ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Марина Кудимова. ЖИВ ЧЕЛОВЕК ЖИВ

Марина Кудимова. ЖИВ ЧЕЛОВЕК ЖИВ


(О книге: Дана Курская. Ничего личного.  М.: Новое время, 2016)


Поколение 90-х посеяло во Всемирной компьютерной сети свои сочинения и 10 лет ждало всходов. Как Буратино на поле чудес. И урожая так же не дождалось. Урожаем в мире литературных амбиций следует считать не что иное, как славу – в идеале такую же всемирную, как интернет. Надежды не оправдались, несмотря на недюжинные усилия. «Девяностники», как обидно аттестовал не знавшую цензуры и отвергшую модерацию генерацию корифей «шестидесятников», собрали, на первый взгляд, преизобильную жатву и могли бы утешиться. К 30 годам в досье у каждого по десятку дипломов с позолотой и штук по пять лауреатских званий со значками. К тому же скрупулёзно отмечаются все лонг-листы, в которые каждый попал, все слэмы и ток-шоу, в которых он участвовал.

Но «желание славы» оказалось сильнее и консервативнее конкурса «Поэт года». Король Артур, несмотря на все усилия бардов, так и не закрепился в мифологии в статусе бога Артура. Ни слэмы, ни Липки, ни бурное воспевание друг друга и раздача безвозвратных хвалебных ссуд не создали условий для качественного прорыва. В состязании победила Вера Полозкова, тщательно изучившая опыт «шестидесятников» и твёрдо поставившая на шоу-бизнес и коммерцию. Проблема оказалась глубоко этической, а не поэтической. Виртуальное поколение, как ни странно, хотело сохранить чистоту жанра при полностью сменившейся конъюнктуре. То есть оставаться трагическими одиночками в ситуации победившей фестивальной стадности и по-саробернарски заламывать руки, за которые было чётко рекомендовано взяться, да покрепче, что, кажется, и было исполнено изо всей силы.

В результате из арсенала средств достижения известности привился только образ жизни «проклятых» поэтов. Он в основном и составил смысловую доминанту творчества. Грех «на белье зеленого цвета», «ни к чему не обязывающий ночлег на кем-то примятом ложе»,  «водкой жизнь набирая в кредит», и тому подобные приключения составляют значительный корпус среди стихов разбираемой книги. Это бы ладно, дело молодое! Но где среди стихов о пьянстве «Пьяный корабль», а среди бесчисленных подростковых призываний смерти «Смерть поэта»? Где «Чёрный человек» и «Коммунисты (либералы?), вперёд!»? То-то и оно! Виртуальное стихосложение, как всё отчетливее выяснялось, не оставляет канонических текстов, кроме «пирожков». 
«Слава всё время была рядом, но он никак не мог с ней встретиться», – написал автор биографии другого короля Артура – Рембо. Поэзия за полтора десятилетия «стабильности» превратилась в ультракорпоративное предприятие. Поэты выучились на программистов и  ивент-директоров событий собственной жизни и праздников для собратьев с «семинара Арутюнова в Литинституте». Это и осталось для поколения самым неординарным и героическим. Никто не уехал в Йемен торговать пряностями, предварительно получив от Верлена пулю в запястье. Никто, слава Богу, не лёг под бомбами в Горловке или под артснарядами в Новом Афоне, как Саша Бардодым. Да, некоторые суицидальные акты окончились необратимо. Но самоубийств в переломные и посттравматические времена всегда достаточно, а чемпионом по этому занятию является благополучнейшая Финляндия. Наверное, потому, что Лапландия считается родиной нечистой силы.

В общем, посевная на поле чудес жатвы не принесла. Пришлось возвращаться к бумаге – материи самой непрочной, но остающейся единственной полноценной и вожделенной верификацией и валидацией письменного текста. Наконец настал черёд и Даны Курской, дебютировавшей на станке Гутенберга книгой «Ничего личного». Поэзия всегда питалась провинциалами, как марабу – не до конца заглоченной крокодилом рыбой. И Пушкин был родом из глухой первопрестольной провинции. «Понаехавшая» Дана не исключение. Прежде чем стать анфан терриблем московской корпорации, она прошла челябинскую школу вундеркиндов, в восемь лет сделавшись лауреатом Международной Благотворительной Программы «Новые имена» по ведомству поэзии. О пользе подобных мероприятий стоит поговорить отдельно. Спасибо, что в нашем случае вариант Ники Турбиной (на которую Дана по частичному сходству судеб ссылается) в главных чертах не повторился.

Что же произошло с миром «под взглядом юного южноуральца», прибывшего из царства Кальпиди? Чем, кроме выпивки и промискуитета, этот мир так называемой лирической героиней ознаменован? Комплиментарная традиция нынешнего поэтического сообщества к текстам апеллирует редко. Книга Даны Курской обвешана дружественными предисловиями, как коробка с коллекционным вином. «Друзья говорят, что для них Дана ассоциируется с двумя литературными образами – Скарлетт О'Хара и Настасьей Филипповной», – читаем в некой интернет-презентации, – по заведённому обычаю, не сопровождаемой ни единой стихотворной строчкой. Стихи Настасьи Филипповны Барашковой давно написаны Мариной Ивановной Цветаевой. А Скарлетт Джеральдовна О'Хара на такие пустяки и минуты бы не потратила. Уважаемые авторы презентации! К вашему сведению, ирландские фамилии в русском языке являются морфологически членимыми, то есть склоняются. 

От поэта остаются в конечном счете только стихи – или ничего. Ни с кем он спал, ни кого ждал бессонными укуренными ночами, без текстового подтверждения не имеет ни малейшего значения – ни для кого, кроме биографов. Одна из глав книги называется «Сормов». Это самосочинённое слово читается как фамилия нижегородского купца, который не прочь «попользоваться насчёт клубнички». Настасья Филлипповна за ним маячит, но не более. Вообще поколение «девяностников» на диво безъязыко («Мы флаги – мы беззвучно жадно реем»). Что такое «Струнгулляцион», например (название третьего, лучшего раздела книги)? Такого слова нет, и на неологизм оно тянет едва ли. Помесь борозды на шее удавленника со струной, на которой он удавился? Гуляние в городском парке с пивом и аттракционами? Ну, хоть так…Это ж вам не «ночь, леденящая лист», не «двух соловьёв поединок», в конце-то концов.
Поэзия Даны Курской интересна как преодоление собственно поэтическим приёмом косноязычия рок-поэзии, подбиравшей «Простые слова, их странные связи...» под четыре аккорда. Ни одного Кальпиди в книге не обнаружено. Макаревич – да, неприкрыто цитируется, Бутусов и Шевчук прямо упоминаются. «Смысловые галлюцинации» центонно обыгрываются  («В этом сне сможешь быть вечно молод и вечно пьян»), фиксируя романтический настрой и поведенческий «поэтический» стереотип. Янка Дягилева не сходит со страниц ангедонией и суицидальными наклонностями, да и тоже цитируется, но завуалированно. Футуризм и русский рок – два приёмных родителя новой русской поэзии – могут ликовать. Но ликование будет преждевременным.  
Как в загадке Борхеса о шахматах не называется слово «шахматы» (и в любой загадке обходится молчанием её объект), во многих стихах Даны выпускается их главный посыльный и фельдъегерь, обеспечивший доставку заготовок. Это – особенно в первой части книги – вне всякого сомнения, Борис Гребенщиков. Только в депеше «Боже, храни полярников» покорители Арктики заменены капитанами Кимом и Бураном, поскольку без мультфильма «Тайна третьей планеты» детство нынешних 30-летних было бы совсем босоногим, к тому же, как мы помним, «птица Говорун отличается умом и сообразительностью». 

БГ-шная «странность» и причудливость «связей», то есть способов взаимодействия слов, царит в первой половине книги практически безраздельно. Ланселоты с их Кретьенами, Кастор и Поллукс с их поллюциями, Елена, встречающая корабль Париса восклицанием: «Вот чёрт!», – вся античная и средневековая мишура оттуда, из заполнения формы подходящими по количеству слогов словами. Теперь, когда лингвистика текста разработалась в птичью науку, всё можно объяснить и обставить. Как там у нас с когезией и когерентностью? А что с интерпретируемостью и интертекстуальностью? А с этим у нас всё тип-топ. Вот только постмодернизм, их породивший, внезапно кончился. Но обещали подвезти свеженького.
«Стихи – это как баба корову заговаривает», – учил меня забытый Владимир Корнилов, писавший стихи, отличавшиеся прямизной телеграфного столба, но, в отличие от столба, понимавший принцип действия поэтического телеграфа. Книга Даны Курской, сознательно или случайно, что почти одно и то же, составлена с изрядной долей провинциальной хитромудрости, чтобы не сказать грубее. Именно в тот момент, когда окончательно собираешься её отложить, тем более что в трёх предисловиях все комплименты уже записаны, апофатическое название сборника (на мой взгляд, не оптимальное, но я редко нахожу заголовки удачными) обыграно, начинается магия, «коровий заговор». По этому принципу в одном из лучших стихотворений рядом с Мариенгофом, как бы он сам по себе ни был экстравагантен, появляется Есенин. И всё! И весь Мариенгоф, хоть еще три жэзээла сложи его предприимчивые земляки, был и останется только тенью на тулье есенинской шляпы. И тут уж даже неожиданная иванождановская нота не мешает («Силуэт твой осыплется магнием кадра на чьей-то сетчатке»). 

Магия в «Ничего личного» начинается не с вкрапления этого личного, когда лишний раз убеждаешься, что лирический герой – придумка ловкая, но к настоящей поэзии непосредственно не относящаяся. Начинается с осознания того элементарного факта, что стихи – это «всё то, что никому не дано увидеть моими глазами». Многие поэтические шедевры вообще элементарны. Ни «Она сидела на полу», ни «Я вас любил», ни «На заре ты её не буди». Вот только повторить их невозможно – разве что выстебать. «Что тут гениального – не понимаю», – как говорил Рюхин. Какой секрет в наполненном янкиными аллюзиями заклинании «Бойся меня»? Или в стихотворении про бабушку, вроде бы совершенно постмодернистском и хипхоповым метром к тому же написанном:

Я поеду в столицу
И буду учиться. И талантом своим покорю эти лица,
Потому что бабушка будет за меня молиться.


Может быть, стихи, где «ничего личного», где всё – личное, начинаются с выздоровления от страха, а понравится ли это твоим поклонникам и от зависимости от заработанной в фестивальных битвах «аудитории»? И вся когезия связана с рефреном и ждет прямого высказывания?

слаб человек слаб
жив человек жив


Сразу, откуда ни возьмись, приходит язык с пограничной Полудницей – то ли  девушкой в исподнице, то ли кудлатой старухой. Возникает мгновенное запоминание и многократное – на все лады – воспроизведение стихового ряда, редчайшее из свойств поэзии, возросшей в сети. И «низкие регистры при метафизических подходах», как писано в какой-то диссертации о текстах БГ, вытесняются совсем другой музыкой (а стихи из сетевой немоты катастрофически беззвучны). И «бездна пьяно обнимает бездну» уже на фоне не Кастора и Поллукса, не Кима и Бурана, а 41-го псалма: Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.

И «Смерть поэта» немедленно отыскивается – стихотворение «Бодров», которое в интернете вывешивалось без названия, кроме Кардамонского ущелья, ничем на существо дела не намекая. «Через десять лет ты эпохе равен».

Лонг-лист иногда превращается в шорт. Лермонтов отобрал для публикации 26 стихотворений и две поэмы. Автомодерация была на высоте. Через десять лет проверим.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
5 222
Опубликовано 07 авг 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ