ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Cергей Оробий. МИХАИЛ ШИШКИН И ИВАН ГОНЧАРОВ: ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ

Cергей Оробий. МИХАИЛ ШИШКИН И ИВАН ГОНЧАРОВ: ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ

Cергей Оробий. МИХАИЛ ШИШКИН И ИВАН ГОНЧАРОВ: ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ

I.

Писатель – это не только тексты, но и роль, пусть исполняемая бессознательно. Теория интертекста поэтому граничит с компаративистикой – речь о тех случаях, когда писатель явно или неявно ориентируется на определённую жизнестроительную модель. «Поэты творят собственные миры, и в этом смысле все они равны. Но некоторые более равны: их поэтические автопортреты более портретны, личные мифы более мифологичны, жизненные тексты более текстуальны. Важнейший аспект проблемы являет соотношение между текстовыми структурами и жизненными стратегиями», – писал А. К. Жолковский в ставшей классической статье о жизнестроительстве Ахматовой [1].

К поиску аналогий подталкивают сами писатели. Вот проект «Литературная матрица»: 2010-2014; автор идеи – Вадим Левенталь, тт. 1-2 – «школьная программа», т. 3 – классика советская, частично вышедшая из употребления, т. 4 – «внеклассное чтение». 92 статьи, 67 современных авторов с рассказами о 95 писателях прошлого. Список представительный – на этом пароходе современности место нашлось почти всем. Есть блестящие статьи (Терехов о Солженицыне), есть просто хорошие (Быков о Горьком), есть ни в какие ворота (Петрушевская о Пушкине).

Рецензируя «Матрицу», Виктор Топоров придумал точный ход: выступил в роли экзаменатора, а авторам отвёл роль студентов. В самом деле, постсоветская словесность как будто коллективными усилиями сдавала экзамен по дисциплине «Русская литература XVIII-XX вв.»: сначала «изучала литературу» (перестроечный бум классиков), потом пустилась во все тяжкие (постмодерн 90-х), потом отправилась на полевую практику (капиталистический реализм 2000-х), а вот теперь пришла на экзамен.

Конечно, «Матрица» явила собой нечто большее, чем учебник – скорее это некий сверхтекст, где классическая поэтика вступает в интересный диалог с поэтикой XXI века. Допустим, кто-то просто написал для «Матрицы» о любимом с детства классике, но выбор Андрея Рубанова (эссе о Шаламове в т.2 и о протопопе Аввакуме в т.4), Михаила Елизарова (эссе о Гайдаре), Максима Кантора (о Чаадаеве), Романа Сенчина (о Леониде Андрееве), Макса Фрая (о Грине) или, допустим, Владимира Шарова (о Платонове) заставляет задуматься о прямых аналогиях. Не меньший интерес представляют и далековатые сближенья: «неожиданные пары – кто бы мог предсказать, что Евдокимов выберет Симонова, Самсонов – Нагибина, а Елизаров – Гайдара», – пожимает плечами критик[2]. Именно благодаря этой разносоставности внутри «Матрицы» создаётся сложная совокупность перекличек, аналогий, аллюзий – новое смысловое поле.

Разговор о нём впереди (и потянет на докторскую диссертацию), да и нам ещё придется вспомнить о «Матрице» – сейчас же обратимся к конкретному случаю, когда творческий облик двух писателей, «классика» и «современника», обнаруживает любопытное (и ранее не замечавшееся) сходство. Мы будем говорить о Михаиле Шишкине и Иване Гончарове.


II.

Михаил Шишкин написал четыре романа, первый из которых, под названием «Всех ожидает одна ночь», можно считать своего рода увертюрой, выполненной на языковом материале XIX века, а три последующих – «Взятие Измаила», «Венерин волос» и «Письмовник» – рассматривать как три части одного метаромана. Символичным образом они и были, в конце концов, объединены в один внушительный 1088-страничный том «Три прозы» (Астрель, 2014). Это не трилогия в традиционном понимании – связь здесь не фабульная, но мотивная. Сам автор говорит об этом так:
«Конечно же, я пишу не романы, а один текст, в котором я пытаюсь ответить на одни и те же вопросы… В "Измаиле" для себя я отвечаю, что смерть – это враг. Или вернее так, что жизнь – это враг. Жизнь нужно брать как крепость… Потом в "Венерином волосе" ты понимаешь, что Россия – это маленький кусочек Божьего мира, а главный враг – это время… Царь Ирод – это время, которое пожирает своих детей… Сейчас в новом романе "Письмовник" на все эти вопросы ответы пришли уже совсем другие: смерть – это не враг. Это дар, это великое счастье. Особенно смерть близких людей, которых ты любишь. Дар, который помогает тебе понять, кто ты, зачем ты здесь, что задумано тобой, твоим появлением на свет»[3].

Развитие авторской идеи столь последовательно, что можно говорить о сквозных метароманных мотивах «жизни как врага», «времени-Ирода», «смерти как дара». Или же представить их развитие как «тезу» («Взятие Измаила»: «жизнь – это враг. Жизнь нужно брать как крепость. Со смертью нужно бороться, бороться нужно детьми и искусством»), «антитезу» («Венерин волос»: главный враг – это время) и «синтез» («Письмовник»: смерть – это дар).

Ещё один важный шишкинский текст, который и будет в центре наших рассуждений – эссе «Великий русский триллер», написанное для проекта «Литературная матрица» и посвящённое Ивану Гончарову. Представленная там трактовка гончаровского творчества представляет особый интерес. «Великий русский триллер» – это «Обломов»: «Налицо преступление. Есть обвиняемый. Судьба как следственный эксперимент. Виновен? Невиновен? Каждое поколение читателей отвечает на этот вопрос по-разному». Преступление в этом «триллере» не криминальное, но национальное («Преступление – русская нежизнь»), а роман Гончарова – «римейк русского инициационного мифа, мифа о становлении нации, о рождении русского психологического типа. Главный миф – о рождении героя. Кто он, русский герой?».

Обломов – это, конечно, новый Илья Муромец, которому в XIX столетии нет нужды вставать с печи. Гончаров, по мнению Шишкина, «предпринимает в своем романе уникальную попытку провозгласить новое в России отношение к частной жизни» и формулирует «русский парадокс: хочешь прожить жизнь с достоинством – лучше вовсе не вставать с дивана».

Никита Елисеев, рассказывая о выборе авторов «Литературной матрицы», замечает: «Темой всех романов Шишкина ("Всех ожидает одна ночь", "Взятие Измаила", "Венерин волос") является абсолютный и безысходный трагизм человеческого существования. Зло, жестокость, ложь, болезни, безумие, смерть "встроены" в человека, от них невозможно скрыться. Отсюда стремление автора к эскапизму, к бегству – в литературу, в искусство, куда угодно. С этой точки зрения Шишкин и анализирует все творчество Гончарова и роман "Обломов" в особенности». Текст-то о Гончарове, но ключевая его тема – шишкинская: речь о той самой русской жизни, которую «нужно брать как крепость». Обратим внимание на заключительные строки «Великого русского триллера»: «Перо писателя обладает привилегией даровать бессмертие. Как бы то ни было, у лентяя и неудачника Обломова больше шансов преодолеть смерть, чем у пишущего и читающего эти строки». Это прямая перекличка с рассказом «Урок каллиграфии», из которого впоследствии вышли шишкинские романы. Спустя семнадцать лет автор напрямую проговаривает ту же – краеугольную – мысль.


III.

Но почему же – Гончаров? Перед нами типологически схожий случай – случай автора-транслятора, слушающегося своего текста [4] и оттого пишущего медленно, более того – понимающего своё творчество как единый метатекст. «Я… вижу не три романа, а один. Все они связаны одной общею нитью, одной последовательной идеею – перехода от одной эпохи русской жизни, которую я переживал, к другой, – и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т. п.», – утверждал Гончаров. Впрочем, замысел всех трёх романов пришёл ему в одно десятилетие – в 1840-е. «Обыкновенная история» опубликована в 1847-м, «Сон Обломова» вышел уже в 1849-м, в те же годы придуман и в подробностях рассказан близким друзьям будущий «Обрыв». Шишкин в эссе о Гончарове [5] замечает, что «Обрыв» – это «новая форма прозы», которая пришла к Гончарову задолго до тургеневских произведений. Однако судьба этой книги (и творческая судьба её автора) – трагична. Шишкин пишет: «Произошла обыкновенная история. Они оба [Гончаров и Тургенев. – С.О.] искали в одном направлении. Один писатель нащупал дорогу и указал её другому – тот шел быстрее и прошел первым. Кто-то должен был ступить на эту ступень в развитии русского реалистического романа, занять нишу между "Евгением Онегиным" и романами Достоевского и Толстого. Для романа, для литературы личная трагедия автора не имеет никакого значения».

Шишкин продолжает: «Гончаров – новатор, открывший новый "механизм романообразования". Если бы "Обрыв" был написан и опубликован тогда же, когда и задуман, в конце 1840-х – начале 1850-х годов, а не двадцать лет спустя, "тургеневский" роман историки литературы называли бы "гончаровским"».

«Новатор, открывший новый "механизм романообразования"» – эту характеристику современные литературоведы и критики применяют к самому Шишкину. Гончаров в 1840-е открыл русский реалистический роман. Шишкин в начале 2000-х смог перезагрузить этот жанр, оснастив реализм обстоятельств модернистским инструментарием. Шишкин совпал со временем новой русской прозы, поскольку сам её открыл.

Занятны и частные переклички, дополняющие описанный выше «гончаровско-шишкинский» инвариант. Любопытно, что роман «Венерин волос», как и «Обрыв», породил кратковременные споры о «плагиате», но плагиате иного рода – цитатном. Вспомним и замечания критиков, упрекавших Шишкина в «эстетизме» – и вспомним известное признание автора «Обломова»: «Обращаюсь к процессу сознательного и бессознательного творчества. Я о себе прежде всего скажу, что я принадлежу к последней категории, то есть увлекаюсь больше всего (как это заметил обо мне Белинский) “своею способностью рисовать”».

Любопытно, что в нашем случае обнаруживается и свой «Тургенев» – представляется, что это Евгений Водолазкин, построивший в «Лавре» и «Авиаторе» очень похожую романную модель (эксперименты со стилем, подчеркнуто надвременная повествовательная точка зрения и пр.)[6].

Ещё раз подчеркнём: речь не идёт о некой жизнестроительной нарочитости – скорее о том, что в рамках русской литературной матрицы в схожих историко-культурных обстоятельствах воспроизводятся схожие творческие модели. Почему так происходит – вопрос для отдельной статьи, скорее культурологической. Мы же заметим, что такие аналогии особенно интересны в том случае, когда писатель – подчёркнутый литературный интроверт, далёкий от мыслей о проектировании своего имиджа. Таков случай Шишкина – Гончарова.



_______________________
ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Работа выполнена в рамках проекта РГНФ № 15-34-01013 «Интертекстуальная поэтика русской художественной прозы XIX – XXI веков и теоретические основы интертекстологии».

2 Жолковский А.К. К технологии власти в творчестве и жизнетворчестве Ахматовой // Lebenskunst--Kunstleben. Жизнетворчество в русской культуре XVII-XX веков. Ed. Schamma Schahadat. Munich: Otto Sagner,1998. С. 193. Впрочем, наши изыскания выдержаны не в строго структуралистском, а в более свободном, философском ключе, в духе работ Михаила Эпштейна, см.: Эпштейн М. Поэты-рифмы // Он же. Все эссе. Т.1: В России. Екатеринбург, 2005. В современной критике «теория инкарнаций» особенно любима Дмитрием Быковым – см., например, его видеоурок «Твардовский. Ответы на вопросы Некрасова» на Youtube.
3 Лев Данилкин. Пять книг на две недели // Афиша. 22.1.2014. Об учебнике «Литературная матрица» см. также рецензию Алексея Колобродова: «ГОСТы и тосты: учебник, дописанный писателями»// Лиterraтура, № 31, 2014. – Прим. ред.
4 Шишкин М. «Писатель должен ощутить всесилие». Беседовал Сергей Иванов// Сайт Kontrakty.ua, 04.08.2010.
5 Из эссе о Гончарове: «Гончаров относится к особому типу писателей — такой автор не хозяин романа, но его верный слуга. Такой Захар сидит и ждет колокольчика, некой высшей вибрации. Такой писатель — чуткий исполнитель, проводник, медиум. Как пророк, он исполняется чужой волей и способен создать то, что мудрее и больше его самого. С другой стороны, такой писатель живет в постоянном страхе перед тем, что колокольчик не позвонит». Из интервью Михаила Шишкина: «Вообще писатели делятся на две категории. Первая – это хозяин романа, который садится за стол, звонит в колокольчик, и роман прибегает: "Чего изволите?" Второй – такой слуга Захарка, который сидит в людской и ждет, когда хозяин-роман его позовет. И когда он зовет – Захарка бежит и исполняет все, что ему скажут. Я отношусь ко второму типу. Здесь есть гигантское преимущество: роман всегда умнее автора. Автор может писать не понимая, зачем он пишет именно так. Но есть и огромный минус. Ты сидишь, ждешь, а звонка все нет. И эти моменты самые страшные» (Михаил Шишкин: «Роман всегда умнее автора» [интервью] // Известия. 12.2.2010).
6 См. в настоящем номере «Лиterraтуры» также рецензию Евгения Фурина на роман Евгения Водолазкина «Авиатор». – Прим. ред.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 712
Опубликовано 16 окт 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ