(О книге: Генри Миллер. Замри, как колибри: повести, рассказы, статьи. – СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2015)
Непристойность, грязь, самолюбование и тотальный эксгибиционизм – что-то такое приходит на ум не слишком искушенному читателю в связи с именем Генри Миллера. Он и вошёл в литературу с черного хода – через скандал, плевком в лицо обществу и разгоняющейся современности. Не первый и не единственный на этом пути. Но и несводимый к цветам зла, самовластно возросшим на почве французской изысканности и подпитывающимся духом русского подполья.
Ведь прежде всего Миллер американец. И сборник эссе «Замри, как колибри», опубликованный в начале 1960-х
[1] и впервые переведенный на русский язык в прошлом году
[2], дает тому дополнительное подтверждение. Собственно, и сам Миллер предваряет свои эссе, заметки и рецензии предисловием, в котором привычный для писателя эпатаж отставляется в сторону, давая место едва ли не оправданию: «
Каким уничижительным прозвищем обзовете вы меня теперь? Может быть, антиамериканец? Боюсь, не подойдет, я ведь ещё в большей мере американец, нежели вы, только под другим знаком». И в этом себя обнаруживает не только прямое обращение к американскому читателю, с которым у Миллера отношения всегда были натянутыми, но и отчетливое понимание собственного места на карте современной культуры. Сколько бы он ни клеймил прагматичную Америку, сколько бы ни восхищался культурными сокровищами Европы и ни зачитывался Достоевским, сколько бы ни всматривался в мистический опыт Востока и сияющую судьбу Греции, по самому способу своей жизни Генри Миллер всегда оставался американцем и принадлежит он к американской интеллектуальной традиции. Впрочем, он отлично понимал это сам, говоря, что у него «
Европа, зачастую составляющая Америке выигрышный контраст, показана Европой, какую мог открыть для себя только американец».
Свой скепсис по отношению к американскому образу жизни Миллер прямо соотносит с идеями Торо, Уитмена, Эмерсона. Но с ними же связано и видение истинной Америки, некогда сбившейся и обезумевшей, но ещё не потерянной. Впрочем, сборник «Замри, как колибри» не дает полного представления об этом переоткрытии Нового Света, которое совершил Миллер, переехав в 1940 году в Биг-Сур. С этой задачей справляется его роман «Биг-Сур и апельсины Иеронима Босха». Зато интересующие нас эссе дополняют портрет Миллера-американца и позволяют лучше понять его этическую позицию. Что ещё важнее, все эти некогда разрозненные тексты в очередной раз акцентируют те фундаментальные проблемы, которые стоят перед современной цивилизацией. К сожалению, с каждым годом их актуальность лишь возрастает. «
Человеку удалось проявить себя мыслителем; ему удалось проявить себя творцом; ему удалось проявить себя мечтателем. Но ему еще предстоит доказать, что он – до конца человек».
Цитируемые выше оговорки и оправдания из предисловия к сборнику сложно представить в романах Миллера, где главное – свободная от рационализации фиксация текучего вещества жизни. В «Тропике рака» писатель занимается разъятием собственного «я», пытается дойти до первоэлементов, до стихий, составляющих основу человеческого существования. Он бросается в экстатический вихрь в попытке прикоснуться к самой жизни. Публицистика – дело другое. Здесь Миллер куда более традиционен по форме, здесь он хочет быть понят, выстраивает пространство для диалога, а не затягивает песнь греха и опыта, обещающую дойти до предела и вывернуться наизнанку чистотой и невинностью. «
Правда, на сей раз тем, кому придет в голову заклеймить мой дурной вкус, придется изобрести новые эпитеты. Ведь в том, что ныне выносится на читательский суд, нет ровно ничего непристойного», – очередной упрек так долго не принимавшей его Америке, но и явное признание в своем желании быть наконец услышанным. И, кажется, что до сих пор актуальны не только проблемы, которые Миллер поднимает в своих эссе, но и это его желание, ибо за провокативностью формы читатель далеко не всегда способен увидеть в Генри Миллере нечто большее, чем красочные описания сексуального акта и апологию жизни богемного бездельника. И это несмотря на весьма завидную в конечном итоге писательскую судьбу и внушительное количество исследований, посвященных творчеству
[3].
Обращение к прямому публицистическому высказыванию Генри Миллера позволяет увидеть его опыт более целостно и ещё раз отмести совсем уж примитивные (но потому такие живучие) трактовки знаменитых автобиографических романов писателя, смыть с него морализаторский ярлык графоманствующего извращенца. Более того, именно в публицистике сам Миллер в полный рост показывает себя как крайне требовательный моралист, коим, по всей видимости, является едва ли не каждый настоящий ниспровергатель моральных устоев, ступающий на путь зла как путь к полноте святости.
«
Точнее, говорить следует об одной проблеме, ибо суть ее, как и прежде, сводится к одному: как нам жить на этой земле в мире и согласии», – пишет Миллер в эссе «Когда моя рука тянется к револьверу». Эту проблему справедливо можно назвать сквозной для рассматриваемого нами сборника, да и для творчества писателя в целом.
Но морализм Генри Миллера, конечно, имеет мало общего с довлеющими социальными стереотипами. «
Я называю поэтом того, кто способен полностью изменить мир. Если есть среди нас такой поэт, пусть объявится. Пусть возвысит свой голос. Но это должен быть голос, способный заглушить рев бомбы», – из этой, звучащей ещё в эссе «Время убийц» максимы и исходит Миллер, формулируя свои представления о человеке, искусстве, обществе. Если его автобиографические романы – история становления собственного «я», проект радикального самовоспитания и самовозрастания жизни, то в многочисленных эссе, рецензиях и очерках он пытается вынести из индивидуального опыта (причем не только своего, но и опыта близких ему по духу художников) рецепт по спасению человечества. Фигура гения, чаще всего взятая в романтическом смысле, становится ключевой в этих поисках. Именно в попытках извлечь искусство жизни из опыта великих Миллер обращается к Уитмену и Торо, к авангардному американскому поэту Пэтчену и классику американской прозы Шервуду Андерсону, к романам Георга Дибберна и Альбера Коссери. Во всех этих случаях эстетический момент для Миллера не имеет автономного значения, но он далёк и от конструируемых извне представлений о социальном благе. Жизнь обширнее и глубже искусства, но искусство чуть ли не единственный способ поддерживать огонь этой жизни. Художник, гений становится хранителем искры, проводником подлинной жизни духа в остывающем мире. Задача его куда шире самовыражения как такового или конструирования новых форм. Игра его свободна, но в высшей степени серьезна, на него возлагается ответственность за судьбу мира. Он – полководец в войне человечества за собственное «я»:
«
Я, однако, твердо верю, что ни мировой порядок, ни мировая гармония невозможны до тех пор, пока художник не возьмет на себя бремя лидерства. Я имею в виду, что художник в человеке должен выйти на первый план, взять верх над патриотом, воителем, дипломатом, обманутым революционером. Человеку предстоит восстать не против богов (боги в нем самом, только он этого не знает), но против его собственного заурядного, мелкого, вульгарного духа. Он должен набраться смелости взглянуть на мир как на поле своей собственной божественной игры, а не как на арену враждующих «я».
Всё это, пожалуй, может звучать и наивно, и чересчур непосредственно. Но именно этого и добивается Миллер – прямой передачи метода – от художника публике, от писателя читателю, от сердца сердцу. Он чает революции духа, очертания которой обнаруживает в идеалах даосов или буквальном следовании евангельской истине:
«
Чтобы добиться радикального превращения, достаточно увидеть, как осуществить на практике простое предписание: «Поступай с другими так, как тебе хотелось бы, чтобы поступали с тобой». Прочь убеждения, поклонения, никаких десяти заповедей, обрядов, церквей, никаких организаций любого толка. Никаких ожиданий лучшего правительства, усовершенствованных законопроектом, улучшенных условий труда, улучшения того и этого», – пишет Миллер в эссе «Час человека».
Забавно и поучительно, что одним из ростков новых отношений между людьми Миллер, вслед за своим другом Уокером Уинслоу, видит общество анонимных алкоголиков, где каждый, на ком социум поставил крест, может получить утешение «просто общаясь с себе подобными». Писатель поддерживает идею Уокера, предлагающего учиться солидарности у алкоголиков и всех жертв общества, ибо в современном обществе сложно найти хоть кого-то, кто не был бы его жертвой. Отсюда возникает идея нового социального ритуала, которая лишь на первый взгляд может показаться глупой или наивной. «Час человека» – время, когда жизнь страны, или даже мира, останавливается, чтобы каждый мог обратиться к тому насущному делу, которым он постоянно пренебрегает в своей заполненной бессмысленными тяготами и развлечениями повседневной жизни – услышать ближнего, услышать самого себя.
«
В течение этого часа человек может спросить себя и заодно своего соседа, какой именно цели они служат на земле, что такое жизнь, чего мужчина или женщина вправе ждать от жизни и что должны отдать взамен. Если данный человек трудится в поте лица и борется за свои истинные устремления, справедлива ли цена, оплаченная его страданием? Соседям следует внимательно прислушаться друг к другу. Только подобным образом можно попытаться заглянуть внутрь себя. В душах других людей они увидят искаженное подобие своей собственной души. Помогая другим, они помогли бы самим себе».
Очевидно, что подобные мысли более чем уязвимы для критики. Но важно понимать, что Миллер и не пытается выстраивать непротиворечивую систему взглядов, не предлагает единой картины мира и совершенно не стремится к тому, чтобы построить себе репутацию интеллектуала. Он пытается побудить к действию – к прямой реакции на кольцо сдавливающего нас пламени. И если перенести те или иные его тезисы из пространства книжной культуры в область практической деятельности, они звучат совсем не так банально, как может показаться сначала:
«
Все мы – сторонники лучшего мира, и все мы – слуги дьявола. Стремимся изменить других, но не себя; хотим, чтобы наши дети стали лучше нас, но пальцем не пошевельнем, чтобы стать достойными своих детей».
И пусть заявит о себе тот, кто не укладывается в множество, обозначенное этой, скажем прямо, не самой оригинальной сентенцией.
К слову, сам Миллер постоянно пытается сделать ещё один, хотя бы маленький шаг к тем новым отношениям, без утверждения которых дальнейшее существование человека с каждым днём становится всё сомнительнее. Переехав в Биг-Сур и испытывая материальные трудности, он пишет «Открытое письмо всем и каждому», в котором предлагает на продажу свои акварели, с тем условием, что цену назначает сам покупатель. Другими словами, в марте 1943 года Генри Миллер предложил модную ныне концепцию Pay what you want («Плати, сколько хочешь»), настоящие перспективы для которой стали открываться только в наше время. Вопрос, конечно, требует уточнения, но, кажется, что Миллер был одним из первых, кто выступил с подобной инициативой. А в «Открытом письме маленьким журналам» писатель предлагает независимым издательствам не пенять на отсутствие денег, но проявить гибкость и сообразительность, развивая альтернативные способы взаимной поддержки:
«
Это автор создает ваш журнал. Если не можете платить наличными, почему не написать автору и не спросить, что вы можете сделать для него? Предложите сделать что-нибудь в порядке, я бы сказал, личной жертвы. Может, ему нужно что-то напечатать на машинке или типографским способом; может, ему нужен письменный стол или какие-то справочники; может, надо найти какие-то материалы. Он может нуждаться в тысяче и одной вещи и оценит это куда больше, чем наличные, особенно когда они составляют сумму, которая в американских условиях абсолютно ничего не значит».
Радикальные социальные движения 60-х – от хиппи в Америке до мая 68 во Франции – в конечном итоге потерпели поражение, были проглочены машиной цивилизации. И Миллер, стоявший у истоков американской культурной революции, вполне может восприниматься в сонме тех побежденных – битников, хиппи, героев рок-н-ролла, всех, кто ходил маршами на Вашингтон и расцвечивал Париж парадоксальными лозунгами. Но потерпеть поражение – не значит пройти без следа. Семена брошены и они дали всходы.
Не без усилий Генри Миллера Америка стала колыбелью последней великой культурной революции, заявившей о себе в полную силу к середине XX века. Она стала местом рождения нового сознания. Информационный взрыв произошёл именно там. Мы до сих пор слишком близко стоим к этому событию, чтобы оценить его подлинный масштаб. Предсказать, к чему мы придём, невозможно, но пути назад уже нет. Мир изменился, пусть и недостаточно радикально, он изменился, хоть и в слишком многом остался прежним. Хотим мы этого или нет, за или против глобализации мы выступаем – мир стал очень маленьким и по-настоящему единым. Здесь стало тесно. Мы не стали братьями, но вдруг все очутились в одной коммунальной квартире. И с этим надо что-то делать. Изоляция сродни смерти. Наступила эпоха взаимодействия, и, чтобы оно проходило как можно более гладко, необходимо открытие новых возможностей для понимания. И в тот момент, когда реакция и мракобесие набирают силу, в очередной раз накреняя мир вправо, чтение Генри Миллера, причислявшего себя к единственному сообществу, «
какому можно хранить подлинную верность, – человечеству» – не последнее средство от той тьмы и того отчаяния, что хватает за горло после порции новостей. «
У меня ни работы, ни сбережений, ни надежд. Я – счастливейший человек в мире», – начинает свою парижскую трилогию писатель. Примерно это состояние духа – настроение энтузиазма, воодушевления и счастья посреди мира, охваченного болезнью и гибелью, сообщает нам и собранная в книге «Замри, как колибри» эссеистика Миллера. «
Не ждите, пока положение дел изменится. Час человека уже пробил, и независимо от того, находитесь вы на вершине пирамиды или у ее подножия, делайте то, к чему призваны. Если вы творец по натуре, творите всем напастям и смертям назло», – так формулирует «глубинный мотив» своей книги сам Генри Миллер. Остается только прислушаться.
______________
1 Тексты, составившие сборник, писались на протяжении 25 лет до его издания.
2 Ранее на русском языке публиковались лишь фрагменты из этой книги: см. «Новая Юность», № 2, 2003.
3 На русском языке см., например, монографию Андрея Аствацатурова «Генри Миллер и его «Парижская трилогия».скачать dle 12.1
