В моей фейсбучной ленте вот уж вторую неделю стоит плач на реках вавилонских. Стонет и рыдает литературный народ о безвременной гибели Журнального зала. Одни предлагают «скинуться» и «заплатить», чтобы все осталось как было, другие недоумевают: «а что, это же всего-навсего агрегатор, и притом – устаревший, взять да и портировать содержимое, чтобы красиво, удобно – и на новом виртуальном месте». Третьи (они нас, впрочем, интересуют мало) вообще называют ЖЗ «литературной помойкой», и очень странно, что газеты находят уместным давать свои страницы для подобных «суждений». Но правда ли ЖЗ равен лишь своему содержимому? И правда ли он – лишь библиотека текстов, которую легко заменить более продвинутым аналогом, или просто скачать на диск – и пользоваться? Не знаю. Может быть, я слишком доверяю акторно-сетевой теории Брюно Латура, но мне кажется, что роль ЖЗ в современной литературной жизни куда более активна…
Вот уже много лет, читая в разных местах и под разным соусом учебный курс «Современный литературный процесс», я рассказываю студентам про толстые журналы. И, несмотря на то, что в последние года четыре этому рассказу предшествует общий экскурс в мир аналоговых СМИ, поясняющий, что такое журнал вообще и зачем он нужен (потому что digital natives не очень представляют себе, что это), реакция студентов по-прежнему – стереотипна. «О, знаю, такие лежат на даче у бабушки. А они до сих пор существуют?». Впрочем, это реакция не только студентов, но и более старших поколений – попутчиков в метро, коллег с соседних факультетов, докторов в поликлинике, школьных учителей…Для всех этих людей журналы остались там, в далеких 80-х. «А Клямкин по-прежнему печатается? А Айтматов?» - спросили меня не единожды… «Нет», - говорю. – «Там сейчас новые, другие авторы». «А что, сейчас есть писатели?» - продолжается разговор. «Да», - говорю. И интересные…». В ответ – удивление. Это – если говорить про т.н. «простых читателей», которые журналам приходятся «нечитателями», а сами журналы им – скорее, неким местом коллективной историко-литературной памяти, не имеющим ничего общего с актуальным чтением, располагающимся между книжными новинками и сетевыми «пабликами». Но это только одна сторона вопроса. А вот – другая, на фоне первой не перестающая меня удивлять.
Все годы моей работы в журнале «Знамя», меня не покидало странное чувство, вызванное почти шизофреническим раздвоением, подобием double bind в поведении литераторов. Многие из них любили поделиться соображениями про смерть толстых журналов, которые уже «никому не нужны», потому что их «никто не читает» и потому что в них «не печатают ничего хорошего» и закончить свою речь предложением «я вот новый рассказик написал, пришлю Вам, может, подойдет?». Или еще вот так: «Давно уж пора все это закрыть. Даже нечего обсуждать тут. Если б исчезли все эти журналы, мы бы без них отличнейше обошлись бы. Да, а мой-то последний рассказ в (название журнала) вы видели?». Или «В таком-то журнале печатают только своих. Графомания там сплошная. Я три раза давал туда тексты, меня ни разу не напечатали, а в последний – так даже не ответили. Гавно, а не журнал». Сколько раз и от каких разных людей мне приходилось это слышать! Подтекст этих высказываний, если его интерпретировать серьезно – сложнее, чем может показаться. Но, просуммировав их для себя, я поняла, что, почти непроизвольно, мимо любого анализа ситуации, приводящего как раз к довольно неутешительным выводам, для авторов толстые журналы – это место литературной легитимации, своего рода резервный фонд символического капитала литературы. Это так даже для тех, кто символически проклял ТЖ и начал активно бороться с ними, проклял потому, что – не включили, не приняли, отказали. Тем более - для этих последних. Ведь за каждым отказом стоит – обращение, притом неудачное. Вражда всегда противоположна аномии и сопряженному с ней безразличию. Словом, то институциональное представление о литературе, из которого исходят в принятии решений авторы, мыслящие литературу как профессиональное занятие, без ТЖ почему-то не выстраивается. Альтернативные литературные идентичности будут альтернативны именно этой, связанной с журналами, как «мейнстримной» и базовой. Мне по секрету рассказывали, как одна очень популярная авторка детективов с стотысячными тиражами робко подходила к главреду толстого журнала и спрашивала «А если я принесу небольшой рассказик – напечатаете?» Не помню, чем дело кончилось…
Но чем бы ни кончилось, становится понятно, что институциональный центр нашей литературы сконструирован как парадокс и что эта «машинка» работать не должна, потому что просто не должна иметь места в таком виде, а еще – потому, что нигде больше в мире это так не работает. Толстые журналы создают уникальный прецедент абсолютно самозначимого, автономного литературного майнстрима, который держится своей собственной силой и сам себя воспроизводит. Скажем, у Бурдье, в его всеми нашими литдеятелями читанной- зачитанной работе «Поле литературы», автономному субполю соответствует как раз зона эстетического эксперимента. А майнстрим, напротив того, всегда гетерономен, то есть тесно связан с внелитературными силами и факторами. Так как же это самовозгорание возможно?
Думаю, что никак. Думаю, что эта ситуация давно бы уже закончилась по финансовым причинам, и журналы бы правда поодиночке канули в прошлое, не пережив ситуации между крахом старой системы распространения литературной информации и эрой веб два ноль. Если бы…Да, если бы не «Журнальный зал». Когда я открываю ЖЗ, я вижу не совокупность текстов, страниц и ссылок. Я вижу усилия многих действующих лиц и их сложные, иногда конфликтные, взаимодействия, которые, с одной стороны, соотносятся с этой видимой и юзабельной картиной, а с другой… А с другой – этот интернет-движок не только репрезентирует создавшее его сообщество, но и направляет его усилия, фокусируя их и наделяя тем самым смыслом, который уже никому в отдельности не принадлежит и ни от чьей отдельной воли не зависит. ЖЗ – это такое «братство кольца», которое образовалось, когда имеющемуся полю ценностей грозило исчезновение. И которое, конечно же, когда-нибудь распадется, закончится, как только ситуация развернется так, что каждый журнал станет независимым актором и начнет искать свою отдельную «нишу» - во внелитературном пространстве. Сергей Костырко и Татьяна Тихонова на заре Рунета, в 1996 году, сами того, быть может, не понимая, придумали нечто гораздо большее, чем просто место сохранения литературной информации. Или место поиска «новых читателей» (сайт в том виде, в каком он был задуман, для такого поиска приспособлен не был). Они создали плавильный тигель новой профессиональной литературной идентичности, каковая, как любая идентичность, созидается только в усилии совместного действия. Правда, «тигель» этот был все же не единственным: примерно на то же самое время приходится расцвет московских литературных салонов, уникальных литературных площадок нового типа, таких как Классики 21 века, Авторник, Георгиевский клуб, Крымский клуб и т. п. Там тоже было своего рода «братство кольца» - содружество кураторов, которые договаривались о журфиксах, чтобы зарождающееся «альтернативное» литературное сообщество могло номадически перемещаться от одного салона к другому, не разрываясь между конкурирующими мероприятиями. Толстожурнальное «братство», кажется, оказалось институционально сильнее…Значит ли это, что оно оказалось и литературно продуктивнее, учитывая, что корни нынешнего толстожурнального сообщества – в оппозиционно – «перестроечном» крыле позднесоветского литературного истеблишмента? И не возникнет ли, как всегда в случае такого врастания места действия (пусть и виртуального) – в само действие, на новом месте ЖЗ нечто, пусть и тождественное ему по контенту, но абсолютно иное – по своему социальному смыслу (спойлер: возникнет)? Позволю себе, как и в прошлый раз в сем деликатном месте оборвать рассуждение. Потому что ответы на эти вопросы, конечно, уже совсем иная история.
__________
Евгения Вежлян. Поэт, литературный критик, доцент РГГУ.
Фото Анатолия Степаненко.скачать dle 12.1
