Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
После двух брутальных книг вдруг выходит прозрачно-ясный, плотный «Месяцеслов» Людмилы Вязмитиновой. Это третья книга стихов автора, замечательного по своей вдумчивости и неторопливости. Вторая книга стихотворений «Монета» вышла ровно двадцать лет назад. Собранное в «Месяцеслове» укрепляет впечатление тщательной, даже кропотливой работы – надо всем небольшим и очень достойным корпусом. Если читателю неизвестно, что автор в прошлом – статусный редактор, а также критик, чьи работы в литературном пространстве последних двадцати лет ценят и любят, он бы о чём-то подобном догадался сразу. В стихотворении, даже наугад взятом, слово подобрано к слову так, что каждое слово отдает всё, что у него есть. При чтении сходство с химической (или более романтично – алхимической) работой подтверждается и усиливается.
Эта поэзия не набегает как морская волна – солью, водорослями, запахами и частицами тайной жизни, вышедшими наружу. Она распространяется ровно, тонко и неотвратимо, как запах абсолюта, в химическом значении. Это не просто эссенция словесности, это квинтэссенция. Это работа в белом, если вспомнить алхимию.
Однако время вернуться к книге. После кроваво-красного, чёрного и медицински-белого в книгах Николая Васильева и Сергея Арутюнова, после вызванных ими крови, борьбы и окопов будней – раскрывается бестревожное, лазурное спокойствие, очень глубокое, мудрое и окутывающее чувством защищённости. Большинство стихотворений в книге обращены или к любимому человеку, или к близким. Но читатель немедленно идентифицирует себя с этим близким и входит в почти идеальную поэтическую речь, как в спящее море или в безоблачное небо, в любом случае – в мирно настроенное к нему пространство. Месяцеслов выслушает, примет, что-то подскажет, что-то исправит. Книга даёт надежду. Книга обволакивает надеждой.
При созерцании стихов даже не сразу приходит в голову, сколько за ними труда, боли и драмы. Драма во всей книге одна: необходимость примириться с исчезновением людей, предметов, стран – вдруг начинает перевешивать уникальную способность сохранять всё, что видит и чувствует поэт, в особых стерильных сосудах. В наличии, например, билет, кресло самолёта, опытный экипаж, испытанная и прошедшая техобслуживание на высшем уровне машина. Но через пару часов под ногами окажется уже совершенно другая страна, другой космос. И уникальная человеческая забота разлетится как космическая пыль, оставив едва уловимый след. Однако автор не так прост. Нагой (и обязательно чистой) рукой он собирает этот след, снимает его стерильно-тонким инструментом и помещает в новую колбу. Теперь никакая примесь не изменит состава прошлого, хотя прикоснуться к нему можно только опосредованно, погладив бочок сосуда. Сравнение уместное – слова в стихотворениях «Месяцеслова» певучие и округлые.
Что ещё заметно при чтении. В этой небольшой книге уместилось, благодаря мастерству автора и составителя, очень много времени. Здесь стихотворения, которым более двадцати лет, соседствуют с недавно написанными, отчего и возникает ощущение почти кристаллической плотности письма. Однако у автора есть своё собственное сидеральное – звёздное – время, от которого он ведёт отсчёт. И потому объяснить принцип группирования стихотворений по разделам я бы не смогла раскрыть с уверенностью. Хотя можно попытаться. Разделов четыре, это времена года, сезоны. В каждом – десять-двенадцать небольших стихотворений. Число стихотворений указывает на сидеральные декады. Такая разбивка при первом взгляде кажется очевидной, но в очевидном, как в подброшенной улике, кроется тайна.
В каждом из разделов есть пронзительные по глубине проживания стихотворения, есть и отстранённо-прохладные зарисовки, в которых горечь смешана с теплой симпатией («В Майами ничего не происходит»). В каждом разделе драма необходимого исчезновения и последовательного сохранения раскрывается то так, то иначе: путешествие, виражи человеческих отношений, болезненные изменения в природе и болезненные изменения в человеке.
Однако можно выделить краску, влажно-белую, которая есть в каждом из вариантов. У этой краски очень высокое альбедо – коэффициент отражения – и всё стихотворение начинает светиться, как светится первый снег. Сравнение со снегом не противоречит одной из ключевых для всей книги строчек: «я к зиме умираю». Нестойкость, живая подвижность, – погибают при напоре механического движения, которое живому организму кажется статикой. Машина совершает множество операций, но она и шага не сделала по сине-зелёной земле. Исчезновение и сохранение составляют четырёхмерную систему координат, где две другие координаты – движение и неподвижность, возникает чрезвычайно объемный космос. Неживое совершает множество условных движений при отсутствии подлинного движения. Живое мечется, вздымается, кричит, его распинают, но масштаб этого подлинного движения виден только немногим таким же живым. В какой-то момент понятия условного и подлинного стираются. Но только не для автора «Месяцеслова». Он целиком на стороне живого и подлинного.
Для критика 2017 года с устоявшейся позицией «Месяцеслов» – сборник стихотворений, написанных преимущественно свободным стихом. Это уже приговор. Для сторонников насилия рифмами «Месяцеслов» – едва не насмешка над русской просодией. А в нём есть искусно-сложные строфы, например, рифмовки, напоминающие о народных песнях, три слова на одну рифму к одному слову, рифмующемуся с другим словом в конце следующей строфы («Я в ночь от тебя сбежала»). При том, что такого пластичного и чистого русского языка я давно не видела. Для аристократов актуальной поэзии свободный стих здесь недостаточно причудлив. Мне вспомнилось одно точное и прелестное определение, которое дал стихам Людмилы Вязмитиновой один критик на заседании «Лиги Литераторов»: «Она пуританка и авангардистка». Не нужно много усилий, чтобы полюбить эти стихи за их экстравагантность – она в их живости.
«Месяцеслов» говорит. «Я» говорящего «Месяцеслова» – это и голос автора, и голос земли как некоего определённого пространства, смотрящего глазами родины (матери), и голос земли как космического тела, отчасти напоминающего тело человека. Взаимосвязь космоса, земли и человека здесь порой так ясна, что хочется отвести глаза, как от резкого света. Да, очень высокое альбедо. Ослепительный белый сменяется сине-зелёными тонами, излюбленными цветами говорящей. Она чрезвычайно женственна, кажется очень юной, хотя за этой юностью угадывается огромный опыт. Она смела и нацелена как стрела вверх. Чем выше она поднимается, чем яснее и больше видят ее глаза. Говорящая «Месяцеслова» напоминает ангела. И такое чувство возникает без педалирования религиозной темы, а очень естественно. Есть Бог и есть дыхание, без них не возникнет жизни.
У говорящей «Месяцеслова» есть еще одна особенность. Она не описывает предмет, к которому обращено стихотворение, не даёт читателю его фотографии. И всё же так легко угадываются сквозь её собственные черты – другие, дальние и близкие. Кого-то уже нет среди ходящих по земле. Но их колбы нет-нет, да и вспыхнут тёплым неярким светом, так похожим на солнечный! Для этой говорящей не только нет времени, но нет и расстояния. Самый близкий человек находится в двадцати часах лета. Но вот он – и его лицо читатель видит так же ясно, как видит говорящая.
Хотелось бы избежать слов «метафизика», «трансценденция», «алхимия». Последнего – в меньшей степени, потому что оно точно и эстетически уместно. Однако вот колбы стихотворений, в которых остались и увлечения молодости, и благие порывы, растаявшие с первым лучом.
Одна из загадок «Месяцеслова» – сопровождающие тексты. Их три, два предисловия и одно послесловие. При этом на обложке никаких данных об авторе нет. Если это причуда издательства, мне хотелось бы видеть её более подчёркнутой, а если при издании что-то не срасталось, недостаток вполне восполнен вторым предисловием.
Предисловие Вадима Месяца («Людмила Вязмитинова. Стихи на манжетах») широко и легко касается основных проблем отечественного поэтического творчества сейчас, затем ненавязчиво уходит в сторону, оставив ощущение, что собственно о стихотворениях в книге не сказано ничего, хотя это и не так. Автор «Месяцеслова», в версии Месяца, пишет хорошие стихи «на салфетках и манжетах», но эти «записи на манжетах» близки к откровению и перевешивают горы интеллектуального труда.
Если предисловие Вадима Месяца понятно, то предисловие Елены Зейферт «Два русла одной энергии» ставит даже искушённого читателя в тупик. Первая реакция: так нельзя писать предисловие! Это не предисловие, это попытка рассказать о себе на фоне чужого творчества! И только вернувшись к обложке, понимаешь, что профессорский глаз углядел все недостатки издательской деятельности и матерински их прикрыл своими веками. Текст Елены Зейферт создаёт образ автора – активного и скромного, скупого и беззаветно влюблённого в бытие. В своём коротком рассказе о стихотворениях книги Зейферт пользуется сравнением с золотом, что алхимическую тему поддерживает. Любопытным дополнением к тексту Зейферт служит предисловие Григория Померанца, написанное более двадцати лет назад, к первой книге стихотворений Людмилы Вязмитиновой «Пространство роста». Кто-нибудь из читателей, заведомо знающих, кто это такой, может ли понять всё значение этого жеста? Вряд ли. И тем не менее: «Эти строки не могли не родиться» – вполне точно описывают стихи, заключенные в "Месяцеслове".
Собственно о стихах пишет молодой автор Данила Иванов в послесловии («Стихи нагого я»). Этот небольшой текст очень хорошо завершает книгу. Написан текст на той же волне, что и стихотворения, и даже удивительно, как автор послесловия смог ее поймать – «свидетельство вне разумного, но убедительного». «Разве не этого мы ждём от стихов?». На этом хотелось бы и завершить рассказ о чтении. Однако снова и снова возвращаюсь к стихотворениям. Но вспоминается не предельное, острое «склюнет времени птица этой жизни страницу. / Где у смерти граница? Где у жизни граница?». А почти песенка:
* * *
я полечу над континентами
в том небе синем в том которое
равно над всеми континентами
равно над безднами морскими
оплаченное суммой денежной
на несколько часов томительных
мне будет честно предоставлены
и стол и дом в крылатой капсуле
по траектории пологой
в пространстве-царстве-бездне воздуха
стремящей утлое пространство
частичку царствия наземного
укоренив в пространстве кресельном
себя в своих одеждах кожаных
я буду честно доставляема
в наземный пункт судьбой назначенный
и будет думаться и сниться
как полечу над континентами
равно над безднами морскими
в пространстве-царстве-бездне воздуха
когда-нибудь но неизбежно
оставив в царствии наземном
о том нисколько не жалеючи
свои одежды плотно-кожные
влекомая нездешней силою
по траектории неведанной
всей жизнью как смогла оплаченной
в надземный пункт Судьёй назначенный
Примерно так и выглядит осторожная и тщательная работа в белом.
Фото Анатолия Степаненко
|
|
