ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Сергей Морейно. FAR ABROAD

Сергей Морейно. FAR ABROAD



And for Tomas the rockets, far away, waiting for him, and the town and the women from Earth. “We can never agree,” he said. “Let us agree to disagree,” said the Martian.
Ray Bradbury, “The Martian Chronicles. August 2002: Night Meeting”

 
Смотрю и плачу. Slavica non leguntur – славянское не стоит прочтения. Россия не кормит (русская кухня так и не выкристаллизовалась в бренд), не поит (украинская или белорусская водка лучше), не манит (разве что экстремальных туристов), не пугает (НАТО страшит гораздо сильнее), у нас, русских/русскоязычных/россиян/иностранцев, десятилетиями нет нормальной прозы и почти закончилась поэзия. Не многим интересна Россия как таковая – со всей своей грязью, дикостью, хамством, неповторимой манерой мышления, давшей миру как великие научные открытия, так и современную тактику ведения войны, и странным гостеприимством, которое можно назвать странноприимством. Наверное, то же самое можно сказать про Америку: имперское хамство  [khamstvo], мышление, складывающееся из мышлений десятков наций, фастфуд, виски из кукурузы, однако зубы у них белее, дороги лучше, дома выше, да и вообще… И вот американский парень (профессор!) переводит с русского и пытается что-то о нас (нам?) рассказать.


Семен Ханин, 2009

клей неудачный
и слегка изменен цвет глаз цвет волос рост сильно не раскрывать
на границе делать честное лицо
и улыбаться
чтобы швы были не так видны
зато шикарное имя и фамилия
и подозрительно юный возраст
а водяные знаки такие
что можно вообще не дергаться
если кто-то не отрываясь смотрит тебе в лицо
 

Translated by Kevin M. F. Platt

glue’s not quite right
and the eye color hair color height are slightly off
go easy opening it
at the border try to look honest
and smile
so the seams’ll be less obvious
on the other hand the first and last name are magnifico
and the age suspiciously young
while the watermarks are so fine
that there’s totally no reason to flinch
if someone looks long and hard at your face


Вроде всё правильно. Но всё не так. Безымянный герой правого стихотворения явился прямиком из «Ночи в Лиссабоне» Эриха Марии Ремарка, в то время как герой левого – Феликс Круль от Томаса Манна. Как исчерпывающе объяснил Джон Траволта в «Криминальном чтиве»: It’s the little differences. A lotta the same shit we got here, they got there, but there they’re a little different.

Кевин М. Ф. Платт. Я слушаю на YouTube его выступление на XXIV Банных чтениях и ничего не понимаю. Павел Арсеньев – поэт? Я читаю статью «Гегемония без господства / диаспора без эмиграции» в не слишком грамотном переводе некого Н. Сафонова под редакцией А. Скидана [http://www.nlobooks.ru/node/5167#_ftn1] и не понимаю: Was meint der Alte (ну, я не Пастернак, конечно, но ведь Платт не Кант – чего бы не понять-то?). Нахожу в сети скан оригинала статьи, текст кажется мне, в меру моего разумения, значительно чище, но я явственно слышу голос Тони Сопрано, разговаривающего со своим психоаналитиком, доктором Дженнифер Мелфи: What’s that, a trick picture out there? – Which? – The barn. And the old tree, all rotted out inside. […] – The tree in the painting rotted out, you said. There’s nothing in that picture to indicate that. – The fucking painting. I knew that painting was a scam. I knew that painting was a fuckin’ scam!  Читаю «О ямбах и последствиях, причинах и трохеях…» в симпатичном переводе А. Горбуновой [http://www.nlobooks.ru/node/2016] с Михаилом Гронасом в качестве отправной точки дискурса и недоумеваю: «Распространенная в России убежденность, что регулярные рифма и метр – неотъемлемые отличительные признаки поэтического высказывания, чужда и непонятна для американцев»? А убежденность, распространенная в Германии (и тот факт, что два наиболее успешных сегодня немецких поэта – Jan Wagner и Ulf Stolterfoht – давно пишут с рифмой, внешней и внутренней) не импонирует лишь ему, или все остальные американцы тоже не в курсе? И кто они – эти «американцы, для которых…»?

Текст Russian Parts of Speech in the Baltic Near Abroad непосредственным образом продолжает (и частично пересказывает) эссе Eccentric Orbit: Mapping Russian Culture in the Near Abroad из книги Empire De/Centered: New Spatial Histories of Russia / S. Turoma, M. Waldstein (Eds.). Только вместо эпиграфа из С. Ханина взят эпиграф из А. Пунте. Возможно, есть и другие little differences, но в голове моей уже такая каша, что я их не замечаю. Отдельную кашу порождают эпиграфы; мне кажется, что в них заключена обоюдоострая ирония. Скажем, исходному тексту предпослана цитата из Эрнста Блоха: Not all people exist in the same now [Nicht alle sind im selben Jetzt da. Sie sind es nur äußerlich, dadurch, dass sie heute zu sehen sind. Damit aber leben sie noch nicht mit den anderen zugleich = Not all people exist in the same Now. They do so only externally, by virtue of the fact that they may all be seen today. But that does not mean that they are living at the same time with other]. Обрезанная по первой точке, эта фраза ассоциируется у меня со словами Гераклита: «Но хотя логос всеобщ, большинство людей живет так, как если бы имело собственное понимание».
 
Я не в состоянии от начала до конца осмысленно комментировать эти или другие доступные в сети тексты Платта, поскольку не в состоянии осмыслить их от начала и до конца. Они обладают внутренней логикой; даже когда он пишет заведомую чушь вроде «Свободный стих – всегда своего рода шок для обычного русского уха», мне приятно думать, что ему приятно так думать. Меня не раздражает то, что он пишет, как если бы он обладал достаточным багажом знаний по теме, ведь уже с первых строк я слышу: he travels light. Там, где я не соглашаюсь, я согласен не соглашаться, и еще – он выполняет большую работу, за которую кто-либо другой вряд ли возьмется. Но что бы я ни читал, меня не отпускает чувство удивления, подобное тому, что испытал (пьяный и побитый) рассказчик в одном из «таллинских» рассказов Сергея Довлатова:

Марина сидела рядом, грустная и немного осунувшаяся. Она ласково гладила меня по волосам. Гладила и повторяла:
– Бедный мальчик… Бедный мальчик… Бедный мальчик…
С кем это она, думаю, с кем?..

Я не могу упрекнуть его ни в чем, кроме одного – он американец. А мы словно описанные Реем Брэдбери марсиане: руки и глаза людей проскальзывают сквозь нас.

Есть мнение, что в данный момент времени Латвия находится в легком анусе. Тем не менее Латвия была, есть и, возможно, будет оставаться страной чудес. В ней что-то есть. Есть что-то такое. Я отнюдь не подвинут на эксклюзивности местожительства. Но вот – на сегодняшний день «Орбита» как таковая в определенном смысле моделирует значительную часть Латвии: И вот мужчины на угловых дачах,/ честные и лысеющие, дружные и обидчивые./ Берите нас такими, какие мы есть. Мы немного устали друг от друга, в результате каждый сам за себя, в этом всё дело, что каждый сам за себя, а стоит хватиться и начать объединяться, то обнаруживается, что нам не хватает опыта, мы не умеем результативно объединяться, чтобы, будучи вместе, оставаться самими собой, и тогда нас – какие мы есть – берут за шкирку или на понт, а нам остается только ждать – вместе с Верой Озолиней – чуда: А если вы не придете на встречу с нами/ и ничего не состоится… Значит, я вправе ожидать, что пишущий – вместе с нами (со мной) догадывается об этом чем-то.

See all the carnival lights? There are beautiful boats as slim as women, beautiful women as slim as boats, women the color of sand, women with fire flowers in their hands. I can see them, small, running in the streets there. That’s where I’m going now, to the festival; we’ll float on the waters all night long; we’ll sing, we’ll drink, we’ll make love, Can’t you see it?

Грубо говоря, спуститься – выбрав в Вергилии Артура Пунте, – пару раз в постколониальный ад еще не достаточно для того, чтобы вопрошать в нем тень genius loci.

Мне понадобилось почти тридцать лет, чтобы, наконец, решиться перевести на латышский пару строк, причем самым трудным для меня было удержать в голове две вселенных разом: большую и маленькую. Теперь я стараюсь использовать разницу масштабов, чтобы видеть вещи с разных позиций. Но я могу себе представить, как непросто Платту описывать одновременно танк и мотылька. Так что вернусь к эпиграфам; это стихи, я тоже переводчик, мне близко. Эпиграф из Артура Пунте несколько мельче и расплывчатей, к тому же он содержит непонятный мне пассаж: “…By the way, how do Russians… I mean…” he wants to ask something about the peculiarities of PCs, but mixes up computers with my nationality and breaks off… [«…А кстати, как русские делают… То есть…» – нет, он хочет спросить что-то об особенностях PC, но путает компьютеры с моей национальностью и осекается…]. «О чем это он, – думаю, о чем?» – мне кажется, Платт тоже не знает, о чем молчат друзья, но и без того он ошибается вновь и вновь, только ошибки на этот раз мелкие и расплывчатые, Vanishing Difference, я бы сказал. Хотя именно они оглашают приговор: Давно уже заметил, что собственная национальность, названная на другом языке или с акцентом, всегда звучит как-то оскорбительно, да… (сравним: I noticed long ago, that when someone names your nationality in a different language or with an accent, it always sounds sort of insulting, yeah…). Так что вернусь к Ханину.

Иди речь о переводе на один из языков региона, которым я худо-бедно занимаюсь (от Двины до Эльбы), я бы, наверное, даже нашел, в чем коренятся эти little differences, а здесь я полагаюсь лишь на ощущения и на собственное признание переводчика: All of this is to say that the poem by the Russian speaking Jewish Latvian poet Semyon Khanin that I have taken as an epigraph above touch a nerve concerning citizenship, official documents, and identities in the post-Soviet periphery. Серия стихотворений Семена Ханина действительно пронизана ощущением несовпадения, ложной локализации, временного развоплощения: меня застукали в полнейшей темноте/ в компании таких же как и я/ случайных иностранцев… Помню, когда начались все эти паспортно-визовые дела, было не очень приятно, но гораздо большей проблемой были деньги, и я помню также, что порой размышлял: «Хорошо было читать обо всем этом у Ремарка – словно, встав у окна в натопленной комнате с накрытым столом, всматриваться в сырую ночь. Теперь мы сами по ту сторону стекла…» Но даже мы, поколение журнала «Родник», не были ремарковскими терпилами, а уж поколение «Орбиты» – тем более. Они-то уж точно были манновскими «крулями» (да простится мне такая незамысловатая шутка!).

Начинаю подозревать, что «Орбита» (во главе с талантливейшим Тимофеевым) и «Транслит» (во главе с глухонемым Арсеньевым) интересуют Платта потому, что это группы. Ему кажется, что группы несут послания. Братья Стругацкие: «С точки зрения Странников одиночный корабль может быть только разведывательным зондом». А кто адресат его посланий? В моем городе день за днем идет дождь, и я слушаю монотонный голос: «Обложные осадки характеризуются монотонностью выпадения без значительных колебаний интенсивности. Начинаются и прекращаются постепенно. Выпадают обычно из слоисто-дождевых или высоко-слоистых облаков; при этом в большинстве случаев облачность сплошная и лишь изредка значительная. В морозную погоду слабый снег может выпадать из малооблачного неба…»

Так глупо погореть/ наверно все равно что на игле/ матерому портному проколоться/ уж лучше б срезались на кончиках сигар… Платт прокалывается там, где едва ли прокололась бы Эллочка-людоедка с ее словарным запасом в тридцать слов: на голосе. Ноам Хомски, довольно популярный в Риге персонаж (его именем назван бар Chomsky), вскрыл лишь часть проблемы, а именно,  fundamental fact about the normal use of language, namely the speaker’s ability to produce and understand instantly new sentences that are not similar to those previously heard (и порождать indefinitely many «простых истин», см. ниже). То есть, «орбитальные» строки могут выпадать практически ниоткуда, не представляя собой ни прогноза, ни диагноза. Значительно более при делах Альфред Кожибский: The map is not the territory. Турист имеет карты местности, местный имеет местность. И если турист использует спутниковый прогноз, чтобы избежать Rainy Season на местности, то местный каким-то образом перекраивает под Rainy Season саму местность.

В общем (как уже было сказано): побольше читать по теме и подольше задумываться над прочитанным. Хотя бы над этим: «Легкость, причастность жизни, мягкость даже при падении, будто у предметов нет теней, на смену последним явились светло мерцающие абрисы, мир прост, сияющ, все движется по простой траектории, незачем останавливаться, нечему останавливаться, некогда останавливаться, хорошо быть героем стихотворения Тимофеева, это лучшее, что может с вами произойти, все случится так, как задумано, в этом нет возможности сомневаться, и я не сомневаюсь» (Елена Глазова, Рига). В общем, что я хочу сказать? Лишь то, что текст о Baltic Near Abroad может рассматриваться нами как значительное социально-историческое событие, едва ли имеющее для нас культурно-методологическое значение. Хотя подобное заключение сам автор, думаю, назвал бы methodological faux pas.

В заключение пример того, что называется epic fail, сопровождаемый глубокомысленным рассуждением, в котором лидер компании переводчиков выписывает себя за усердие пару леденцов – «катастрофизм» и «апокалиптичность»: The poet begins with the seemingly minor and the spatial: “Always open doors, step into elevators,/ Go upstairs, move down corridors.” He moves out in scale toward the biographical: “spend money, but sparingly,/ And only once in a while spend everything you’ve got”; “Girls will become young women, and then you’ll notice them/ Crossing the street holding little kids’ hands.” Next he arrives at the level of the impersonal and historical: “Governments are made to fall;/ Ships – to glide beneath bridges.” And finally at the catastrophic or apocalyptic: “pack your bag –/ Only the essentials – and leave the city immediately.”

 
TRUTHS, Trans. by Kevin M. F. Platt, Bob Perelman, Julia Bloch

I want to tell you simple truths,
Reveal important things to you.
Always open doors, step into elevators,
Go upstairs, move down corridors.
Always get into cars, start the engine,
And if it’s winter, wait until it warms up.
Always spend money, but sparingly,
And only once in a while spend everything you’ve got.
In summer it will be summer; in fall it will be fall,
Don’t get flustered; don't do anything that disgusts you.
Girls will become young women, and then you’ll notice them
Crossing the street holding little kids’ hands.
Men will somberly weigh the options
But then act according to circumstances, often making mistakes.
Governments are made to fall;
Ships – to glide beneath bridges.
All the same, the lights on the other side of the river
Will never – imagine that – never go out.
Still, if they do, pack your bag –
Only the essentials – and leave the city immediately.
When you arrive in a new place, look around, lean against a tree;
You can light up – if you smoke – stand around, think.
You see, here too in the evening they drink tea and in the morning, coffee.
Blame the mayor and wait for things to get better.
And if there is a river and you see lights on the other side,
That’s something to cling to.


ИСТИНЫ, Сергей Тимофеев

Я хочу рассказать тебе простые истины,
Открыть тебе важные вещи.
Всегда открывай двери, входи в лифты,
Поднимайся на этажи, проходи по коридорам.
Всегда садись в машины, заводи двигатель,
Если зима, подожди, пока он прогреется.
Всегда трать деньги, но понемногу,
И только изредка трать все, что под рукой.
Летом будет лето, осенью будет осень,
Не тушуйся, не делай ничего, отчего тебе тошно.
Девочки станут девушками, а потом ты заметишь
Их, переходящих улицу за руку с малышами.
Мужчины будут хмуро прикидывать возможности,
А потом действовать по обстановке и часто ошибаться.
Правительства созданы, чтобы падать,
Корабли – чтобы проплывать под мостами.
Но тем не менее огни на том берегу реки,
Никогда, представь себе, никогда не погаснут.
А если они все-таки прекратятся, собери сумку,
Не бери лишнего и покинь город как можно скорее.
Приедешь в новое место, осмотрись, прислонись к дереву,
Можешь закурить, если куришь, постоять, подумать.
Видишь, и здесь пьют вечером чай, а по утрам кофе,
Ругают мэра, ждут перемен к лучшему.
А если есть река, и на той стороне видны огни –
Значит, есть за что зацепиться.


Truths – инструкция «как уйти». Истины – инструкция «как остаться». Хотя, по правде говоря, и то и другое – как заметил Игорь Белов после того, как однажды взял да и прочитал этот текст, – это инструкции «как уйти, не уходя».
(Или «остаться, не оставаясь»…)

 

Впервые опубликовано на эстонском языке в журнале Vikerkaar № 06, 2017скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 114
Опубликовано 03 окт 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ