О критикеМысль о том, что так называемая «литературная критика», то есть экспертиза и интерпретация текущей словесности есть самостоятельное занятие, причем едва ли не более престижное, чем ее сочинение – рудимент середины XIX века. Именно тогда Виссарион Григорьевич Белинский, начальник ОТК, дизайнер-упаковщик и рекламист русской литературы, занял в ней (и не только в ней, а в общественной жизни) уникальное место Учителя. До Белинского идеи Критики как профессии не было. Статьи (оценочные, полемические, аналитические) писали сами сочинители – разумеется, в меру склонности. У Кюхельбекера, скажем, такая склонность была, а у Дельвига нет, зато он умел и любил редактировать журналы.
Уже во второй половине века наследники Белинского стеснялись своей профессиональной исключительности – даже Добролюбов цеплялся за свое умение писать несмешные пародии, даже Чернышевский рвался не то в романисты, не то в политики, и стал в итоге не то романистом, не то политиком; даже их идеологический антипод Буренин примерял одежды поэта, романиста и переводчика, хотя остался в истории литературы все же в основном суворинской злой собакой.
Серебряный век убил отдельную профессию критика. Кто был по этой части? Разве Чуковский, да и он уже переводил Уитмена и изучал Некрасова – а после и совсем ушел в Мойдодыры. О стихах писали поэты - Брюсов, Анненский, Гумилев, Адамович, и понемногу – молодые филологи. У формалистов и их сверстников (от Жирмунского до Святополк-Мирского) критика была практическим применением научно-аналитического аппарата на современном материале.
Никто из критиков никогда не был объективен. Но критик-идеолог XIX века заставлял тексты служить философской или социальной схеме. Критик-писатель выстраивал некую систему координат, нужную – в первую очередь – ему самому для позиционирования и геолокации. Критик-ученый проверял свои концепции. Никто на объективность и не претендовал.
Возрождение «профессиональной критики» в советское время связано было с бюрократической структурностью тогдашней литературной жизни. Литератор служил по известному ведомству; в СП есть секция критики, значит, есть должность, значит, есть занимающий ее человек. Сейчас цепляться за это глупо. Еще глупее претендовать на роль Виссариона Григорьевича, строго объясняющего писателям, что они написали, а читателям – как понимать написанное.
Итак, что у нас остается?
Поэт (прозаик), пишущий о других поэтах (прозаиках). Он может честно утверждать позицию, связанную с собственной практикой – а может претендовать на роль «нейтрального эксперта», понимающего, как устроен тот или иной текст, но избегающего качественных оценок. Но понятно, что это всегда – понимание из определенной позиции. Чтобы правильно понять аналитику поэта-критика, всегда желательно знать его собственные тексты. И это вне зависимости от того, кто перед нами – серьезный и ответственный арбитр вроде Гумилева или импрессионист-провокатор вроде Адамовича.
Мне кажется, нынешние молодые перестали этого стесняться. Они не боятся вцепиться друг другу в горло. Даже если цель поединка в том, чтобы вытолкнуть противника с поля, как в сумо – все равно это не удается, если оба борца достаточно крепко стоят на ногах.
Следующая позиция: критик-литературовед. Однако тут нынче – провал. Я не о поэтах, которые еще и литературоведы, а о чистых «академических ученых». Отрыв науки о литературе от реального процесса таков, что вполне можно быть прекрасным специалистом по Мандельштаму или обэриутам, любя из современной поэзии только бардовскую песню или в лучшем случае Кибироваа с Кенжеевым. Выход в том, что тексты и авторы, которые были пятнадцать-двадцать лет назад актуальной реальностью, сегодня «история», и ими можно заниматься как историей, то есть научно. У истории свои законы, здесь поле для субъективности меньше. Если ты Бродский в 1960-е, ты можешь даже делать вид, что рядом с тобой нет Аронзона, хотя вы даже время от времени разговариваете за чаем о целях творчества. Если вы читатель Бродского и Аронзона в 1980-х, вы можете принимать обоих, но совсем не интересоваться, допустим, Айги или Всеволодом Некрасовым, просто не задумываться об их существовании. В 2018 году у вас нет такой роскоши. Более того, вы должны принимать в расчет всех, не только больших, но и малых, не только обаятельных, но и неприятных: от Роберта Рождественского и Анатолия Передреева до Василия Бетаки или Давида Шраера-Петрова. Все равно вы не объективны, но вы в максимальной степени учитываете чужие позиции и чужую оптику, потому что это долг историка. Так же, как долг современника – нетерпимость.
Наконец, появившийся в 1990-е годы тип «критика-журналиста» (самый яркий пример – Курицын) применительно к поэзии исчез: и не потому что тот же Курицын ушел в романисты, а потому, что после короткого периода интереса к текущей поэзии со стороны глянцевой прессы (а другой сейчас нет) оказалось, что интересна-то поэзия совсем другая, та, где на вершине пирамиды Быков и Полозкова, в подножии же страшно сказать что. А вовсе не наша заумь.
Там, где интересно – там как раз отдельная профессия критика сохраняется. Кинокритики не снимают кино, и даже винные критики не виноделы. Мы же еще раз убеждаемся в полной общественной незначимости нашего занятия. Что еще один повод не претендовать на роль Белинского, или Лессинга, или Сьюзен Зонтаг (если, конечно, вы пишете о современных стихах). Что остается? Последний ответ: критика как средство геолокации поэта, что совсем не так мало.
скачать dle 12.1
