Опубликованная 25 июля на портале «Textura» статья Александры Приймак «В поисках утраченной андрогинности: о лесбийском и феминистском нарративах» требует достаточно пристального рассмотрения, поскольку содержит ряд ошибок и ложных интерпретаций.
По мнению автора, на данный момент «лесбийский и феминистский дискурс считаются взаимозаменяемыми понятиями»[1] (кем считаются — обывателями, предельно далёкими от контекста и считающими, что все феминистки — ультрамаскулинные лесбиянки?), а феминизм в 2010-х годах стал причиной дерадикализации лесбийской темы. Ни одной ссылки на статьи или исследования, подтверждающие этот смелый вывод, Приймак не приводит.
В реальности лесбийская тема наоборот радикализовалась: в 2005 году выступление Оксаны Васякиной с поэмой «Ветер ярости», призывающей к метафизической мести мужчинам-угнетателям, видится невозможным[2], а «Лесбийский дневник» Лолиты Агамаловой в то время был бы опубликован разве что на сайте Proza.ru, который, впрочем, тогда походил на литературный портал, а не на подобие блогосервиса. Невероятным в начале нулевых кажется и низовое, дилетантское творчество множества экзальтированных радикальных феминисток — от фанфикшена до лесбийских песен из сети «ВКонтакте». В какой-то степени это реакция на государственную цензуру.
Удивляет и следующий пассаж: «Феминизм третьей волны… это тренд самого нового, «хрупкого» поколения, в отличие от первых двух волн мало занимающийся проблемами окружающего мира, а сфокусированный на сфере абстрактного, в основном на репрезентации темы пола и гендера в сфере медиа и массовой культуры».
Интересно, что в реальности «проблемами окружающего мира» в российских и в целом постсоветских регионах, то есть лекциями, пикетами, различными перформансами, волонтёрством, занимаются именно интерсекциональные феминистки. Активные offline-активистки радфем-движения присутствуют в Москве, но за её пределами «радикалки» ведут, в основном, сетевую деятельность, зачастую игнорируя предложения провести очередную акцию. Характеристика феминизма третьей волны как феминизма «поколенческого» тоже ошибочно: к нему принадлежит немалое количество людей моего поколения (так называемого «76-82»), и меньше всего некоторые из нас призывают к культивации «хрупкости и нежности». Постепенно популяризируется идея биохакинга, который могут практиковать не только небинарные люди, «андрогинизирующие» организм с помощью комплекса гормональных препаратов, но и цисгендерные женщины — например, употреблять анаболики или небольшие дозы тестостерона, чтобы увеличить мышечную массу.
Говоря о третьей волне, уделяющей значительное внимание вопросу гендера, Приймак почему-то фокусирует внимание на поле: именно половые различия, по её словам, феминистки хотят подчеркнуть с помощью актуализации феминитивов, хотя третью волну отличает активное участие транс-феминисток. Что цисгендерный человек «со стороны» назовёт полом в их случае — гормональный пол или кариотипический?
Дальнейшие рассуждения заводят в ещё больший тупик, например, фраза «любимый феминистками Ролан Барт». Какими феминистками? У феминисток нет ульевого мышления, и мне пришлось вспоминать, есть ли у меня хоть одна единомышленница — поклонница Барта; оказалось, что ни одной. Итак, из цитаты Барта: «Самая подрывная деятельность (контрцензура) заключается не обязательно в том, чтобы говорить нечто шокирующее для общественного мнения, закона, морали, полиции, а в том, чтобы изобрести парадоксальный дискурс (дискурс, свободный от всякой доксы): революционным актом является изобретение, а не провокация; этот акт находит своё завершение в основании нового языка», — Приймак делает вывод, что следует отказаться от гендерной бинарности, и попытки отказа наблюдались только в первой половине 2000-х, а сейчас сошли на нет, поскольку, внимание, бинарность подчёркивает третья волна феминизма.
Между тем, TERF (транс-эксклюзивные радикальные феминистки — идейные наследницы второй волны) яростно критикуют третью волну за следование квир-теории, особенно возмущаясь молодёжной «культурой Тамблера», которую рекламируют такие паблики «ВКонтакте», как «trans and proud», «Биомеханоид в обществе» и многие другие. Создатель «Биомеханоида» придумал и перевёл на русский наименования десятков гендеров, тогда как TERF требуют признавать только два. Эти поклонницы Шейлы Джеффрис и Дженис Реймонд крайне агрессивно воспринимают любые небинарные модели, называя их «следствием мизогинии» (у людей с акушерским женским полом) и «стремлением проникнуть в закрытые женские сообщества» (у людей с акушерским мужским). Очень странно также, что Приймак относит к третьей волны такую типичную представительницу второй волны, как Оксана Васякина: транс-эксклюзивный лесбийский сепаратизм и застывание на стадии гнева — это второволновые приметы. Очень характерной чертой «олдскульного», образца 1980-х годов, радикального феминизма выглядит и нежелание Васякиной, чтобы мужчины переводили её тексты: согласно этому течению, абсолютно каждый человек с мужским акушерским полом получает ярко выраженную мужскую социализацию, которая мешает понимать женские тексты. Есть и другая теория: по Сандре Хардинг[3], мужчина также может быть носителем профеминистских идей, а согласно квир-феминизму, многие люди обладают смешанной социализацией, поскольку типично мужская или типично женская не были ими усвоены в силу нонконформизма или аутичности.
Анализируя интервью, взятое Денисом Ларионовым у нескольких поэтов и поэтесс[4], Приймак делает своеобразный вывод: люди, родившиеся до 1990 года, представляли «андрогинный», как вариант, «агендерный, феминизм второй волны (уже приходилось отмечать, что этот «феминизм» не существует в реальности), потому что среди них авторы с акушерским женским полом, пишущие в мужском роде. Родившиеся позже якобы репрезентируют себя как эссенциалистских феминисток третьей волны. В качестве подтверждения Приймак приводит... цитату вашего покорного слуги — человека с небинарной идентичностью, использующего в художественных текстах мужской род как нейтральный и приветствующего любые проявления андрогинности:
«В 2018-м году феминистки утверждают, что женщины, говорящие о себе в мужском роде, на самом деле страдают от «латентной мизогинии» либо используют этот ход для того, чтобы мужчины воспринимали их всерьёз, т.к. высказывания женщины (по их мнению) априори дискредитированы её полом. Так, например, Елена Георгиевская недавно в профеминистской статье написала следующее: «Многие девушки сломались, поверив, что бездарны, и перестали писать или начали имитировать «мужское письмо»[5].
Откуда взялась эта неразбериха? Во-первых, Приймак явно не знакома с другими моими текстами. Во-вторых, ранее она уже фактически подтвердила, что путает понятия пола и гендера. Говоря о «женщинах», я подразумеваю цисгендерных женщин, а вовсе не людей небинарных и либрамаскулинных, например, Марианну Гейде. Цисгендерная женщина с типичной женской социализацией зачастую пытается имитировать маскулинный дискурс, чтобы её прозу не назвали «бабской», но получается это неудачно. Агендер или андрогин часто воспитывался по-другому, брал за образец других книжных героев, ощущает себя иначе, сформировал иной тип мышления. Я вижу близкий к андрогинному дискурс во многих текстах Тамары Корвин, а имитацию мужского — у множества литинститутских студенток, которые, считая женские проблемы постыдными и ничтожными, пытаются копировать кумиров-мужчин и в итоге производят выморочное, глубоко вторичное письмо.
В теорию Приймак я не укладываюсь, потому что мой год рождения — 1980, но я, по её версии, отказываю андрогинному нарративу в праве на существование, что должно быть характерно для более молодого поколения. Если же говорить о реальности, я один из наиболее типичных представителей андрогинного нарратива, что совпадает с обозначенными Приймак поколенческими рамками, но тогда мне нельзя принадлежать к третьей волне феминизма. Однако я к ней принадлежу, потому что третья волна не имеет с декларируемыми автором принципами ничего общего.
Вместо мифического противопоставления «старого» андрогинного нарратива и «нового» бинарного я предлагаю более объективное, основанное на знании реалий молодёжной субкультуры, сопоставление старого и нового андрогинного дискурсов. (Впрочем, надо немного подождать, пока квир-дети выйдут из пелёнок фанфикшена и создадут что-то по-настоящему своё.) Вместо архаично выглядящей привязки гендера к акушерскому полу я предлагаю политическую феминность — по аналогии с политическим лесбийством[6]. Так, в русском языке придерживаясь мужского рода, а в англоязычной среде предпочитая обозначить себя местоимением they или более конформным s/he, частично отсылающим к j/e Моник Виттиг[7], я планирую даже после смены документов на нейтральные сохранить женское русскоязычное имя в качестве одного из литературных, чтобы повысить видимость женских имён в культуре, а феминистские статьи чаще всего пишу в женском роде. Это не метания между гендерами, а сознательная стратегия.
Как мы видим, тема андрогинного нарратива и его связи с феминистским письмом значительно сложнее, чем пытается представить Александра Приймак (и не только она).
__________
1. Здесь и далее цит. по: Приймак, А. В поисках утраченной андрогинности. Textura, 25 июля 2018.
2. См., например: Гагин, В. Между хрупкостью и войной. Stenograme, 10 мая 2017.
3. Harding, S. The Science Question in Feminism, 1986.
4. «...нет неважного»: гендерная идентичность и новейшая литература. 11 интервью Денису Ларионову. Новое литературное обозрение, №1, 2018.
5. Цит. по: Георгиевская, Е. Русская феминистская поэзия: заметки на полях. Лиterraтура, 1 апреля 2018.
6. См. Thompson, D. Reading Between the Lines: a Lesbian Feminist Critique of Feminist Accounts of Sexuality, Chicago Spinifex Press, 1991.
7. Виттиг, М. Лесбийское тело. Тверь, KOLONNA Publications, 2004.
скачать dle 12.1
