У меня на полке лежит сборник статей, посвященный кризису литературоцентризма - не такой уж старый, 2014 года. Глубокий и замечательный, многое проясняющий в этом странном явлении, по поводу которого еще так недавно было сломано столько копий, что казалось, и его (продуктивный) кризис будет длиться вечно. Но есть ощущение, что вот прямо сейчас, в 2018 году, литературоцентризм, неважно, в категориях “смерти”/кризиса ли, или иным образом, больше не обсуждается. Снят с повестки дня. Произошел какой-то стремительный процесс, благодаря которому сейчас среднестатистическому студенту любого курса нужно довольно долго и подробно объяснять, что это такое - литературоцентризм, и зачем это такое было. Слово куда-то ушло, а с ним - и рефлексия над явлением.
Но означает ли это, что само явление правда закончилось насовсем? Две истории недавнего времени не дают мне повода так думать. Одна случилась на встрече с Кристофером Мериллом, директором международной программы creative writing университета Айовы. Он недавно приезжал в Москву на летнюю Фулбрайтовскую школу и провел на разных московских площадках несколько мастер-классов. Я была на одном из них. Поскольку я имею отношение к программе, где в заголовке стоит “творческое письмо”, и в последнее время много думаю над тем, как, кому и зачем его преподавать. В лофте Шанинки было правильное количество народу: ровно столько, сколько нужно для семинара. Крис рассказал о программе, о том, как учат писать, и как он сам учился - у Бродского (о, зависть, зависть), а потом дал нам задание. Вот какое: сочинить (за минимальное количество времени) текст, содержащий пять заданных слов. “Дым”, “кожа”, “гулять”, сентябрь, пятого - не вспомню. Затем происходило вот что: каждый зачитывал свой текст, и Крис, а потом и все собравшиеся, говорили о том, что именно в нем удалось, чем он впечатлил, зацепил, сильнее всего повлиял. Подбирали подходящие слова, выискивая их среди литературоведческих терминов, но совсем не обязательно, и даже скорее - нет, скорее - подыскивая метафоры для того, что так трудно выразить - для впечатления от текста (если под впечатлением понимать буквально “печать”, след, который прочитанное оставляет в человеке). И это, конечно, производило определенный терапевтический эффект. Захотелось писать. Отдаться на волю вдохновения. не думать о том, что, на самом деле “ничего достойного я не смогу сейчас сочинить”. И, кажется, писать захотелось даже тем, кто отродясь ничего не писал.
Но всеобщая благостность была внезапно нарушена. Одна участница (довольно известная критикесса и культурная журналистка, славящаяся своим умением задавать неудобные вопросы - и хорошо, поскольку, если бы не ее неудобный вопрос, этого текста и этих мыслей бы не было) встала и спросила, собственно, а чем это отличается от условного “литинститута”, то есть от советского воспроизводства рутинных практик письма, непрофессионального по определению, потому что нельзя же в самом деле, играя в такие бирюльки (ведь мы только что все сыграли в буриме, не так ли?) говорить о серьезной литературе. И вот тут я задумалась. В нападках коллеги была своя логика, но в этой логике мне что-то мешало...Если б я снимала кино, а не писала текст, то тут полагалось бы сделать затемнение и пустить на весь экран титр “это ему кажется”. Я вспомнила юность. Вернее, “Юность”. Куда я, как многие мои ровесники, пишущие стихи, пришла в 1987 году, и откуда меня направили в
ЛИТО. В литературное объединение при заводе “Компрессор”. Там тогда, кроме меня была еще пара человек из нынешней литературной тусовки, и тоже на положении кандидатов в вундеркинды. И вот мы приходили в конструктивистский ДК на “Шоссе Энтузиастов” и
занимались литературой под руководством поэта Новикова. Было это так: автор готовил подборку. Из числа членов литобъединения выбирались два рецензента. После двух-трех дежурных похвал начинался разбор. Вернее, разгром. Протоколы таких обсуждений в советском ЛИТО, ежели б их можно было отыскать и собрать - ценнейший материал для исторической социологии литературного вкуса. Но тогда мне и в голову не пришло, что к этому можно относиться как-то иначе, кроме как “так мы идем чрез тернии - к звездам”. Потому что если “к звездам”, то - без “терний” не обойтись. Но поразил меня не разящий контраст, а ...мое отношение к словам коллеги-критика. В глубине души во мне шевельнулось что-то вроде согласия. Видимо, во мне проснулась та девочка, которая училась “стойко переносить” разгром-разбор моего текста в советском ЛИТО. Этой девочке положено было думать так: “литература (вернее, ЛИТЕРАТУРА) - это что-то такое...это то, что ДАНО или НЕ ДАНО, этому НЕЛЬЗЯ НАУЧИТЬСЯ, ведь это ДАНО, и поэтому я должна ТЕРПЕТЬ ЭТУ АДСКУЮ БОЛЬ, чтобы все-таки писать так, чтобы….” В общем, если бы можно было просто так (как в том известном интернет-меме) взять, и научиться писать тексты, то выходило бы, что каждый может стать писателем, и что…
А в это время коллега продолжала свою речь так: “То, что тут происходит - это, конечно, не имеет отношения к литературе. Назовите это терапией, например. Но литературой это называть нельзя”. Вот оно что. Вот, оказывается, где он был - смутительный сбой логики. Столкнувшись с практикой creative writing, мы (такова логика культурных ассоциаций) вспоминаем советскую систему формовки писателя, все эти Высшие литературные курсы и заводские лито. Но, вспоминая их, мы как бы “включаем” в себе это уникальное по своим травматическим последствиям двойное послание: ты должен учиться писать, потому, что этому научиться невозможно. Литература - это нечто, не поддающееся никаким “нормальным” практикам, нечто, с чем нельзя, запрещено что-то “делать” (ни в каком обыденном смысле слова «делать»), что невозможно никак ни к чему “приспосабливать” (и в то же время - да, конечно, нечто, что должно быть управляемо государством и приспособлено для его “высших” нужд). Словом, перед нами область сакрального, нерационализируемого. Научение тут бессильно. Только посвящение, мучительная, болезненная инициация. Наше возмущение тем, что мы просто так, очень спокойно и безболезненно учимся писать, вдохновляя друг друга - это, безусловно, проявление литературоцентричности, но выведенной из поля рациональной рефлексии и превращенной в сакральное, в миф, скрывающий от тех, кто им охвачен, свой истинный исток.
Кстати, все же заметили, как лавинообразно растет в последние лет пять количество курсов творческого письма и читательских обсуждений? По вот этой логике, которую я тут (пока достаточно сумбурно) пытаюсь вам изложить, это обстоятельство говорит о том, что нас все-таки “отпустило”. Литература по-прежнему находится в области сакрального, но, кажется, выросли поколения, для которых литература - это всего лишь занятие. Которому можно учиться и наслаждаться, не рискуя быть уличенным, изгнанным или разоблаченным. Но вот если кто-то устроит фотосессию в библиотеке…Но пусть это все же будет другая история.
Автор - литературный критик, доцент РГГУ.скачать dle 12.1
