Анна Жучкова. ОСТРОВ САХАЛИН

«Остров Сахалин» Э. Веркина как роман-катастрофа 


Когда книга строится вокруг каторги как образа тотальной несвободы, от неё ожидаешь утверждения идеи, что свободный выбор – неотъемлемое право человека. В чеховском «Острове Сахалин» эту идею воплощает трансцендентный образ автора. Но у Э. Веркина что-то пошло не так.

Действие романа Веркина происходит в постапокалиптическом мире, где после ядерной войны пригодными для жизни остались Япония, Сахалин и Курилы. В Японии живут японцы, Сахалин и Курилы – каторжное гетто, отведенное для китайцев, корейцев и остатков других национальностей. Футуролог Сирень, анимешная японка с голубыми глазами, приезжает на остров, чтобы найти закономерности, связывающие настоящее с будущим. Ее голубые глаза спокойно наблюдают отвратительнейшие вещи: концентрированное насилие, заживо гниющих людей, трупоедство. Трупов на страницу текста тут больше, чем всего остального (слово «кровь» встречается более 80 раз и около 70 слово «труп»). Но только к середине книги Сирень вдруг «чувствует зло»: «Наверное, впервые за время моего пребывания на острове я почувствовала зло. Утопленники Монерона, мертвецы Холмска, угольные копи Углегорска, Александровск и его казематные людоеды, и зверства каторжных, безнадежность и беспомощность существования – все это вдруг воплотилось в зверя, наблюдающего за нами. Я вспомнила патэрена Павла, который сказал, что здесь ад; я поняла, что он прав».

Проводником Сирени по острову назначен Артем, один из пяти выживших русских. Сирень и Артем влюбляются друг в друга. Всюду мучаются и умирают люди, но быт любви не помеха. Как заметил М. Алпатов, «герои за неполные три страницы убивают около 15 каторжан, а потом буднично признаются друг другу, что впервые лишили человека жизни». Помехой становится землетрясение, в результате которого каторжники вырываются на свободу, а с материка прорываются зараженные вирусом МОБ зомби (как они выживали всё это время на материке, непонятно). Прорубая дорогу сквозь китайцев и зомби, герои пробираются к морю, чтобы уплыть с острова. Сахалин вместе с обитателями японцы зачищают ядерными ударами.

Как удав на слона, роман пытается натянуться на все модные жанры сразу: антиутопию, зомби-апокалипсис, ядерный постапокалипсис, боевик и даже отчасти фильм «Титаник» (после катастрофы Сирень обнаруживает драгоценность в кармане плаща). «Остров Сахалин» Веркина - это палп, составленный, как и прародитель жанра «Криминальное чтиво» («Pulp Fiction»), из коллажа популярных мемов. Метафора зверя в каждом из нас из Голдинга («Повелитель мух»). Забава навешивать социальные лейблы – от Вольтера и Свифта. Сарказм: «погибли около восьми миллионов человек, не считая китайцев» - марктвеновский: «Господи, помилуй! Кто-нибудь пострадал?» - Нет, мэм. Убило негра, - ну, это вам повезло. А бывает, что и ранит кого-нибудь!». Еще тут мерещатся «ранний Пелевин, Сорокин и Стругацкие».

При этом всё, что в романе удается: география, композиция, факты, пейзажи, случаи из жизни –  переписано Веркиным из Чехова. Вторичность, которая не обыгрывает заимствование, а пытается выдать за своё, это не парафраз и не оммаж, здесь нет речи о перекличке или полемике. Фиговым листом «отсылки» в названии Веркин прикрывает беспощадное воровство:

У Чехова: «…не грех подстрелить в лесу китайца-бродягу, как собаку». У Веркина: «помощник капитана предлагал пострелять по китайцам». Чехов: «Верхняя треть остова по своим климатическим и почвенным условиям совершенно непригодна для поселения», Веркин: «на севере, есть места, где земля тотально непригодна для жизни». Чехов: «ханов, султанов и оглы я записал немало», Веркин: «божедомы, в большинстве своем ханы». Чехов: «на Сахалине много Беспаловых», Веркин: «Почти все они беззубы и беспалы». Чехов: «Я читал, будто агроном Мицуль, исследуя остров, терпел сильную нужду и даже вынужден был съесть свою собаку», Веркин: «Ты представляешь, сколько блюд можно сделать из собаки?! Котлеты! Собака на ребрышках! Собака под маринадом!» (и, заметим, это говорит русский). Чехов: «правду ли говорят, что он угощал одну важную особу арбузами и дынями из собственных огородов?», Веркин: «Знаете, здесь удивительная почва, на ней рос виноград, росли арбузы».

И так на каждой странице. Счет «совпадений» идет на сотни. Зеркалится всё: от цели одиночной экспедиции до фактов, лексики и даже названий глав. То же самое язык, за который ругают Веркина даже те, кто хвалит роман. Веркин всего лишь подражает документально-публицистическому стилю Чехова. Какую конструктивную функцию имеет подобный язык в фантастическом романе? Никакой. Просто Веркин увлекся подражательством.

В его романах всегда чувствовался душок заимствования. В лучшем из них, «Облачный полк», о детях на войне говорится то же, что во всей советской литературе, но говорится понятнее современному школьнику. И книга, передающая «старое» содержание «по-новому», читается хорошо.

Но если «Облачный полк» - достойный выбор для подросткового чтения, то «Остров Сахалин» нет. Это книга-карикатура, обесценивающая чеховские человечность и трагизм. При подражании во внешнем, содержание подменяется пустотой: китчем расхожих жанровых сюжетов. А. Михеева в новомирской рецензии с удовольствием перечисляет сюжеты «жанров», собранных под обложкой «Острова Сахалин» («дизельпансковская манга», «руссо-национале боевик», «пущенный обратным ходом библейский сюжет», «диссидентский памфлет»), делая восхищенный вывод, что перед нами «экспериментальный роман». Насколько я поняла, А. Михеева считает свою рецензию хвалебной. Предположим, однако, что в эпоху романтизма кто-то решил похвалить книгу за соответствие канонам классицизма – это убило бы её! Так и здесь. «Экспериментальность» книги Веркина запоздала лет на пятьдесят. В филологическом постмодернизме давно нет никакого новаторства. И восхищения он не вызывает. Скорее жалость. Как показатель творческой несвободы.

Сегодня текст Веркина выглядит примерно так:

Ялта. Белая дача. В тени кедра, посаженного Антоном Павловичем, задумчиво сидит господин средних лет.
Скрип гравия под торопливыми шагами:

 - Здраа-асть, а чо грустим?  Никто не читает? Да кому эт надо: царская каторга, собак едят, кандалами гремят. Лан, не дрейфь, у меня бизнес-план. Короч, беру твое имя...
- Вы могли бы представиться?
- Да я ж как ты, «Остров Сахалин», но без этого вот: Чехов… человечество... ответственность...надорвался... чахотка. Короч, бизес-план такой. От тебя география, там, факты, стиль... пиджачок такой где взял? Вот, я такой же куплю. А я, значит, героев придумал. Она с большими глазами, он в детстве дохляк, теперь супермен. И они после ядерной войны. На твоем острове. В общем, продаваться будет. Потому что зомби там, вирус, все дела, и в конце ядерный взрыв. Всех порвем!... Эй, ты чо уходишь-то? Ну и иди, старый пень… Пиджачок себе такой же куплю.

Вместо людей у Веркина действуют персонажи комиксов Марвела: старик, боец, подруга бойца.

Выстроить интересную историю из героев Марвела можно, если соблюдать рисунок ролей, этакую средневековую аллегорию: Артем – сила, Сирень – упрямство, старик – знание. Но даже этот рисунок у Аверкина рвётся. Мудрый старик внезапно погибает. Дети с телепатическими способностями, вестники будущего, тоже. Встречая поспешное прощание с героями в сериалах, думаешь – актер ушел из проекта. Но что подумать про персонажей литературного произведения?

Логика Веркину вообще, кажется, мешает: беспалый Ерш (одни ладони остались) «ударил костяшками пальцев в стену», имбирные сухари через два абзаца превратились в пряники и прочее, которого так много, что можно устроить читательский турнир – кто больше ляпов нашел.

Месседж книги проговаривается словами, что свидетельствует о её художественной беспомощности: «Когда технологическое развитие человечества начинает значительно опережать развитие нравственное, возникает некая волна – синергия, резонанс между негативными эффектами в экономике, общественными ожиданиями и обострениями социальных конфликтов, этический тупик, явление, неизбежно заканчивающееся планетарной катастрофой». На этой мысли кто только не оттоптался за последние 50 лет, но Веркину, вероятно, кажется, что почтенный возраст прописных истин придает им особый вес.

Некоторые рецензенты находят до пяти уровней прочтения «Острова Сахалина» Э. Веркина (В. Владимирский). Возможно, мой аналитический аппарат на этой книге дал сбой. Но я не вижу здесь сатиры и иных «уровней», для которых нужна хотя бы позиция автора. Я вижу только«снижение человеческого существа», «цинизм и небрежение личностью, копеечное шуткование, “чернуху” и инфантильный восторг от вчера усвоенной квазиистины».

«Остров Сахалин» Чехова значительно актуальнее книги Веркина. По жанру он эквивалентен сегодняшней «литературе.doc» - это и verbatim, множеством голосов вопиющий об распаде человеческого в человеке, и автопсихологическая проза, где личность автора освещает каторжный ад. Смыслы тоже современны донельзя: опасность неуважения к человеку, последствия потери чувства родины: «нет деда и бабки, нет старых образов и дедовской мебели, стало быть, хозяйству недостает прошлого, традиций. Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и без украшений, - нет обычаев; остановка носит случайный характер, и похоже, как будто семья живет не у себя дома, а на квартире, или будто они только что приехала и еще не успела освоиться; нет кошки, по зимним вечерам не бывает слышно сверчка… а главное, нет родины <…>  чаще всего я встречал в избе одинокого скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья и скуки».

Из одного этого пассажа есть выход и к патриархальности русского народа, ив шукшинскую деревню («Срезал»), и к трагедии СССР, когда жили все вроде нормально, но «как будто не у себя дома» и без «деда и бабки», и к дню сегодняшнему.

А единственный вывод, который можно сделать из книги Веркина, что войны на земле закончатся, если воевать станет не с кем. Когда японцы сжигают китайцев и корейцев (остальные нации погибли раньше), наступает эра благоденствия и полетов в космос. Полурусская девушка Сирень теряет свои голубые глаза, и ей пересаживают японские, черные. Такое вот послание о будущем.

Если это «одна из самых значительных книга года (Г. Юзефович), написанная «так хорошо, что по нынешним временам натуральная сенсация» (А. Рубанов), то лучше всех о текущей ситуации высказались пингвины «Мадагаскара»:

- Шкипер, может, сказать им, что топлива у нас не осталось? — Нет, улыбаемся и машем, парни… Улыбаемся и машем!скачать dle 12.1