ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Юлия Подлубнова. ВТОРОЙ УРАЛЬСКИЙ АНДЕГРАУНД

Юлия Подлубнова. ВТОРОЙ УРАЛЬСКИЙ АНДЕГРАУНД



Уральский литературный андеграунд принято приравнивать к сумме творческих и литературтрегерских практик молодых непризнанных авторов на рубеже 1970–1980-х гг. Его существование обусловлено отчасти нежеланием молодежи вписываться в идеологические и эстетические рамки советской литературы, отчасти конфликтом отцов, наделенных литературной властью, и детей, истово верящих в свои творческие способности, которые хотелось реализовывать вне круговой поруки социальной лжи. Разумеется, андеграунд  сильно мифологизирован, в жизни все было не так романтически прямолинейно. Поэтические выступления иногда запрещали, социальные лифты закрывали от идеологически неустойчивых и склонных к культурному хулиганству, с кем-то вели длинные задушевные разговоры в скучных серых комнатах КГБ, но та же самая запрещенная молодежь вполне себе могла сотрудничать с комсомолом, делать карьеру в советских учреждениях, ходить на поклон в Союз писателей и принимать помощь от литературных чиновников. Сюда же стоит добавить, что не все уральские авторы, бывшие некогда молодыми и непризнанными, посчитали убедительными концептуализации Виталия Кальпиди или Анны Сидякиной (см. книгу «Маргиналы. Уральский андеграунд: живые лица погибшей литературы»), развивающих идею существования андеграунда на Урале в 1980-е. Вспомним слова Андрея Матвеева (в начале 2000-х он стал известен под литературной маской Кати Ткаченко): «У нас не было андеграунда никогда. У всех было ощущение, что мы когда-то выйдем из стола. В андеграунде мы находились вынужденно. Да я и не дружил с писателями никогда, я больше с рокерами дружил – в них был адреналин. И там был андеграунд, со всеми принципами. В литературе – не было». Но вот в чем дело: существовал ли уральский литературный андеграунд или существовал, но не совсем андеграунд, если сравнивать с другими опытами «второй культуры», уже не столь важно – миф трансформировал под себя реальность. Он – литературный факт.

Что касается молодежи 1980-х, то теперь они уже состоявшиеся и во многом легендарные поэты и писатели, почитаемые и  любимые не только на Урале. В регионе же – и вовсе власть – и символическая, и вполне объективированная, если смотреть на функционирующие структуры и институции. Где-то в прошлом остались суровые советские ортодоксы, витальные и либеральные (но не всегда, не во всем, не для всех) шестидесятники, комсомольские поэты-карьеристы и осторожные конформисты 1980-х (похоже, их помнит только Олег Дозморов, задумавший на противоположной окраине Европы составлять антологию уральской поэзии позднего советского времени). Институциональная и символическая власть ныне у семидесятников и восьмидесятников, уже консервативных, уже апеллирующих к канонам, уже не готовых к переменам и диалогу с тем, что не соответствует их представлениям о художественности. Я сознательно утрирую – многие из них очень симпатичны как люди, если не спорить о литературе (а как о ней не спорить?), однако реальность такова: дети пришли на место отцов, стали отцами для новых детей и – неизбежно – участниками новых конфликтов.

А с кого делает жизнь нынешняя уральская поэтическая молодежь? Вопрос не такой простой, как может показаться, и ответ на него неизбежно наводит на мысль о существовании на Урале нового литературного, большей частью поэтического андеграунда.

Новый андеграунд не образовался сам по себе. Его генезис стоит вести от проектов Василия Чепелева, ориентированных на «Вавилон» и инициативы Дмитрия Кузьмина. В неформальных условиях Екатеринбурга начала 2000-х выращивалось принципиально новое поколение, свободное от свирепых условностей советской поэзии, а подчас и от классических традиций, если понимать их предельно широко – как все, что в традиционном литературоведении не принято называть авангардом. Действующими инструментами работы с молодежью стали чтения на разных площадках города (потом получившие названия «Стихи о», кураторы – Василий Чепелев и Леля Собенина) и Всероссийская премия «ЛитератуРРенген» (кураторы – Василий Чепелев и Елена Сунцова).

Не менее эффективна была педагогическая работа поэтов Евгения Туренко в Нижнем Тагиле и Андрея Санникова в Екатеринбурге. Туренко формировал личности – тот, кто до Туренко только рифмовал, становился обладателем собственной художественной оптики и мог развиваться в любом направлении, хотя определенное влияние наставника на тексты наставляемых ощущалось. Внешним триумфом Туренко стало получение Наталией Стародубцевой премии «Дебют» в 2001 году. На самом же деле, настоящим триумфом стоит считать многолетнее творчество его учеников, состоявшихся и вполне успешных поэтов. Что касается Санникова, он учил молодежь избегать очевидного, ускользать от предписаний и канонов, работать в пространстве абсурда и алогизмов.

Большое влияние на формирование молодежного движения на Урале сыграли и проекты Александра Петрушкина – от фестивалей «Урал-Транзит» и «Тыдымские чтения» до создания портала «Мегалит» и журнала «Новая реальность».

Так из условного круга Чепелева стали известны Тарас Трофимов, Денис Сюкосев, Вита Корнева (еще и «тагильская», еще и санниковская), чьи первые книги Дмитрий Кузьмин выпустил в серии «Поколение». В Челябинске материализовался Андрей Черкасов, также не оставленный за пределами «поколения», но быстро разменявший свои локации на Москву. Где-то тут же уверенно вошла в литературу Мария Ботева.

Так к концу 2000-х стала легендой «тагильская школа поэзии»: СССС – Елена Сунцова, Наталия Стародубцева, Екатерина Симонова, Алексей Сальников, а также Елена Баянгулова, Руслан Комадей, Ольга Мехоношина и др.  И ее «заочники»: Наталия Санникова (еще одна С) и Александр Петрушкин.

Так Андреем Санниковым были выращены Сергей Ивкин, Владислав Семенцул, Артем Быков, Евгения Вотина, Мария Кротова, Марина Чешева, Елена Оболикшта и др. – у всех, стоит признать, ощущается санниковская школа.

Старшие охотно публиковали, издавали, продвигали молодежь. 2000-е, если оценивать ретроспективно, выглядят и вовсе идиллически: конфликты старших и младших носили более бытовой характер, нежели литературный. Апофеозом межпоколенческой эмпатии стал 3 том антологии «Современная уральская поэзия», выпущенный Виталием Кальпиди в 2011 году, – возможно, лучший из всех томов проекта.

Уже в начале 2010-х ситуация начала меняться. Уехал в Венев, а затем умер Евгений Туренко. Екатеринбург внезапно остался без Василия Чепелева. Перестал вплотную заниматься литературной педагогикой Андрей Санников. Новая молодежь приходила в литературу большей частью через поддержку союзов писателей или отдельных поэтов (например, Юрий Казарин поддерживал инициативы альманаха «Красными буквами», покинувший Екатеринбург Олег Дозморов продвигал Александра Костарева, Виталий Кальпиди и Марина Волкова включили целый ряд молодых авторов в проект «ГУЛ»). Иногда молодежь врывалась – вопреки. Пример: победитель многочисленных всероссийских слэмов Александр Вавилов. Но важно здесь другое: на смену свободным художественным экспериментам настойчиво приходило пестование традиций. Так в Екатеринбурге образовались постчухонцевкий Алексей Кудряков, постгубановский Константин Комаров, воймеговский Александр Костарев. Журнал «Знамя» стараниями Ольги Ермолаевой предлагал обратить внимание на пострыжего Дениса Колчина. Пока еще в традиционной поэтике работали Руслан Комадей и Кирилл Азерный. За ними следовали Ярослава Широкова и Анастасия Ваулина. И  т. д., и т. п. Этот странный баланс неомодернистского авангарда 2000-х и не так уж просто определяемого традиционализма начинающихся 2010-х зафиксировала антология 2013 года «Екатеринбург 20:30».

В Челябинске тоже росла молодежь. Литературной педагогикой занимались Константин Рубинский, Наталья Рубинская, Янис Грантс, Нина Ягодинцева. Здесь появились такие разноплановые Римма Аглиуллина, Евгений Смышляев, Роман Япишин, Артем Стариков, Ангелина Сабитова и т. д.  Почему обращаю внимание на Челябинск, а не, скажем, Пермь – вопрос принципиальный, ибо поэтический треугольник уральских городов – один из мифов, активно поддерживаемых Виталием Кальпиди, но по факту поэты Екатеринбурга и Челябинска настолько дружны, что можно говорить об едином поэтическом пространстве, в то время как Пермь даже с ее фестивалем «Компрос», собирающим поэтов отовсюду, пребывает как бы сама по себе. Исключение есть, но о нем позже.

Линии разломов и расхождений между старшими и младшими обозначились к середине 2010-х на фоне общего в русскоязычной поэзии усиления контраста между все тем же условным традиционализмом (кто бы еще дал определение, что он собой представляет) и художественными экспериментами неомодернизма. Не случайно портал «Лиterraтура» в одном из опросов того времени недоумевал: одна поэзия у нас или две? Единое уральское поэтическое поле, обладавшее своими полюсами художественности, также становилось еще более дискретным. Да, амбициозные и хищные инициативы Виталия Кальпиди и Марины Волковой по-прежнему объединяли поэтов, независимо от их поколенческих, политических и эстетических устремлений, – так в 2018 г. вышел самый разнородный по составу и, наверное, самый спорный по содержанию 4 том антологии «Современная уральская поэзия». Однако ускользать от иных проектов и мероприятий у части молодых или еще молодых поэтов (ох уж эта писательская молодость до 50 лет) стало хорошим тоном.

Строго говоря, водораздел между старшими и младшими определяется не только и не столько через эстетику, использование/неиспользование рифмы, метра, работы/неработы с верлибром и гетероморфным стихом. Эстетика и поэтика в каждом конкретном случае, скорее, следствие мировоззренческой составляющей, где выбор органичен в рамках бинарной оппозиции: пассеизм vs. инновационное мышление, т. е. каждый пишущий решает – жить прошлым и традициями (которые, впрочем, всякий раз конструируются под себя) или, отчаянно рискуя, искать что-то принципиально новое. Ни то, ни другое не обеспечивает автоматически убедительность или тем более успешность выбранной художественной стратегии. Кстати, другие актуальные для современной поэзии оппозиции, скажем, шовинизм (любого типа) vs. гуманизм (хотя бы политкорректность) или интуитивизм vs. интеллектуализм не обладают таким потенциалом дифференциации, как первая. Интуитивизм и интеллектуализм и вовсе могут уживаться в пределах одной поэтики.

На практике же противопоставление мыслящих иерархиями традиционалистов и выглядящих отвязными релятивистов облекалось в вопрос: с кем вы, молодые уральские поэты, с нашими великими классиками или с журналом «Транслит» и премией Драгомощенко?

Давайте уточним, не все на Урале нацелены на работу с молодежью или сотрудничество с кем-либо из своего круга. В таком персональном андеграунде в Екатеринбурге находится, например, Виталина Тхоржевская – и пишет ли она что-либо до сих пор? Есть определенная самоизоляция Дмитрия Рябоконя. Или показателен пример Евгении Извариной, которая ни на чем не настаивает, не стремится никого учить, не ищет для себя литературной власти, но с большим удовольствием читает и иногда комментирует тексты младших поэтов. В экзистенциальной ситуации раздвоенности находится Андрей Санников, который открыт для художественных экспериментов, но одновременно исповедует жесткий политический традиционализм. Другими словами, общая картина на Урале не черно-белая, может быть, даже не биполярная, если смотреть с художественной или с какой-либо иной точки зрения, но все-таки конфликт старого и нового решительно определяет ее специфику.

 Есть и еще один нюанс: молодежная планка непризнания, – когда, например, региональные премии достаются не самому убедительному из вошедших в шорт-лист Александру Вавилову, а тем, кто постарше, из своего круга, более склонен к пассеизму и проч., хотя Вавилов строго традиционен по форме стиха и дерзок одновременно в содержательном плане, и старших – главная причина премиальных фейлов – не почитает. Упорно не замечается региональными премиями и Андрей Торопов, работающий в конвенциональных поэтических формах. Где-то тут же в обойденных числится и Инна Домрачева, также не планирующая разрушать автоматизм опознаваемого как традиционное письма.

Впрочем, премии – не показатель, их вообще принято давать своим. Важнее ощущение барьеров, которые выстраиваются с обеих сторон конфликтов. К ним относятся постоянные и не всегда уместные напоминания о том, что в поэзии есть великие Ахматова и Пастернак, большие Кальпиди и Казарин, а остальное – фон и фон фона, или намеренные публикации рифмованных текстов тех, кто больше не пишет рифмованные тексты, или всяческое поощрение той молодежи, которая в агрессивной форме борется за чистоту воображаемой традиции. Реакция противоположной стороны – активность вне Урала и создание альтернативных проектов в регионе.

В попытках очертить художественные границы нового уральского андеграунда выявляются точки отторжения от мыслящейся как конвенциональная поэзии старших и отторжения самими старшими. В частности долгое время, начиная еще с проектов Василия Чепелева, на Урале в зоне нулевой видимости пытаются удержать практики постконцептуализма, где постконцептуализм – осознанное переосмысление опыта концептуализма, как лианозовского, так и московского, а также переосмысление уже и самого постконцептуализма (в духе Данилы Давыдова, Дарьи Суховей или Василия Бородина). В постконцептуальном русле работают такие поэты, как Александр Самойлов, Янис Грантс, Александр Маниченко в Челябинске, Сергей Данилов, Владислав Семенцул, Артем Быков и Мария Кротова в Екатеринбурге. Замерять подобное письмо субъективным представлением об искренности (а искренность полагать мерилом поэзии), как пытаются некоторые, совершенно бессмысленно, даже если в иных случаях она завораживающе мерцает в текстах.

Другая точка отторжения располагается в формообразовательном поле. Метареализм в его урало-сибирско-московском изводе, являющийся сейчас мейнстримом в регионе, зачастую игнорировал потенциал верлибра, а то и вытеснял верлибр за пределы поэтического пространства, определяя его как разновидность прозы. На Урале до сих пор спорят о поэтической природе верлибра – а ведь даже такой осторожный в своей художественной политике журнал «Арион» совсем еще недавно, т. е. пока был жив, печатал достойные образцы нерифмованной и подчас неметризованной поэзии, а также исследования свободного стиха, предлагаемые Юрием Орлицким. Собственно отношение к верлибру, полагаю, и есть тест на провинциальность – не обязательно привязанную к геолокации, однако в нашем случае – привязанную. В таком контексте быть «верлибристической мразью» в Екатеринбурге или Челябинске как-то даже почетно, все равно что иметь последнюю модель смартфона. Хотя, на самом деле, всякий продвинутый пользователь скажет, что последних моделей в современном мире не бывает. Так и верлибр не определяет качество или даже актуальность письма. Показательно, что за последние пару лет опыты свободного стиха обнародовали Андрей Санников, Сергей Ивкин, Константин Рубинский, Инна Домрачева, Александр Костарев, ранее вроде бы не замеченные в симпатиях к оному (Санников датирует часть верлибров 1970–1980-ми).

И еще. Призванное окоротить молодежь утверждение: верлибр – это проза, – никого на самом деле не страшит, учитывая общее размывание границ современной поэзии и прозы. Как определить жанровую природу тех текстов, которые за последний год написала Екатерина Симонова? Похоже, с задачей способен справиться лишь Илья Кукулин, имеющий представление о дзуйхицу и парессии. Или как быть с самоопределением Кирилла Азерного, для которого не имеет значения: поэт он или прозаик? Предпочтительнее – прозаик, хотя пишет не только прозу.

Наконец, молодежь идет дальше: да, за «Транслитом» и премией Драгомощенко (вообще-то уже не передовыми – журнал «Транслита» ассоциируется с практиками насилия, премия, к сожалению, прекратила существование), – в асемантическое письмо, необъяснимым образом чуждое уральским метареалистам старшего поколения или тем, кто их читает уже не один десяток лет, при том что сущность этого письма во многом метареалистическая.

Собственно куда-то туда дрейфует в который раз кардинально обновивший поэтику Руслан Комадей (лонг-лист премии АТД, 2016), ведущий речь о «языковой пересборке, которая приводит к ресемантизации и пересмотру положения элементов в семантических полях и их соположений». В том же направлении – екатеринбургский Александр Смирнов (лонг премии АТД, 2017), пермский Владимир Бекмеметьев (именно он связывает Екатеринбург и Пермь) и челябинский Евгений Смышляев. Постдрагомощеновские тексты пишет и Кирилл Азерный – правда, публикует их у Романа Сенчина в его новом журнале «Традиция & Авангард». А самый близкий по поэтике к Драгомощенко поэт на Урале – «тыдымский» почвенник Александр Петрушкин, являющий характерный пример последовательной метареалистической эволюции – впрочем, верлибром Петрушкин так и не увлекся.


Проекты Руслана Комадея и екатеринбургской группы поэтов (+ примыкающий к ним Владимир Бекмеметьев + Иван Петрин) – осознанная литературтрегерская попытка отстройки от ранее сконструированного и структурированного уральского поля поэзии, где, с одной стороны, стараниями старших литературтрегеров заготовлены ячейки для каждого – практически никто не отторгается (и старшие за это достойны благодарности), с другой – ячейки составлены в иерархии, реализующие в том числе репрессивные функции. Можно остаться в ячейке и ждать естественного движения в системе иерархий, но не возбраняется систему покинуть, инициировать альтернативное строительство.

Комадей создал издательскую марку «Полифем», под которой вышли книги Артема Быкова, Александра Смирнова, Владимира Бекмеметьева и проч. Вместе с Кириллом Азерным и Елизаветой Шершневой организовал выпуск альманаха «Здесь», эдиционно и художественно наследующего самиздатовским традициям, с поправкой, разумеется, на «Транслит». Сейчас материалы «Здесь» частично выложены на портале Syg.ma. Составление и выпуск в московской «Гилее» в 2015 году книги «Папка волшебств» свердловского поэта-авангардиста 1980-х Сандро Мокши тоже имело символическое значение. Несмотря на прямую поддержку этого проекта Виталием Кальпиди, лично знавшим Мокшу и написавшем о нем прекрасное эссе, выбор Комадея означал отклонение от заповедей уральского метареализма, который ему ранее импонировал (в туренковском, отчасти санниковском изводе), и предпочтение иной эстетики – более концептуалистской, я бы даже сказала трансфуристской, если бы была доказана генетическая связь Мокши с «уктусской школой» Ры Никоновой (Анной Таршис). Как бы то ни было, отдающие безумием практики Сандро Мокши легитимировали эстетический радикализм самого Комадея – см. его книгу «Ошибка препятствия» (2017).

Переосмысление наследия уральского андеграунда продолжается – не случаен прямой исследовательский интерес Александры Комадей именно к трансфуристам и творчеству Таршис. Очевидно, что «уктусская школа», которую столь показательно не замечают восьмидесятники, с ее установками на продолжение экспериментов с заумью, с ее визуальной поэзией и перфомансами, обладает истинным правом называться андеграундом. И состоялся андеграунд как литературный факт на Урале не в 1980-е, но как минимум парой десятилетий раньше. Оспорима в его определении только уральскость, потому как ничего специфически уральского художественная практика трансфуристов не содержала – была лишь какое-то время привязана к конкретной свердловской локации.

Современная ситуация аналогична: в проектах Комадея уральский компонент редуцирован. Так, ландшафтный поэтический фестиваль «Вода и вода» уехал в 2018 г. Нижний Новгород (далее – Петербург?). А дерзкий политический (или все-таки поэтический?) перфоманс на митинге против повышения пенсионного возраста мог случиться в любом крупном городе, не обязательно Екатеринбурге.

Легитимация современных художественных практик через актуализацию наследия старших уральских авторов – подчеркну, иных старших – процесс неостановимый. И здесь фигурой, объединяющий два полюса нового андеграунда – мужской и еще не проговоренный нами женский, стала Юлия Кокошко, прозаик, поэт, лауреат премии им. Андрея Белого (1997), долгое время в силу эстетического нонконформизма и природной скромности как бы отсутствующая в региональном литературном процессе. Значимость текстов Юлии Кокошко связана также с эволюционной версией метареализма. Если пытаться обозначить место Кокошко в широком пространстве литературы, то это уже не Парщиков, но еще не Улитин. Кокошко пишет за гранью смысла: присутствие смысла в ее текстах еще ощущается, он где-то рядом, порождаемая речь, как бы она ни казалась фактографична, – это речь сама по себе, речь-в-себе. Кроме своеобразного сдвигосемантизма, тексты Кокошко демонстрируют все то же актуальное размывание границ поэзии и прозы, которое, помимо прочего, является одним из инструментов формирования новой литературной идентичности.

И наконец, в контексте современных социокультурных процессов крайне важно, что классик, живущий среди нас, женщина. Ее авторитет в кругу екатеринбургской андеграундной молодежи сопоставим с авторитетом, например, Майи Никулиной среди молодежи 1980-х.

Несмотря на почитание Майи Никулиной екатеринбургские традиционалисты безусловно не готовы к феминизации литературного поля. «Поэзия – дело мужское, кровавое» (Г. Русаков) – постоянно можно услышать в Екатеринбурге. Ну, во-первых, жизнь вообще дело кровавое, а если хочется покровавее, то – ради бога – прямая дорога в зоны военных конфликтов. Хоть мужчинам, хоть женщинам, хоть немужчинам, хоть неженщинам. Во-вторых, мужской шовинизм в России крепко связан с тюремной субкультурой. Причем здесь поэзия?

Все это к тому, что образовавшийся в последние несколько лет андеграунд имеет женское измерение. (Еще один комплимент 4 тому антологии «Современная уральская поэзия» – в нем внезапно обнаруживается гендерное равноправие).

Среди пишущих женщин нет лидеров, практически нет конкуренции – отношения выстроены по горизонтальному принципу. Объединяющим моментом является отношение к так называемой новой социальности и в целом феминистская  повестка. Если Комадей и Ко занимаются экспериментами с семантикой и языковыми единицами, то женщины осознанно работают в пространстве смыслов – от интерпретации семейной истории до деконструкции гомофобных матриц.

Наталия Санникова – поэт, куратор поэтической программы «InВерсия»  фестиваля современного искусства «Дебаркадер», трижды проходившего в Челябинске (2016– 2018). Вместе с Александром Маниченко Санникова – автор проекта кавер-версий на стихотворение Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка», собравшего уральских и московских поэтов и литературоведов – преимущественно круга журналов «Воздух» и «Новое литературное обозрение» (мне кажется, интеграция уральского сегмента в определенный сегмент русскоязычной литературы на данный момент явная литературтрегерская миссия Наталии Санниковой).  «Некрасивая девочка – 2» – это одно из программных заявлений новой социальной поэзии, ибо права Анна Голубкова, утверждающая, что в современном контексте стихотворение Заболоцкого прочитывается как однозначно сексистское, требующее деконструкции.

Екатерина Симонова, покинувшая необозримые поля метареализма и обратившаяся к инструментарию документальной поэзии, работает с самой актуальной проблематикой (здравствуй, мониторинг соцсетей), артикулируя очень определенную поколенческую и гендерную позицию (о ней расскажу в отдельной статье). Екатерина Симонова и Елена Баянгулова – авторы еще одного проекта – «Культура путешествий в Серебряном веке», нацеленного на выявление механизмов освоения и присвоения культурного наследия современной поэзией. Культурная игра и бытовые частности противопоставляются свирепой серьезности современной российской жизни.

Нине Александровой также удалось преодолеть притяжение уральского метареализма и утвердиться в новой манере, связанной с опытами женского (феминистского) письма, ключевыми параметрами которого являются телесность и трансгрессивность.

Травма и преодоление травматического опыта проблематизируются в целом ряде текстов Риммы Аглиулинной, а также Еганы Джаббаровой (еще один лонг-листер премии АТД, 2017, автор книги «Поза Ромберга», вышедшей в серии kraft журнала «Транслит»).

Женская часть нового андеграунда при ближайшем рассмотрении также оказывается эстетически далека от уральского мейнстрима – чувствуется знакомство с текстами Елены Фанайловой, Лиды Юсуповой, Оксаны Васякиной, Галины Рымбу, Любы Макаревской или не входящей в круг перечисленных поэток (поэтов), но работающей в рамках травматического письма Ии Кивы. Нина Александрова показательно покинула Екатеринбург, выбрав в качестве ПМЖ Москву.

Ситуация как бы повторяется: новый уральский андеграунд, также как и концептуалистский андеграунд 1960-х (к сожалению, неартикулированный именно как уральский) или метареалистический андеграунд 1980-х, возникает рецептивным образом, через освоение актуальных практик современной поэзии. Урал остается только локацией, местом эксперимента.

И здесь стоит подчеркнуть, что у сложившегося и продолжающего складываться андеграунда 2010-х есть ряд параметров. В социокультурном плане важно не просто поколенческое противостояние, но и отношение к сложившимся литературным институциям, как, например, невовлеченность или даже принципиальная невовлекаемость молодежи в работу союзписательских организаций или различного рода форумов и мероприятий, занимающихся культурной инженерией. В условиях вполне отчетливого государственного заказа в отношении культуры молодежь отличает отсутствие идеологической самоцензуры и страха перед политическим высказыванием. В плане художественном ключевым моментом становится уход от модернистского мейнстрима, столь ощутимого в регионе (кстати, об этом писал в 36 номере журнала «Воздух» критик, которого не принято нынче упоминать).

Как будет развиваться ситуация дальше – не очень понятно, многое, если брать внешнее измерение, зависит от общих процессов в стране, которые в принципе непрогнозируемы, многое – от того, того, насколько силен на Урале инновационный потенциал, ведь и постдрагомощеновская волна и фемписьмо в контексте русскоязычной поэзии уже воспринимаются как мейнстримные практики.

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 019
Опубликовано 07 мар 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ