(О книге: Ричард Хьюго. Пусковой город. Лекции и очерки о поэзии и писательстве. Перевод с английского Шаши Мартыновой. – M.: Dodo Magic Bookroom, 2014)
Американский поэт Ричард Хьюго (1923 – 1982) – разумеется, не первый и не единственный, кто писал о литературном мастерстве и трудностях, с которыми сталкивается молодой писатель. Его книгу так и хочется вписать в соответствующий контекст – от «Поэтики Аристотеля» до воспоминаний Бродского о преподавании в США. К тому же ощущение контекста ожидаемо в самой книге – всё-таки за плечами Хьюго почтенная традиция преподавания творческого письма как обязательного предмета на американских филфаках. Однако сам Хьюго как рассказчик существует будто бы вне контекста. Сразу заявив, что «аксиоматический тон предпочтительней», он выдвигает каждый свой тезис как нечто не подлежащее сомнению, опирается только на свой собственный опыт, ссылается только на нескольких поэтов из круга любимого чтения и не упоминает других преподавателей – кроме того, у которого учился сам.
Что это – самоуверенность или мудрость творить без оглядки на кого-либо? И то, и другое, ведь Хьюго в первую очередь – поэт, никогда не изменяющий свойственному поэтам субъективному, чувственному мироощущению. Иллюзия первооткрывателя, которую испытывают все начинающие художники, у Хьюго удивительным образом сохраняется: он радостно делится каждым своим открытием, даже если он далеко не первый, кто его совершил. Лёгкость изложения, отсутствие громоздких цитат и терминов, эмоциональность, способность чуть ли не играючи менять темы – одна сложнее другой – и обо всём говорить легко, доступно и с долей иронии, простой лексикон с дружескими обращениями вроде «старина», «брат», «дружище», «парень» – всё это подкупает и сразу настраивает на позитивный лад.
В этой книге всё – от практических советов до последних пустых страничек с надписью «для ваших стихотворений» на полях – будто стимулирует к собственному творчеству. И многие, прочитав эти очерки, признавались, что у них возникло желание написать стихотворение. Ричард Хьюго умеет заинтересовать, вдохновить и между делом высказаться на множество тем, литературных и около. Отношения поэтов и филологов, рассуждения об особенностях языка, соотношение формы и содержания, музыкальность и созвучия слов, размышления «на что живут поэты» (прямого ответа Хьюго не даёт), сложности издательского дела, психология творчества, критерии оценки творческого текста, способы вернуть вдохновение и рабочий настрой, можно ли научить писать и если да, то как – удивительно широкий диапазон тем для такой тонкой книжки (166 страниц), а ведь каждая стоит отдельной повести. Правда, когда речь доходит до практики – например, советов, какие слова в первую очередь вычёркивать из строки, а какие достаточно поменять местами (всё показано на примерах черновиков Хьюго и его учеников на языке оригинала и в переводе), начинает ощущаться узость целевой аудитории. Впрочем, если принять идею, что во всех видах изящной словесности действуют общие законы, прозаик тоже сможет получить пользу от рекомендаций для поэтов. Драматургу и эссеисту будет сложнее.
Вопрос о роли и назначении художника Хьюго не ставит – его видение гораздо проще. На вопрос, как у него родилось стихотворение «Дама в водохранилище Брыкливой Лошади», он отвечает: «У меня был роман. Женщина бросила меня ради другого. Я страдал разбитым сердцем и мстительностью, но трусил. И потому в жизни я мучился, а в стихотворении обрёл отмщение». Мы ценим откровенность, но речь не об этом. Собеседник Хьюго удивился, что «…поэты так применяют жизнь». Вот только что они на самом деле применяют – жизнь для поэзии или поэзию для жизни? Хьюго отвечает и на этот вопрос, оправдав худшие ожидания: «Тюфяк в жизни, я буду суров в стихах».
Сказав, что сложности писателя – чаще из области психологии творчества, чем собственно литературного мастерства, Хьюго провоцирует настороженное отношение к своим очеркам. Сказал же Сартр: «У человека у душе дыра размером с Бога, и каждый её заполняет как может» – почему бы не творчеством, оно ведь может служить неплохим компенсаторным механизмом, история Хьюго – яркий тому пример. Такое творчество происходит от (неосознанной) установки, что можно если не «доделать» себя, то сделать себе костыль и опереться хотя бы на него. Ещё пример – самая известная картина Эдварда Мунка, «Крик». Художник страдал галлюцинациями, и, увидев очередную, принялся её зарисовывать. Он верил, что если сможет очень похоже изобразить эту галлюцинацию, как бы запереть её в раме картины, после этого кошмар перенесётся на полотно и перестанет его преследовать. Вот почему существует столько версий этой картины. И ни одна из них не отображала в точности того, что увидел Мунк. Это позволило потомкам считать его художником, предвосхитившим экспрессионизм и… арт-терапию. В рамках которой, конечно, тоже можно сотворить шедевр, но его назначение останется предельно узким.
Американский психотерапевт и теоретик экзистенциальной психологии Ролло Мэй открывает свой сборник лекций «Мужество творить» словами, которых очень не хватает в «Пусковом городе», да и в любой другой книге о творчестве: «Я всегда сомневался, стоит ли их [лекции] публиковать, потому что они создают впечатление незавершенности: тайна творчества всегда остается неразгаданной. В конце концов я понял, что этой "незавершенности" нельзя избежать, поскольку она имманентна творческому процессу». Хочется верить, что Хьюго тоже это понимал. Но в его книге нет ни одной подобной оговорки, как нет и места для загадки, для таинства творения, да и просто пауз между репликами. И главное, для веры в то, что художник в момент творения – больше себя самого, что он скорее проводник, чем источник, что он, сам того, может, и не сознавая, выражает в своём творении отголосок чего-то высшего, абсолютного. Просто чему-то высшему вдруг захотелось принять такую причудливую форму. И именно поэтому искусство так глубоко затрагивает душу. А вовсе не потому, что читателю или зрителю близок жизненный опыт автора. Если бы это было так, наш круг чтения был бы крайне ограничен.
Всё-таки стоит ли разделять личное и профессиональное? Возможно ли это, если речь идёт о художнике? Если да – какой в этом смысл? Какая здесь может быть мера и как её определить? Сегодня благодаря развитию технологий любой человек может стать публичным в той или иной мере. Стремительно меняются представления о публичности. Художник становится уже не просто известной, а медийной персоной, его имя – бренд, его внешний вид и поведение – имидж, тоже своего рода товарный знак, и все эти вопросы стоят ещё острее.
Хьюго отвечает на них однозначно, хотя сами вопросы напрямую не ставятся. Похоже, для него неразделённость автора и лирического героя в поэзии настолько очевидна, что об этом даже не говорится. Зато очень много говорится об эмоциях, чувствах, интонациях, дорогих воспоминаниях, переживаниях юности, подробностях биографии, личных пристрастиях, вплоть до бытовых мелочей, удивляющих с непривычки и кажущиеся лишними. Скажем, чем писать – карандашом или ручкой? Вам кажется это ерундой? А Хьюго так не считает: «Не пишите авторучкой. Чернила имеют свойство создавать впечатление, что слова нельзя менять». В блокноте какой толщины? В линейку или в клеточку? В этой же интимно-личной манере он пишет о себе, своём учителе и о своих учениках. Рецензируя «Пусковой город», Анна Грувер невольно заражается этой манерой: «Но это мои догадки; я понятия не имею, каким был голос Ричарда Хьюго, не знаю, как он смеялся, как менялся его взгляд, носил ли он очки. Я читаю текст».
[1] Не думаю, что это имеет значение. Как будто без представления о личности автора нельзя понять то, что он написал. Будь это так – чтение классиков давно бы утратило смысл. Мы же не знаем, какой голос был у Гомера. Мы вообще не уверены, что «Илиаду» написал Гомер.
Однако в этой неразделённости между автором и лирическим героем, в убеждённости в таком простом назначении творчества есть один весомый и неоспоримый плюс. Вопреки всем, кто говорит, что в искусстве всё уже сказано и дальнейшее творчество не имеет смысла, а значит, каждый начинающий – заведомо дилетант, Хьюго утверждает, что всё написанное вами ценно и значимо – только потому, что это написали вы. Что вы имеете абсолютное право написать всё, что и как захотите, потому что «действительности вы не должны ничего, зато правде своих чувств — всё». Его главное преподавательское достоинство – способность дать молодому писателю смелость сделать первый шаг, осознать веру в себя, свои силы, способности, воображение и, главное, свою значимость и важность. Просто потому, что сам Хьюго безоговорочно верит в себя – и, общаясь с ним, пусть даже опосредованно, через книгу, искренне проникаешься этой верой. «Ты – некто и имеешь право на свою жизнь. Слишком просто? Уже записано в Конституции? Поищите-ка тех, кто этому учит. Поищите-ка ученика или ученицу, знающих это настолько хорошо, что им не требуется подтверждений». Поэтому нет никаких сомнений, никаких «если можешь не писать – не пиши». Только ободряющая улыбка и педагогическое разъяснение, «что и как». Этого достаточно, чтобы прислушаться к Хьюго, принять его точку зрения, учесть его профессиональные советы и рекомендации – словом, учиться у Хьюго. Чтобы, как любого действительно хорошего учителя, однажды его перерасти.
_________________
1 Анна Грувер. Опять мы // Новый мир, № 5, 2015
скачать dle 12.1
