ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 217 апрель 2024 г.
» » Олег Демидов. И УМ, И ВОЛЯ, И ЧУТЬЁ

Олег Демидов. И УМ, И ВОЛЯ, И ЧУТЬЁ


(О книге: Василий Молодяков. Георгий Шенгели: биография: 1894-1956. М.: Водолей, 2016)


В октябре 2016-го года издательство «Водолей» выпустило уникальную книгу Василия Молодякова о Георгии Шенгели. Особенностям этого издания будет посвящена большая часть статьи, поэтому сначала необходимо сказать несколько слов об авторе. Тем более что без понимания личности этого исследователя мы рискуем потерять то очарование, под воздействием которого с первых же страниц находится читатель.
 

Два Георгия


Василий Молодяков – в первую очередь японовед, доктор политических и кандидат исторических наук, доктор философии. Известный библиофил и коллекционер. А уже после этого – историк литературы. Даже не так: «после этого» – звучит грубо. В данном случае мы воспроизводим стереотипы сложившейся репутации, в рамках которой литературоведению Молодякова отведена далеко не первая роль.

На деле же – после всестороннего изучения жизни и творчества Валерия Брюсова, после публикации стихотворений Сергея Спасского, после ряда биографий (в том числе и биографии Шенгели), стоит более внимательно взглянуть на нашего героя и припомнить любопытный эпизод из жизни Б.М. Эйхенбаума. В 1936 году Президиум Академии наук СССР присудил тому степень доктора филологических наук. У Бориса Михайловича не было диссертации, но его текстологические разработки, подготовленные к изданию фолианты поэтов и писателей Золотого века, а также работы по истории русской литературы оказали колоссальное влияние на советское литературоведение. Трудно было обойти такого человека стороной.

Стоит ли оговариваться и лишний раз подчёркивать, что Молодяков – первый биограф Валерия Брюсова, Джорджа Вирека и Георгия Шенгели?
Если кто-то успел побывать на открытых лекциях и встречах с Василием Элинарховичем, то непременно заметил оригинальную подачу материала. Во-первых, о себе он говорит (конечно, в шутку), что волею судьбы он дважды стал георгиевским кавалером (Вирек и Шенгели). Во-вторых, зная о слабости читателей и слушателей к увлекательным и загадочным историям, Молодяков выстраивает своё выступление согласно жанру детектива, что, безусловно, необычно для отечественного литературоведения.

Один из таких вечеров прошёл в доме-музее Андрея Белого. Василий Элинархович не стал говорить о книге в целом, а поведал парочку историй из жизни Шенгели. Как раз детективного характера.
Его записи собственной передачи (именно так!) «Библиофилика» можно посмотреть на Youtube: о Брюсове, о Шефнере, Спасском, Голлербахе и так далее.

 
Шенгели

Но начнём по порядку.

Хочется сразу оговориться, что статья будет максимально развёрнутой (насколько это предполагает рецензия), т.к. уже появившиеся тексты либо слишком предвзяты (как у Леонида Кациса), либо туманно-рассеянны (Илья Фаликов).

Георгий Аркадьевич Шенгели – достаточно редкий гость в разговорах современных филологов. Отчего так сложилось, что поэт оказался на обочине литературоведческих магистралей?

У Шенгели сформировалась необычная репутация. С одной стороны – полемическая острота Маяковского сыграла с ним злую шутку: после книги «Маяковский во весь рост», полной конструктивной критики и щекочущего нос раздражения автора, любая теоретизация искусства со стороны Шенгели вызывала резкое неприятие. Здесь лучше обратиться к мемуарам Павла Ильича Лавута («Маяковский едет по Союзу», 1969): «Тощая брошюра. Имя автора и название – на зловеще черном фоне обложки. Возможно, так придумал или во всяком случае одобрил сам автор – Георгий Шенгели. На улице я не стал читать, а лишь воображал себе содержание книжки, как анализ творчества поэта, будучи уверен в том, что данный автор не преминет воспользоваться случаем и для резких нападок. Однако то, что я прочитал дома, лишь доказало скудость моего воображения. Даже я, знавший, что Шенгели обижен на Маяковского за критику его книжки «Как писать статьи, стихи и рассказы», – не мог представить себе, что этот самый Шенгели отважится вылить столько грязи, откровенной брани, нагородить столько вымысла. Конечно, это была месть, и только месть. Он преследовал единственную цель опорочить, низвергнуть поэта: во всем чувствовалась предвзятость. Признанный переводчик, теоретик литературы, эрудированный критик – и злостный пасквилянт? Это казалось несовместимым».

Стоит оговориться, что мы имеем дело с восприятием этой книги современником Маяковского и даже более – его концертным администратором. На деле же мы понимаем, что подобных брошюрок, в которых авторы теоретизируют, создают новое искусство, а заодно и громят своих соперников, было в избытке – десятки, если не сотни книг. И сегодня кажется странным выдёргивать из этого контекста книгу Шенгели и называть её памфлетом. Беда Шенгели в неожиданном признании Маяковского лично товарищем Сталиным.

С другой стороны – это один из самых удивительных поэтов ХХ века. Прямо скажем, не первого ряда (да простит нас Василий Элинархович), но и не второго. Скажем так, полуторного. И это при том, что впереди него такие гиганты, как Есенин, Маяковский, Мандельштам, Гумилёв, Блок и другие поэты, которых обычно упоминают в первую очередь при разговоре о Серебряном веке и поэзии прошлого столетия.

Тем не менее, Шенгели – человек, не случайно затесавшийся в литературный мир (о, сколько таких было и есть в культурном пространстве!) и не «поверивший алгеброй гармонию» (хотя именно в этом его многие и упрекали). Он, что называется, поэт от Бога, способный слушать музыку небесных сфер. Дмитрий Быков вслед за Новодворской делит художников слова на «риторов» и «трансляторов». Георгий Аркадьевич – как раз относится ко второй категории. Чистое, не замутнённое туманами Серебряного века сознание.

Оттого, наверное, возникают его остроты в адрес «ритора» Маяковского: «Талантливый в 14-м году, ещё интересный в 16-м, – теперь, в 27-м, он уже безнадёжно повторяет самого себя, уже бессилен дать что-либо новое и способен лишь реагировать на внешние раздражения вроде выпуска выигрышного займа, эпидемии растрат, моссельпромовских заказов на рекламные стишки».

Начинал Шенгели с чтения лекций и докладов на вечерах Игоря Северянина. Ездил с ним в турне по городам и весям Российской империи. Когда удавалось, читал и свои стихи – первые, ещё юношеские, полные ученичества. В 1914-м году тиражом в 500 экземпляров вышла его книжечка «Розы с кладбища» – с характерным северянинским подзаголовком «поэзы».
Позже в автобиографии Шенгели писал, что «книжку очень скоро квалифицировал как дрянную, изъял из магазинов и уничтожил». Сотня экземпляров при этом разошлась и сегодня в аукционных домах уходит за приличные деньги по домашним библиотекам коллекционеров. На недавних торгах в аукционном доме «В Никитском» (14 апреля 2016 года) «Розы с кладбища» были проданы за 450 000 рублей.

Виталий Рыжков, друг поэта, позже вспоминал о том, как искусно шло уничтожении этой книги: «Казнь <…> была оригинальной. Шенгели курил самодельный скрученные папироски с самодельными маленькими мундштучками. Страницы «Роз с кладбищ» аккуратно нарезывались для этих мундштучков и шли в дело».

Скурить свой первый сборник – это, знаете ли, дорогого стоит.

 
Люди, годы, города

Отдельный сюжет – переписка Шенгели с Марией Шкапской. Большей частью она была опубликована когда-то Сергеем Шумихиным, но встроил её в историко-культурный контекст, «расшифровал» и дал небольшой анализ именно Молодяков. Наверное, столько писем, сколько Шенгели написал Марии Михайловне, он больше не написал никому. Они стали серьёзным подспорьем к биографии поэта.

Как много женщин ты ласкал
и скольким ты был близок, милый.
Но нёс тебя девятый вал
ко мне с неудержимой силой.


Эти строки Шкапской вполне вписываются в контекст отношений с Шенгели. У того были возлюбленные и жёны, а все письма, все тайные мысли, вся откровенность доставалась Марии Михайловне.

Вот и Молодяков задаётся главным вопросом: был ли роман у двух поэтов? И тут же даёт отрезвляющий ответ: ««Романа» у Георгия Аркадьевича и Марии Михайловны не было (хотя позже он подозревал у неё наличие подобного интереса), что делало возможной откровенность».

Ещё один значимый человек – Валерий Брюсов.
Сам Шенгели писал той же Шкапской: «Я в какой-то мере становлюсь наследником Брюсова <…> Меня не покидает странное чувство: мне давно говорили о каком-то сходстве, внутреннем, между мной и Брюсовым; я перешиб у него Верхарна; я нёс его гроб; – какая-то связанность жизней».

«Перешиб у него Верхарна» – это Георгий Аркадьевич про переводы. Брюсов до 1917-го года – один из первых переводчиков. Когда же возросло целое поколение, воспитанное им, ситуация поменялась: ученики превзошли своего учителя. И речь уже не только о Шенгели, но, например, и о Вадиме Шершеневиче.

О наследстве – тоже интересно. Валерий Яковлевич открыл ВЛХИ (Высший литературно-художественный институт), который со временем стал Литературным институтом. Преподавал сам и приглашал наиболее талантливых знакомых и учеников. Когда не смог вести занятия, позвал свою возлюбленную – Аделину Адалис. Но студенты не захотели учиться у неё. Устроили бунт. И вместо поэтессы пришёл – Шенгели, уже известный своими стиховедческими работами.

Здесь же работал будущий гонитель Георгия Аркадьевича – Иван Кашкин, который менее чем через полвека переведёт Джойса и Хемингуэя. Последний выведет его мимолётным персонажем в книге «По ком звонит колокол».

И тут возникает очень симптоматичный конфликт. Он сводится к довлатовскому вопросу: «… кто написал четыре миллиона доносов?» Когда разгорелись страсти вокруг перевода Байрона, сделанного Шенгели, именно Кашкин (отличный переводчик!) устроил своему оппоненту травлю. Не кровавое ГПУ-НКВД, не самолично товарищ Сталин (о нём будет отдельный разговор), а простой литератор.

Но мы уже уходим в политику, надо ближе к литературе.

Макс Волошин – человек-легенда, полный античных ветров поэзии и дрёмы мировой философии, – тоже был одним из близких друзей Шенгели, часто принимал его  в Коктебеле, любил за честность и принципиальность. Когда молодой человек показал мэтру свои переводы из Эредиа, «владыка Киммерии» написал о «брюсовских недостатках»: «У Вас, как у него, большое мастерство стиха, но у Вас обоих волчьи негнущиеся шеи и поэтому нет гибкости, необходимой для полного перевоплощения». И вновь – обвинение в буквализме, но с теплотой и дельными советами.

Есть ещё одна история, так или иначе связанная с Волошиным и Крымом.

 
На крючке ОГПУ

Когда Георгий Аркадьевич только утверждался в литературном мире, с ним случилась довольно неприятная история – ОГПУ взяло его в разработку и принудило к сотрудничеству. Как же это произошло? Шенгели был пойман в 1924-м году за чтение стихотворения о расстрелянном Николае Гумилёве. Контрреволюция, что тут скажешь? И, казалось бы, свой человек – весной 1919-го года был командирован в Крым, стал «комиссаром искусств» в Севастополе, а уже летом, с приходом белых, был вынужден скрываться и жить по фальшивому паспорту. Сколько было таких людей, чья жизнь больше напоминает авантюрный роман!

С 1924-го года Шенгели был плотно насажен на крючок компетентных органов. Ему предлагали сотрудничество. Хотели сделать сексотом. Ставили в невыносимые условия. Думалось, шах и мат. Но Георгий Аркадьевич сумел свести эту шахматную партию к пату. Он просто заперся дома, никуда не выходил, сузил круг знакомств.

Однако осенью 1941 года, когда немецкие войска подошли вплотную к Москве и грозила перспектива сдачи столицы, Шенгели опять вызвали на беседу и детально расписали ему план предстоящих действий. Поэт должен остаться в оккупированной немцами столице и наладить издание антисоветского литературного журнала. О, коварные инквизиторы времён Советской империи! Таким хитрым ходом Шенгели должен был выявить контрреволюционное подполье.

Как мы знаем, история распорядилась иначе. Немцы подошли вплотную к Москве, но в город не зашли. Шенгели со спокойной душой выехал из столицы.
 

Шенгели в контексте 1910-1920-х годов

Интересно взглянуть на отношения Георгия Аркадьевича и его наиболее шумных современников.

С футуристами он начал свой творческий путь. Помимо Игоря Северянина, были кубофутуристы – Маяковский, Каменский, Бурлюк. Когда они приехали с гастролями в Керчь, «юноша бледный со взором горящим» пришёл к ним в гримёрку с тетрадкой своих «поэз» и удостоился похвал – «через губу», но всё-таки. Позже всё закончилось противостоянием: Шенгели – Щен гений (извините за игру в Германа Лукомникова).

Если с футуристами всё было понятно с самого начала, то с имажинистами – куда сложней. С одной стороны, поэт напечатал целый фельетон «Да он голый», направленный против Шершеневича и компании. Можно взять оттуда пару занимательных колкостей: «А маститый Брюсов говорит, что всё это, может быть, и плохо, но это де искания! А публика всерьёз принимает эти лягавые достоинства за поэтическое обаяние и почитает Cherche-еневичей поэтами». Или такое: «Изолированный образ – пилюля, иногда чёрт знает из чего сделанная. Проглотить легко, и катарральные колики унимаются. Отсюда и семисаженная реклама: «Покупайте пилюли Есенина! Капсюли Мариенгофа!»»

С другой стороны, Шенгели нередко выступал и с футуристами, и с имажинистами на одной сцене. В основном, правда, в роли докладчика, но тем, наверное, и ценнее это: не мог же он выступать с критикой поэтов, которые сразу после него должны будут выйти на сцену.

Лучше всего складывались отношения с акмеистами – Гумилёвым, Ахматовой и Мандельштамом. Об отношениях с последним лучше всего говорит отрывок из шуточного стихотворения Шенгели:

Друзья, Леконт де Лиль и Мандельштам!
Всего лишь трое нас, «непогрешимых», –
Но почему бы нам не основать
Клуб Трёх? Леконт, ты будешь председатель,
Ты, Осип, казначей… нет, лучше я,
Я буду казначеем, ты же… Впрочем,
Зачем нам клуб? Давайте, станем богом, –
«Непогрешимостью» в трёх лицах. Право!
Леконт де Лиль – отец, и от него
Рождается предвечно Мандельштам,
А я, Шенгели, исхожу предвечно, –
(Лиль Filioque, – не по нраву мне!).
И будем мы втроём парить на небе,
Леконт де Лиль – ругая иудеев,
А Осип – искупая перед ним
Грех первородный Пастернака, – я же,
Я буду огненными языками
На Брюсовских студентов нисходить!


Уход от авангардистских вывертов, сдержанность, но при этом изысканность – вот, пожалуй, то, что роднит поэтов. Осип Эмильевич был дружен с Шенгели. Анна Андреевна высоко ценила его стихи. Николай Степанович – мерило для юного поэта. Наконец, Надежда Мандельштам, которая, надо помнить, была суровой и непримиримой, знала о сотрудничестве с ОГПУ – и, несмотря ни на что, оправдывала Шенгели.

Молодяков скрупулёзно, досконально раскрывает контекст, не забывая о втором и третьем ряде советской литературы (Минаев, Садовской, Рукавишников, Лелевич и другие). В этом есть своё очарование – исследовательское и читательское. Но нам любопытно было проследить именно за громкими именами.
 

Сталин и «Эпический цикл»

Вокруг Шенгели существует несколько мифов. Один – о его буквализме. Разобраться с этим можно будет только когда мы получим возможность прочесть полное собрание стихотворений. Благо Василий Молодяков и Владислав Резвый готовят такое издание.

Второй миф – сталиниана.

В 1937-1939 года Шенгели написал «Эпический цикл», состоящий, как многие исследователи считают, из пятнадцати поэм о Сталине. Василий Элинархович утверждает, что это «пятнадцать поэм НЕ о Сталине». Если говорить сухим языком фактов, то прежние литературоведы ошибались во всём. Во-первых, в этом цикле не пятнадцать поэм, а восемнадцать (плюс интерлюдия, написанная в 1944-м году). Во-вторых, тематика их много шире – русская и мировая история. В-третьих, лично Сталину посвящено всего три (!) поэмы.

Молодяков раскладывает всё по полочкам: «… это написано абсолютно искренне и серьёзно, без грани конъюктуры и цинизма. Написано «во весь голос» – вот где это название наиболее уместно <…> написано без оглядки на читателя из «рабочих и колхозников», без оглядки на редактора и цензора <…> написано без учёта не только существовавшей эпической и лирической «сталинианы и «ленинианы», но и всей русской традиции «одических ратей» <…> Шенгели написал то, что считал нужным, и так, как считал нужным».
Стоит, наверное, привести небольшой отрывочек:

Вождь – тот, в ком сплавлены в стальное лезвие
И ум пронзительный, и воля, и чутьё;
Кто знает терпкий вкус поступков человечьих,
В корнях провидит плод и контур норм – в увечьях;
Кто доказать умел на всех путях своих,
Что он, как ни возьми, сильнее всех других
Той самой силою, что в данный миг годится,
Кто, значит, угадал, в каком котле варится
Грядущее, кто угадал,
Куда история свой направляет шквал!


Что и говорить: в отличие от сталинианы и эпиграмм Ахматовой, Пастернака, Мандельштама и пр. этот «Эпический цикл» выглядит существенно интересней. Даже после смерти вождя, в оттепель, Шенгели не терял надежды опубликовать хотя бы по несколько частей – кажется, это о многом говорит.
 

Читательская радость

Николай Гумилёв делил читателей на наивных («ищет в поэзии приятных воспоминаний»), экзальтированных («любит поэзию и ненавидит поэтику») и снобов («считает себя просвещённым читателем). Николай Степанович писал в первую очередь о читателях поэзии, но, право слово, в таком ключе можно смело говорить о читателях в целом.

Есть и четвёртый тип – «читатель-друг». «Этот читатель думает только о том, о чем ему говорит поэт, становится как бы написавшим данное стихотворение, напоминает его интонациями, движениями. Он переживает творческий миг во всей его сложности и остроте, он прекрасно знает, как связаны техникой все достижения поэта и как лишь ее совершенства являются знаком, что поэт отмечен милостью Божией. Для него стихотворение дорого во всей его материальной прелести…».

Но Василий Элинархович с биографией Шенгели метит в иной тип, который у Гумилёва только подразумевается. Мы говорим о читателе-исследователе, который сопричастен производству и который понимает, механику мысли автора. О чём бы ни писали, он всё перепроверит, сам найдёт новые данные, будет готов пуститься в спор с автором книги – надо заметить, в добродушный спор, ибо уважение к проделанному труду – одно из главных чувств, которое он испытывает при прочтении книги. Это уже путь сложней, чем у «читателя-друга», это путь не только понимания, но и сотворчества.

Таков, наверное, и сам Молодяков. Это видно по тому, как он подаёт материал: как аккуратно оспаривает предыдущих исследователей, как преподносит уники из собственной коллекции, как вписывает в биографию Шенгели новые данные. Таким образом, он заставляет действовать активней. Первая степень читательской радости – ощущение, прочувствование авторского стиля, вторая – понимание, вчитывание и впитывание, а высшая степень – сотворчество.

После прочтения биографии Шенгели нам захотелось уже самим причаститься к прекрасному: купить на аукционе редкое издание, написать статью (что, конечно, будет со временем сделано – о Шенгели и имажинистах) и т.д. То есть главная цель любого писателя (литературоведа) – заинтересовать читателя – выполняется с лихвой.

 
Книга как повод

В заключение, чтобы наш разговор не остался беседой трезвенников о вкусе коньяка, приведём одно из самых удачных стихотворений Шенгели – «Пустынник».

Полуднем пламенным, средь каменных долин,
Где тонко вьётся нить безводного Кедрона,
Сбивая посохом горячий щебень склона,
Он тихо шествует, безвыходно один.

Присев в пустой тени иссушенных маслин,
Томительно глядит в просторы небосклона,
И в пепел древних глаз, в бездонное их лоно
Роняет яблоки незримый райский крин.

И в глину твердую втыкая грузный посох,
Он вновь идет путём, хрустящим на откосах,
Пустыню вечную отпечатлев в глазах.

И рыжим золотом под этим бледным небом
Плывет верблюжья шерсть на согнутых плечах,

Там, где Фавор прилёг окаменелым хлебом.

В последнее время выходит очень много биографий. Этот жанр жизнеописания «замечательных людей» порой не уступает романам – по продажам, по оригинальности авторского стиля, по становлению сложившегося текста не только в значимую культурную единицу, но и в культовую. Однако до сих пор в России не существует сколько бы то ни было значимой литературной премии для профессиональных биографов. Понятное дело, что если бы такая существовала, работа Василия Молодякова была бы удостоена самых высоких похвал.

Однако, несмотря на появившиеся рецензии Ильи Фаликова, Владислава Резвого и Леонида Кациса, тишина вокруг такой книги (особенно на фоне бесконечных рецензий на «Тринадцатого апостола» Дмитрия Быкова – книгу третьестепенную, политически ангажированную и полную компиляций, фактических ошибок и художественных допущений) по-чеховски звенит лопнувшей струной: если и такую книгу не заметили, о чём же ещё говорить?скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 399
Опубликовано 08 апр 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ