(О книге: Анастасия Строкина. Восемь минут. – М.: Воймега, 2015)
Эту книжку достал из сумки мой приятель, поэт. Мы ехали в электричке со станции шахтерского городка, библиотека которого смотрела в сторону вокзала слепенькими, заледеневшими глазенками. Движущийся сон электрички, почти ночной – но не совсем ночной, переходный, когда заря погасла, но еще остаётся какое-то свечение на горизонте – казалось, принесет нас как раз туда: к блуждающим великим мертвецам, к частной памяти, развившейся в легкое, но глубокое море. Книга-прощание и книга-встреча – летучая книга поминаний.
Опыт прощания с мертвыми – ее главная движущая сила. «С мертвыми лучше не встречаться» – припоминает автор. Эта книга – символически – их, живой с мертвыми, последняя встреча.
И все ушли: ни голоса, ни звона.
Один остался звук
– звук, который, будучи опознан, никогда более не останется неузнан. «Незнакомая музыка в груди» обещана как приговор будущему.
Но до звука – потеря и прощание. Недаром как мимолетный и неожиданный персонаж возникает вдруг тень Элизабет Бишоп, американской поэтессы, чье кредо – «искусство утрат», «искусство расставания», привлекается автором для раскрытия замысла: героиня Строкиной учится этому искусству, искусству отпускать, чтобы жить. Тень Бишоп помещается в лукавой близости от прочего дорогого.
В яростном свете – белый – без ножек – стол,
и за столом – мой одноклассник. Вот,
значит, какое место себе ты нашёл.
Рядом с ним – Уистен, и Элизабет,
И Винни-огромный-Пух...
Автор прощается со своим ушедшим – с детским и с людьми – привлекая поэтический опыт предшественников, делая их свидетелями. Никто здесь не случаен. Она благодарно складывает нежные горькие цветы на могилу Одена, так и не научившегося «прощаться с любимыми». Мир Анастасии Строкиной – это небо и земля, по которым и между которыми передвигаются живые и мертвые. Еще море – как стихия, которая примет «известняк»-тело: короткое стихотворение «Может, тело одной породы с известняком…» напрямую отсылает нас к пространному оденовскому «Хвала известняку».
Вообще, Одена здесь с избытком. Последовательниц Ахматовой в советское время называли «ахматовками», я бы назвала Строкину этой книги – «оденовкой», но с оговоркой: ее стихи ни в коем случае не подражание, скорее осмысливание метода, подхода – «к ясному выражению смутных чувств» (так великий Оден определял суть поэзии). Тем более что автор успешно занимается переводом поэзии Британских островов, демонстрируя удачные образцы во второй части этой книги. Сочетать собственные стихи с переводами под одной обложкой в этом случае – не только остроумное, но и мудрое решение, поскольку нам становится очевидным рабочее пространство поэта, и чужаками не выглядят в нем (и в русскоязычной поэзии) ни Бишоп, ни Оден. На этом пространстве Строкина пока ищет места для переселения своих мертвецов.
В этой связи несколько раз она подходит к образу – я бы сказала, к тайне – оставленного дома. Это и квартира покойной бабушки, все еще обитаемая:
Тридцать семь книг,
шерстяной ковер,
югославское кресло,
шкаф с потайным ящиком,
в котором лежат
завёрнутые в полотенце
фотографии и документы;
стакан для вставной челюсти,
парик, натянутый на вазу,
записная книжка,
зеркало,
помада,
триста граммов пепла.
Это мраморный дом Санкт-Петербург. Это дом, куда приглашают героев детства, юности, отсутствующих героев зрелости. А также (это немаловажно, поскольку «поэтические дома» хранят кое-какие разгадки) дом
а Одена – любимый и последний, к которым приходит не шекспировский – оденовский (а теперь уже и не совсем оденовский) Калибан. Это и последний земной дом – могила вообще. В том числе и могила – как оставленный покойным приют (в стихотворении «Клочок земли») в безнадежных поисках своего места:
А ты идешь – ни имени, ни особых примет,
Ты весь – желание выйти на теплый свет,
И будет шаг – и вынырнешь в этот свет
И поплывешь
в океане леса –
корабль,
который не хочет к берегу
Это личные мечты об ангеле, который явится и отведет лирическую героиню домой – в настоящий дом (в стихотворении «Самое лучшее»).
И придёшь из-за правого
И возьмёшь меня за руку –
ты – возьмёшь меня за руку,
скажешь:
пойдем домой
Покинутые мертвыми дома кажутся пустыми, это факт отчаяния.
Неслучайна в книге и старинная память о Джоне Доне, точнее, о его последней проповеди – о колоколах, звонящих по умершим, о человеке, который не может быть одиноким, как остров, но всегда – часть материка. По ком звонит колокол? Он звонит по тебе – говорит Донн, ибо «смерть каждого человека уменьшает меня, ибо я един с человечеством». Мертвецы Анастасии Строкиной уменьшают ее, и лирическая героиня идет в иное пространство, которое у нее – темная труба памяти, идет, чтобы освободиться для будущего, «выйти в него ненароком».
Пространство памяти молодого поэта – это, во-первых, ее собственное детство, обозначенное вполне (иногда даже слишком) традиционно, наивно, простым перечислением вещей-мест-событий. Хотя «наивничание» заявлено ею в стихах как побочный эффект взросления, явление остаточное, так что в пределах этой книги оно – закон автора, который мы будем уважать. Детские потери, ностальгия – вещи и явления, перебираемые с жалостью: от них надо избавиться, переместить в чуланчик. Замечателен в этом отношении «покойный» Винни-Пух с отваливающимся ухом: ушедший Винни толкует о проблеме расставания в компании с любимыми героиней покойниками. Книжный медведь здесь вполне на равных с ушедшими людьми. Известное дело, перед лицом смерти все равны.
Во-вторых, в памяти автора живут поименованные тени: Паша, Илья, Валя, Маша… Даже умерший пес Рики не пока не отпущен ею.
Реплика: «никуда не деваются наши мертвые» – объясняет весь ход этой книги – ее первой, «собственной» части. Автор ищет поэтическое средство для преодоления боли расставания – в том числе с чередой возрастов ее собственной жизни, которая коротка и от младенческого одного зуба до одного старушечьего – шаг, одна жизнь. Название книги «Восемь минут» происходит из того же трагического переживания времени, расставания-расстояния. Одноименное стихотворение – высшая точка боли: оно о потере любви, как о потере жизни. Восемь минут – шаг, одна жизнь:
Если солнце погаснет
восемь минут еще
мы будем беспечны,
восемь минут музыки счет
продлится…
И окончательное, последнее:
Любовь моя,
Сколько минут
Отпустишь мне,
Прежде чем окунёшь
В темноту?
Обращение к великим теням, которые не требуют свободы и готовы быть нашими проводниками в мире утрат и обретений – я говорю, конечно, в первую очередь об Одене – поддерживает ее путешествие. Анастасия Строкина отчаянно пробует себя в роли Орфея в пятичастном «Приключении у Финского залива». Пока ее путешествие может нам рассказать довольно об авторе, немного – о самом путешествии. И почти ничего – о возвращении. Хотя о возвращении и думать еще не время, пока что нужно «поменять струны», что равнозначно «поменять память». Призраки ободряют ее, велят менять, не сомневаясь:
И кто-то из прошлого шепчет на ухо: «Просто
Меняй, меняй, не бойся – и раз-два-три.
Выйдет ли она за пределы этой книги? Вероятно. Умная простота, гибкость мысли, хороший язык с большим количеством работающих согласных, подает нам на этот счет недвусмысленные знаки. Примечательно, что эффективное прочтение этой книги в большой степени зависит от интеллектуального движения читающего, автор демонстрирует глубокое знание тех источников, из которых питается ее поэзия. Нам позволено видеть, как поэт отпускает прошлое, предоставляет ему свободу.
Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1
