка, –
скреститесь лбами, тяжёлой лапой, ноздрёй с провисшее солнцеЗдесь мёртвые лев и бык скрещиваются в воздухе в один образ, состоящий из их общих штолен.
Персонажи моих античных стихотворений в основном те, что казались второстепенными, но они более живые, чем известные, и в силу не-хрестоматийности мы не утратили доверия к ним. Герои восходят к мифу и истории, но в то же время Кастул или, положим, Аго и Апелла – придуманы, таких персонажей под такими именами не было. Домысел и в фактах: к примеру, Гера считает Эака лелегом, доэллином, да и Гере это приписано от неизвестного читателю бога, обратившего свой монолог к Эаку.
Художественное время и пространство – от доэллинистического до Византии. Я пробую в цикле разные регистры – от возвышенного (Эвриал, Тиррен), трагического (Полиник) до сатирического (политика – Фокида), даже шутливого (Оры). Кроме привычного монолога, беру форму диалога. В моих античных стихах немало подтрунивающей, с оттенком трагики политики – Дельфы и персы, Рим и Сабины, этруски...
В цикле очень важна тема двуязычия – как человеческого (Тиррен уходит из Лидии и обретает этрусский язык, Квирин – божество сабин, римляне брали в жёны иноязычных женщин), так и языка смертных/языка бессмертных. Если Халкиду окликнет человек, она превратится из птицы в греческую местность, и будет ждать оклика бога (это моя догадка); человек должен называть ее Киминдой.
Современная лирическая героиня возникает в стихотворениях об Эвриале, Халкиде, Тиррене, гигантомахии.
Цикл пронизан мемами. Так, лев – реалия, ставшая метафорой. Полиник действительно носил львиную шкуру. Кирена действительно убивала львов, но дарила ли их отцу?
лучница кусает губы
да, она охотница, она возница, сколько львиных шкур она подарила отцуВ «Тиррене» оживает этрусская фреска:
к ногам коня прижмётся собака лев вырастет из-под земли
и оближет грифона
В «византийском стихотворении» лапа самосского греческого льва больше ромейского солнца:
это заходящее солнце. лев острова Самос лапой может
накрыть его, лапой, когти которой – Пифагор, Эзоп, Эпикур и зарытый
на острове Гипербол. греки, это были греки!Лисимах действительно победил льва в схватке, чем снискал особое уважение царя:
Александр был изумлён – ты схватил льва за язык, и язык его остался
в твоей железной руке. Этот лев становится «внутренним»:
вывернись
наизнанку – твой внутренний лев сегодня ещё не ел. Внутренний ужас Ясона – его погибший сын Мермер, который был убит матерью Медеей или разорван львицей.
колхи,
внутри меня
красное дерево Мермера, плавают его детские пальцы, размокший лён
глаза его всегда открыты от ужаса
у львицы было лицо его матери зубы драконаУ трона дельфийской пифии в моём стихотворении «львиные лапы», причем благодаря стихотворному переносу львиные лапы на секунду принадлежат самой пифии:
пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр, умри. у неё тёмный, надорванный
язык,
львиные лапы
у её трона, драгоценная красная ткань падает на лицо, остро пахнет
говорливый лавр в руке, чёрные пики
мокрых больших
ресниц.Но порой мемом становится связка балансов, а не предметный образ.
Сравните два контекста:
диадохи – роза в руках Александра, у неё нет тела,
ибо ветер стих. («Александр был изумлён – ты схватил льва за язык, и язык его остался…»)
гераклиды пройдут сквозь тебя. это приятно, последний царь.
скоро осыплются на землю архонты Аттики – грубые железные лепестки. («пифия говорит тебе руками, укушенными пальцами – Кодр, умри. у неё…»)
После жертвенной гибели Кодра жители Аттики увековечили его память, оставив его последним царём, и кодридами начали управлять архонты. Когда Александр Македонский умер, диадохи разделили его царство. Линейное, поочерёдное властвование архонтов и синхронные распри диадохов в моих стихах подобны розе, лепестки которой – преемники власти. Только при их гармоничном взаимодействии роза видна целиком. Образ этой целой невидимой розы – тоже мем.
Античный цикл «Греческий дух латинской буквы» – поиск языка, на котором можно говорить об античности, чтобы она стала узнаваемой.
Один из секретов моих «античных» в том, что они всегда пишутся на память, без открытых словарей и источников. Потом, конечно, можно заглянуть в источники и подштриховать. Но не дай Бог прикоснуться углом книги к рождающемуся телу – его энергия не пуглива, не обидчива, не надменна, она просто живая, театр её памяти прав.
скачать dle 12.1
