(О прозаической поэме Игоря Силантьева «Отрывной календарь»: Звезда, 2017, № 10)«Отрывной календарь» Игоря Силантьева – произведение многослойное. Оно исключает скорочтение и взывает к глубокому погружению в текст. Начну с названия. Отрывные листки календаря – это стереотип в действии. Все, что написано на обороте листков, рассчитано на самого неподготовленного читателя-потребителя. Но есть и другая сторона. Отрывной календарь – это метафора каждодневного уничтожения, прочитанного и прожитого. Вот почему календари издавались миллионными тиражами, но по прошествии 10-15 лет обнаружить их оказывается невозможным. Нет, их не выбрасывают в мусорное ведро, не сдают в макулатуру, как прочитанные газеты и журналы. Они просто исчезают. Превращают время в безвременье.
Ключевыми мотивами «Отрывного календаря» становятся смерть, время и память. Именно на них нанизываются многочисленные лейтмотивы, обеспечивая движение повествования. Произведение начинается смертью матери главного героя по имени Сбербанк и заканчивается описанием похорон погибшего в шахте отца Саната, детского друга героя. В романе умирают бабушка героя, его отец и старший брат. Повествование о смерти растягивается во времени и оборачивается пустотой, каждый раз исчезая по мере отрывания календарного листка.
В отличие от календаря, наше время глубоко трагично, экзистенциально трагично. Недаром древние представляли Кронос в виде отца, пожирающего своих детей. Время уничтожает реальную событийность, показывая не только ее беспощадность, но и обнаруживая ее бессмысленность. «Под вечер в мастерской собирались папины приятели, все какого-то отчаянного, какого-то окончательного вида. На стол ставились огромные сине-зеленые бутыли с красным вермутом, который на самом деле был совершенно черный, чернее бычьей крови, и клубился табачный дым, и захмелевшая компания хохотала, а нередко спорила с яростными матами, и ты оказывался ненужным, лишним в этом самодостаточном отцовском мире, откуда тебя, наконец-то, забирала мама или бабушка».
Уничтожаясь и уничтожая, время оборачивается памятью. Но философы во главе с Анри Бергсоном недаром говорят о двух видах памяти. Одна из них фиксирует отдельно взятое событие, другая растворяется в длительности. Отталкиваясь от ощущения вкуса пирожного, героя Марселя Пруста восстанавливает череду событий нескольких десятилетий, растворенных в потоке сознания. Память Сбербанка, напротив, уничтожает длительность и отказывается от какой-либо последовательности. События памяти – это отдельные сохранившиеся листки отрывного календаря, где реальность каждый раз стремится быть уничтоженной фантастическим миром постаревшего ребенка, в котором одновременно встречаются Гагарин и Терешкова, испанский король Виктор Эммануил Третий и Августин Блаженный, Дракула и Иоганн Себастьян Бах. Впрочем, они ли это? Таким образом, в «Отрывном календаре» время не восстанавливается, но измышляется и начинает существовать не благодаря хронографии календаря, а вопреки ей.
Да и сами герои растворяются в воображении героя и смешиваются с миром неизменной природы. Брошка-ящерица на платье матери становится реальной ящерицей, обитающей в своем подземном царстве, лишь изредка появляясь на поверхности, чтобы оставить хвостик в руках мальчика. А потом и сам герой оборачивается ящеркой. Курица с отрубленной головой переходит в вымышленный мир героя, превращаясь то в него самого, то смешиваясь с грачами-санитарами и самим «господином товарищем начальником главным грачем (врачем, рвачем)», олицетворяющим зло и насилие в скудном больничном мире героя. «И совсем было догнал их главный грач, он же врач, он же рвач, – хвать! – да не тут-то было, хвостик-то у него в клюве, а ящерка на лошадке осталась, забралась в трещинку на спинке ее и в травяном, листвяном соре схоронилась!» Небо, подземелье, степь – три пространства постоянно пульсируют в «Отрывном календаре», подчиняясь фантазии главного героя Сбербанка, а потом встречаются и смыкаются в финальной сцене плача героя.
«Мальчишка прибежал в степь, остановился – и громко и стыдно заревел. Ветер свистел и оглушал его, и мальчик не слышал самого себя. Он бежал дальше, спотыкаясь о высохшие камни, и рыдал все громче и безобразнее. Земля под его ногами была соленой и мертвой, на ветру волновалась полынь и темнели кусты караганника, и ящерицы, засевшие у корней кустарника, хранили свое древнее молчание. Сопки, повидавшие все за многие века жизни с людьми, приняли этот плач». Плач главного героя включает третью составляющую его внутреннего мира. Под слоем житейских неурядиц мы ощущаем не только защитный механизм творческой фантазии, но и глубокий лиризм как важнейшую часть души героя. Здесь-то и возникает необходимость органического перехода прозы в поэзию.
Взятые по отдельности, стихотворные фрагменты «Отрывного календаря» представляют калейдоскоп разрозненных впечатлений, отразивших психоделическое состояние персонажа. Вмонтированные в повествование, они обусловливают своеобразие композиции текста. Контрапункт реальной жизни и вымышленного мира усиливается за счет появляющегося в нужных местах акцентного стиха.
Все едино, как в капле летнего дождя. Вот послушайте строчки.
летние дожди не умеют хитрить
эти капли свежи как твои глаза
окно распахнув я руками ловлю
твои взгляды невысказанные слова
словно капли они дрожат на ветру
Ливневый поток стихотворных строк, не прерываемых знаками препинания, становится очистительной силой, аристотелевским катарсисом, спасающим о ужаса отчаяния и дающим право противостоять смерти.
И, наконец, о жанре. «Отрывной календарь» – поэма. Однажды Лев Толстой заметил, что все сколько-нибудь значительные произведения русской литературы от «Мертвых душ» до «Мертвого дома» не укладываются в жанровую разнарядку традиционных представлений. «Отрывной календарь» – поэма прежде всего потому, что на основной каркас фабульных мотивов здесь постоянно накладывается тонкая материя словесных лейтмотивов, каждый из которых, сохраняя повествовательную логику, усиливает впечатление путем постоянного наращивания поэтических ассоциаций. Впрочем, в жанре поэмы заложен и иной смысл. Каждая поэма чревата романом в стихах, основным моментом которого является эффект оконченности в форме неоконченности. Фабула конечна, мир текста бесконечен. Он обращает календарное безвременье в вечность.
скачать dle 12.1
