(размышления на тему книги: Владимир Губайловский. Учитель цинизма – М.: Эксмо, 2014. – 288 с.)На обложку эпиграфом выведена автоцитата: «Цинизм – это не болезнь, а горькое, как хина, лекарство, которое показано высоким культурам».
Книга и проста и сложна одновременно. Чем хороша – выстроенная комбинация идей невзначай вынуждает провести ревизию в собственной жизни: а у меня как было? Я учился в вузе? бухал в общаге? зачеты-экзамены сдавал, вел высокоинтеллектуальные беседы? Учился, бухал, сдавал и еще какие вел, ого-го! Правда, мой вуз не физиков, а лириков, но ведь студенческая жизнь, как многоуровневый нелинейный процесс – это состояние души, не так ли? Плотная драматическая сущность студенческо-общажной жизни при Литературном институте довольно точно описана, например, в романе Андрея Коровина (он же Андрей Лестер, он же Андрей Ковалев) «Ветер в оранжерее».
Кто он, наш герой? «Интеллигентный и нестрашный», «в очках» студент МГУ мехмата конца 70-х начала 80-х. «А поскольку был я москвич, в общаге меня никак не прописывали. И жил я все эти счастливые годы без прописки и без подушки, поскольку белье можно было сменить и без паспорта, а вот подушку получить – никак нельзя. Так и спал сирота из Сибири на свитерке, сложенном вчетверо, почти четыре года своей бесшабашной юности». Не из робкого десятка, чего стоит прогулка на ледяную Москву-реку с другом Аркадием.
Признается: «Я не брал в руки шашек уже лет тридцать». Ага, думаем, автору за пятьдесят. Это ж воспоминания, в некотором роде документально-исповедальные. «Но сегодня мне хочется рассказать все. Обо всех. И все эти веселые и печальные истории лежат передо мной как рассыпанная колода. И я тасую ее, тасую, тасую в памяти. Вижу лица. Слышу голоса. Но никак не сходится мой незамысловатый пасьянс». Пасьянс с реальными персонажами. Близкими и не очень. В частности, представлен образ доктора физико-математических наук С.Б.Стечкина (1920-1995), преподававшего в МГУ. «Вот вы тут сидите и думаете, что будете заниматься математикой. Хочу вас огорчить. Математикой из вас будет заниматься человек пять, не больше, а у остальных будет совсем другая судьба. Большинство станет программистами» - сказал Сербор (кличка преподавателя) и был прав.
В босоногом, советском, детстве я составлял из кубиков картинку. Завершенное, узнаваемое пространство – домик, дерево, птичка, солнышко. Обыкновенный puzzle, игра-головоломка, развивающая образное и логическое мышление. Вот и «Учителя…» Губайловского пришлось собирать по кубикам: 73 главки (конечно, они по порядку, но мы не числа в ряд выстраиваем, а воссоздаем систему «циничных» ценностей в рамках одного романа), несколько десятков историй, пестрит научной и околонаучной терминологией, нашпигована маститыми именами философов, политических лидеров, военноначальников, поэтов, писателей и ученых – Диоген Синопский, Шеллинг, Гегель, Кант… Ленин, Сталин, Тухачевский… Пушкин, Толстой, Блок, Мандельштам, Платонов, Пастернак, Вознесенский, Веничка Ерофеев… Эйнштейн, Пуанкаре, Винер, Шкловский (не теоретик прозы Виктор Борисович, а Иосиф Самуилович Шкловский – астрофизик, автор замечательной книги «Вселенная. Жизнь. Разум»), Майкл Сааведра… Сааведра, если кто не знает, это был такой таинственный ученый, опубликовавший труд под названием «Зеленая книга. Математические модели в биологии» в одном из американских университетских издательств в 1960-м году. И Губайловский его обильно цитирует… Если же такого ученого не существовало, тогда браво автору – тихая перекличка с литературным шулером Борхесом случилась. Имеют место необходимые отступления (или дополнительные данные к глобальному уравнению) от сюжета: «Разговоры перед сном №№ 1, 2, 3, 4, 5» – пространные общажные диалоги пытливых умов, «Мамины рассказы» – эта главка, единственная выделена курсивом – историко-личностно-эмоциональный колорит. Упрощает решение - бесхитростно разворачивающийся сюжет. Согревает - ассортимент многоликого портвейна: «Кавказ», «Агдам», «777», «Вермут розовый крепкий»…
Итак, книга автобиографическая, занимательная, со сдержанной иронией. Про «учись, студент». Карточный жаргон в первой же главке слегка даже развлекает. «Перемесить плаху, вольтануть», «а мы с Григорием уселись попилять в диберц»... Карточные игры здесь далеко не случайны – намек на «что наша жизнь? – игра!». Однако у игры бывают, как правило, правила (вспомнились «Правила игры без правил» Эдуарда Геворкяна). Карточная игра – это не шахматы, и в мире человеческих отношений она с большой долей вероятности предполагает «почти» честность, то есть игру не по правилам. И автор признается: «Я ведь всегда (ну почти) играл честно (ну почти)…»
Понятие «игра» нивелирует понятие «цинизм». Можно привести в пример десятки теорий игр, как математических, так и психологических, где алгоритм действий (и осознание этого алгоритма) ничуть не способствует «сделке с совестью». Та же теория из неоклассической экономики Неймана и Моргенштерна, та же концепция Эрика Бёрна, тот же сталкинг в толтекской магии. Другое дело, насколько соответствуют характер, уровень информационной насыщенности и персональная инициатива героя избранным инструментам анализа и познания. Тут ключ к пониманию – и Достоевского, и Лема… Кстати, Станислав Лем всплывает (гл. 57), но забывается, не указывается стержневая мысль, выраженная устами самоубийцы Гиборяна: «Это не безумие, здесь что-то с совестью». Совесть – азартная пружинка, которая и пытается познать Бога (математическое совершенство Абсолюта). Человечество вовсе не хочет встретиться с не-человеком, человек хочет расширить свою совесть до границ человечности, так как она, совесть, еще слишком мала, и мы, следуя размышлению Курта Воннегута, живем в средневековье… «Хотите, я вам что-то скажу? Мы с вами все еще живем в темном средневековье. У нас до сих пор тянется мрачное, глухое средневековье». К слову о «высоких культурах».
Собственно о киниках автор напрямую пишет в 66 главке, как бы раскрывая козырную карту, показывая, да вот же она, родимая, парадоксальная: «Цинизм – это не философия, и именно поэтому это единственная возможная сегодня философия. Когда вскрытие уже все показало». Да, вскрытие показало – «мрачное средневековье»… Но, думается, довольно спорное утверждение, насчет «единственной». Конечно, в козыре есть «чувство математической красоты». Напрашивается вопрос: математическая красота спасет мир? И вот какая особенность обнаруживается – во всем тексте если и присутствуют любовные отношения, то они загнаны в одиночные камеры главок 59-62. «Писать о любви трудно еще и потому, что ты должен высветить что-то настолько глубоко личное, интимное, что делается страшно». Цинизм уступает место страху, цинизм пасует перед бездной. Это интимный, личностный опыт героя, потерпевшего фиаско и не восстановившегося после поражения. Очевидно, что за рамки уравнения вынесен фундаментальный икс – любовь. Вот такие они, киники-циники. Разделили, определили, разложили по главкам (кластерам-камерам) и создали пространство идей. Холодным расчетом – механическим раскладом.
О холодном, циничном расчете намекает Дмитрий Аполлонович Никитин-Завражский, 1944 года рождения. Классический сумасшедший интеллектуал с несчастной судьбой. «Всех своих родных я потерял за один год». Художник, два курса физфака… «Но они забыли теорию множеств, - жалуется Аполоныч, - а без нее ничего нельзя понять и ни о чем нельзя связно говорить». Но связно ли говорит сам Аполоныч? Владимир Губайловский рассказывает про своего новоиспеченного друга: «Он сыпал все в одну неразборчивую кучу – и философию, и психологию, и математику. С математикой было совсем плохо. Дима знал великое множество математических терминов, но использовал их совсем не так, как меня учили на мехмате. Они были как-то подозрительно многозначны и не прояснены». Аполоныч нищ, бомжеват, неадекватен. Он на краю культуры. Радикален, непонятен. И он свободен и открыт для «многомерного пространства». Он киник. Особое пренебрежение (правилами, нормами общества) - это цинизм, особый цинизм – это жестокость, а особая жестокость – это зверство… Чувствуете иерархию слишком человеческого? И герой это чувствует, он настороженно относится к «учителю»: психически неуравновешенный Аполоныч, лишенный инстинкта самосохранения, опасен. «А! Ты меня три года высасывал, как змея, весь интеллект, всю чистую энергию забрал. А я остался с черным отстоем. Нет уж, ты так просто не уйдешь!» Но студент ушел. А в главке 69 герой догадывается об истинной роли шизофрении в прогрессе человечества: «Тогда мозг – это квантовый автомат, который позволяет при определенных условиях в это многомерное пространство выйти. И этот выход связан не только с математическим открытием, как пишет Пуанкаре, а с любым резким приращением информации и обретением новых смыслов. Таков процесс творчества, такова любовь, что-то подобное человек переживает во время смертельной опасности – во время сражения, например, или во время автомобильной катастрофы. В такое же состояние попадает человек в шизофреническом бреду, когда все сопрягается со всем, когда человек слышит голоса и ему кажется, будто кто-то ему диктует слова, заставляет его двигаться. Человек чувствует то невероятный подъем, то страшный упадок сил, он не справляется с накатившим хаосом, и он не может или не хочет выходить из этого состояния. Он становится чисто квантовой машиной…» Но мы знаем – студент ушел. Разрушительное влияние гениальной шизофрении прошло мимо него, но не мимо Аркадия…
Самое темное место из Сааведры: «Повторюсь: распознать неантропоформные формы разума можно, если и только если они генетически родственны человеку, то есть происходят из одного и того же общего корня – и это, естественно, Творение. Если все формы разума друг для друга нераспознаваемы – значит, любой разум совершенно одинок во Вселенной и для себя строго единственен». Напрашивается мысль: Сааведра (альтер-эго героя-студента?) допускает неонтологический хаос (обращаю внимание: не сеть, не иерархия, а хаос) Вселенной – появление не из одной точки, не от Большого Взрыва; иначе говоря, математика бессмысленна, человеческая математика. Бог (соединяющий несоединимое) невозможен. Терц и берц не выпадут – карты врут. И математические, и игральные. Марьяж отменяется. А колоду пометили неантропоформные Странники братьев Стругацких («За миллиард лет до конца света»). Далее автор уносит нас в генетические спиральные галактики. Сие, впрочем, логично.
Что мы обнаружили на поверхности, невооруженным глазом? А вот этот результат - сдачи позиций. Герой в карты перестал играть – доигрался (расписался в преферансе на кругленькую сумму, долг отдал, но с картами завязал, потому что совесть есть), к музыке отношение - не очень, на слеты ездил каэспэшные – «А между сосновых вершин в осеннем прозрачном небе стоят крупные звезды. И никого вокруг. Да и сам-то ты где? И правда, где я?». Пессимистический вывод после смерти друга Аркадия: «Что есть все эти ценности? Блеф. Нет никаких ценностей. Относиться к действительности следует с особым цинизмом. Нет ничего стоящего в этом лучшем из миров. Под любым глянцем – только подоплека лжи и плесени. Пустота хлещет во все щели… Жизнь должна иметь смысл. Должна. Но она его не имеет».
Разве что любовь к поэзии не претерпела изменений. Не спасовал перед красотой слова и образа наш герой. Посему – предлагаю автору спеть со мной песню БГ:
«Математика соблазнила нас
Математика казнила нас
Меня воскресят только Крем и Карамель»
Ну, если Крем и Карамель не котируются, тогда – финики, лекарство, которое показано циникам, даже если они только учатся.
скачать dle 12.1
