ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Зульфия Алькаева. ГОЛУБИНАЯ КНИГА МАРИНЫ КУДИМОВОЙ

Зульфия Алькаева. ГОЛУБИНАЯ КНИГА МАРИНЫ КУДИМОВОЙ


(рецензия на книгу)


Марина Кудимова «Голубятня»
Нальчик: Издательство М. и В. Котляровых (ООО «Полиграфсервис и Т»), 2013.


"Мои русские вещи... волей не моей, а своей, рассчитаны на множества.., – писала в статье "Поэт и время" Марина Цветаева. – В России, как в степи, как на море, есть откуда и куда сказать." Так же широк и адрес поэм нашей современницы Марины Кудимовой, по-русски впитавшей и необъятность простора, и неисчерпаемость водных стихий.

То затопляющие, то обновляющие мир воды, наполнившие предыдущую книгу поэта "Целый божий день", в "Голубятне", на мой взгляд, обогатились целой системой подводных рек и течений (ре-чений). Крупные вещи из книги "Черёд" тоже вошли в новое издание. Словом, появилось одно из наиболее полных, как сказано в аннотации, обиталищ «голубей» и «голубиц» автора, то есть стихотворных рассказов, повестей, фотомонтажей, сценариев…

Пятнадцать поэм – необъятное лиро-эпическое пространство. Я же поведу сейчас речь главным образом о тех поэмах, которые, появляясь в периодике, до сей поры не попадали в кудимовские книжные переплёты и не вступали в химическую реакцию с другими произведениями поэта.(Поясню на счет рассказа «Голубятня: он хоть и был опубликован в книге 1987 года, но затем был на 2/3 переписан автором).

«Глазной зуб», «Листаж», «Внук», «Голубятня», «Болеро» сгруппировались в середине книги,а завершает поэмный дискурс миниатюрная «Плака». Пласты близкой автору стихии словно разомкнулись, впустив в себя даже не столько новые воды, сколько иные глубины.

Поэма "Глазной зуб" представляется мне беспощадным самоанализом, тем самым бревном, которое в своём глазу обычно не замечают. Это история о том, как острая боль вынуждает человека хоть на время стать зрячим (недаром зуб "глазной").

Но вот зуб удалён - браво стоматологу! Грех замолён – // Зуб удалён, // Нежный провал // Кровью солён…»). Но никакой врач не избавит человека от безумия внутреннегомонолога, мастерски выписанного в радиокомпозиии "Диктор". Видоизменённый «зубной»урок появляется и здесь: «Но издевается отзыв – // Он абсолютно во всём, // Наго и дёсенно розов: // Что мы несём!»

Парадоксальная параллель последствий неосознанного и не замоленного греха с зубной болью позволяет автору наглядно показать ад в миниатюре, протянуть нить ассоциаций «от зубного протеза до протеза души». Не случайно поэт говорит о смерти, вспоминает про «Божественную комедию» Данте и «библейский зубовный срежет», чей звук «страха давно не внушает, а ухо режет». Чудовищная обыденность падения современного человека удачно подчёркнута и неожиданной рифмой: «аллергии» - «Алигьери».


И я умру – да хоть сейчас могу! –
От олигофрении, аллергии,
Но, разгадав загадку Алигьери,
Перед зубною болью я в долгу.


Обыватель надеется на всё, кроме главного, ест всё, кроме хлеба и вина причастия, покуда злополучка случилась не с ним. Однако расплата неотвратима.

Сразу же за Диктором следует миниатюрная поэма-притча, поэма-молитва и плач Плака с трагедийным сюжетом о заброшенной крепости на маленьком острове, куда общество ссылает заражённых лепрой несчастных изгоев.

Плака вопиёт о конце, казалось бы не оставляя человечеству никакого шанса, ведь перед нами, образно говоря, не какой-то больной зуб, а целый смердящий рот. Зато и лекарь не стоматолог: Только Христос там, где нету врача! Похороны тела и всего, к чему привязана плоть в бренном мире, осуществляются во имя бессмертной души. В границах острова прокажённых, словно в круге знаменитой канавки Серафима Саровского, всякий смертный спасётся и войдет в Царство Божие. А рядом волшебным мостом между адом большого мира и адом болезни вырастает тихая деревенька Плака, крестьяне которой плывут на лодочке к «скорбным», везут провиант.


Не иссякает кормилица-Плака,
Вдоволь даётся ей млека и злака.
Белая фета, тимьяновый мёд...
Боженька в этой деревне живет.


Являясь противофазой начальной эпической поэмы Арысь-поле , Плака замыкает цепь книги, прогоняя голубиную кровь от полноводного язычества молодости до сухого смирения страстей.
    
Как отметил в предисловии поэт и критик Георгий Яропольский, «Плака» написана сплошь трёхстопным дактилем - тем самым, на котором изъясняться барин-книгочей из Арысь-поля . Однако в едином каркасе дышат разные температуры и состояния времени. Так лёд отличается от воды и пара. В Плаке - озноб болезненный, в Арысь-поле - от холода ( Кто-то тёплый нужен - // Видно, так уж водится. // Люди, ну и стужа - // Мёрзнут богородицы. )                              

Соотношение двух поэм, в принципе противостоящих друг другу, как страсть и смирение, мне все же подсказывает образ мега-островной  Греции, обозначенный  в строке из Плаки : Принцип матрёшки за островом - остров ,где первая, самая крупная, оболочка - чудо-поле или поверхность земного шара, а мелкая - остров Крит или раскалённое ядро Земли. Подобно тому, как в тело живой планеты мы зарываем ядерные отходы, Мы отселяем изгоев на остров И забываем о них навсегда . На благостной почве труда и веры террикон человечьего шлака выживает и растёт, а гигантское поле беспечного здорового человечества соответственно уменьшается, словно шагреневая кожа.
    
Интересные метаморфозы происходят и с категорией времени. В Арысь-поле оно порой течёт по-русски, сонливо и меланхолично. Вслушаемся в интонацию развязки:


Поглядим, поищем-ка...
Бредёт девка-нищенка -
В пинжаке мужичьем,
С жалостным обличьем,
Озираясь голодно...
АРЫСЬ-ПОЛЕ!
ТЕБЕ
ХОЛОДНО?


Горький оазис лепрозория, где человек делает свои, уже осознанные, глотки жизни, времени катастрофически мало. Рассказчик экономен, краток. Слова звучат отрывисто и чётко, как стук часов.

Не потому ли единственного поименованного героя поэмы юриста-недоучку зовут Ремундакис? В этом странном имени без труда угадывается прибор для судьи на беговой дорожке – секундомер. Да, это всего лишь созвучие. Но и настоящее историческое имя Ремундакис, в переводе означающее смену, замену, подмену, не сулит постоянства. Мало того, так действительно звали студента, сотворившего из заброшенного лепрозория прекрасный сад. Реальный факт словно укореняет книгу «Голубятня», навек привязывая ее к почве главных смыслов.

Сопоставим теперь некоторые поэмы, находящиеся  внутри книги. «Глазной зуб» и «Болеро» разделяют сто страниц. Сам по себе этот факт не подтверждает их крепкой связи, но если вчитаться и вслушаться в тексты, родственное созвучие этих рифм станет очевидным.

«Глазной зуб» пронизан зубовным скрежетом, болью, происхождение которой загадочно и неясно. Избавившись от этой муки, человек воспринимает мир без боли как великое избавление, райское место.

Иное дело – лирическое пространство «Болеро». Здесь боль не локальна (зуб болит), она неохватна: весь мир переполнен болью. Пространство кишит, как осиный рой, зудящим, скрежещащим, жужжащим неуютом суеты и тревоги. Пока девушка влюблена, пусть и в  «бомбометателя», вычитанного из книжки, на время своих грёз, воображаемой встречи с героем, она словно вырывается из лап материального мира. Однако однообразная мелодия любви, нескончаемая, вечно перетекающая из поколения в поколение история барышни и хулигана, возлюбленной и героя, когда-нибудь перестаёт звучать в конкретной человеческой судьбе, уступая место всё тем же посторонним шумам.

Итак, выходит, что «Глазной зуб» и «Болеро» - два зеркала, в равной степени искажённо отражающие действительность. Нельзя сказать, что мир – это рай, но неверно и обратное. Истина и благодать где-то посередине. Может быть, они скрыты в колодце водоворота, неожиданно возникшего в центре «Болеро» и книги? Этот водоворот, чёрная глубина воображения, символизирует ещё и время, вернее, тайну времени, в которую без веры и любви проникнуть нельзя.


Он бы как будто спал.
С речки как будто – пар.
Клёкот в водовороте,
Чёрном, как будто вар…
Я хороша собой,
Он мне суждён судьбой…
Слёзы как будто градом
С клятвами вперебой.    


Слышится монотонный маятник колокольной побудки. Что в нём, кроме вечного зова любви? Тревожная грёза о будущем: «как будто» – как будет то? Или страшная страница «Божественной комедии» Данте? Круги времени, круги ада, круги на воде, годовые кольца на срезе бревна… Возможен ли обратный ход, можно ли невстречу превратить во встречу, исполнить несовершённое, искупить греховное?

«Воззови ко Мне – и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь» (Иер. 33:3). Посредством слова молитвы возможно всё!            


Будет за годом год,

Будет ускорен ход,
Буду перемежаться,
Как телеграфный код.
Или же у дерев
Выучусь, закорев,
Кольца обратным счётом
Сбрасывать, постарев.


Посеянные зёрна любви рано или поздно прорастут. Вот именно, рано или уже поздно. Нет, чтобы в сам раз! Несовпадение заложено в код нашей жизни оттого, что Бог ждёт от нас смирения и терпения, мы ведь сами ещё вызреть должны и родить в себе душу младенческую. Оттого и память наша такая упрямая, непредсказуемая, все цепляет на себя: и важное, и сорное.

На раздаче Любви человеку положено только молча ждать, как в столовой, своей очереди. Как милостыня даётся так, чтобы левая рука не знала, что делает правая, так и мера любви: в спонтанности своей справедлива. Не выгадывай больше, возьми, что Бог подаст. Эту мысль молитвенно выразила Марина Кудимова еще в первой своей книге «Перечень причин»: «Пошли мне кротости превыше голубиной // Во одоление корысти быть любимой».

Сценарий для любой жизни создаёт Любовь. Именно для неё готовы раствориться любые временные и иные границы. Вот в чём поэт не сомневается, на чём делает акцент в конце своего завораживающего, фантастического «Болеро»:


В возрасте минус ста
Наши сомкнём уста,
Минимум на столетье
Сдерживаться устав.

Слишком для нас проста
Бренности пустота.
Я тебя поджидаю –
Всё это неспроста.


«Болеро» есть и формула любви, и концентрат всех тем, и одновременно кульминация, сердцевина книги «Голубятня». Сюда встроен сердечный механизм, что ритмом и кровью словно питает тело всей книги. Похоже, что из «Болеро»произрастают все истории этой «голубиной книги» и всё сводится к «Болеро», умирает в этой музыке, как в последнем и прекрасном роковом танце.

Так распустившиеся цветы можно считать расцветом, а можно – началом смерти. «Болеро» напоминает нам, что все темы войны и мира, космоса и атома произрастают из любви и в любви разрешаются. Недаром своё необычное музыкальное произведение Морис Равель задумал исполнить на фоне заводских стен. Властный гипноз ритма прекрасной и однообразной музыки страсти соотнёсся в его воображении с размеренным и тяжёлым дыханием литейного завода. Углубляя эту метафору, Марина Кудимова рифмует словесный перевод «Болеро» с дыханием революций и войн, с трагикомичными страницами истории человечества, удивительно последовательной в своих повторах.

На мой взгляд, три книги Марины Кудимовой, вышедшие недавно и с небольшим временным разрывом, стоит рассматривать как некую трилогию. Если в «Черёде» слышатся тяжёлые колёса истории, способные раздавить несформированную личность, в книге поэм «Целый божий день» раскрывается цена утраченной чистоты и веры, исследуются начальные моменты духовного падения человека, то в «Голубятне» живёт и действует сила искупления.

Произведения поэта, словно стёклышки от некогда рассыпанного витража, снова сращиваются в картину человека, Отечества и целого мира. В новом контексте кровной оказывается связь даже таких разных поэм, как  «Плака» и «Голубятня».

В древности голубей приносили в жертву. «И покропит (кровью) на очищаемого от проказы семь раз, и объявит его чистым и пустит (окровавленную) живую птицу в поле»,  – написано в книге «Левит» (14:4-56).

Если прокажённый был очень беден, ему достаточно было принести двух горлиц или двух молодых голубей. Одна птица шла как жертва за грех, другая – во всесожжение. «И очистит священник очищаемого перед лицом Господа».

Свежей кровью очищал священник и дом от проказы. Для этого брал две птицы, кедровое дерево, червлёную нить и иссоп. Потом требовалось заколоть одну птицу под глиняным сосудом с «живой водой», смочить её кровью кедровое дерево, червлёную нить, иссоп и живую птицу и покропить дом кровью заколотой птицы семь раз. Последний этап ритуала -пустить окровавленную птицу в поле.

Внимательно читая поэмы Марины Кудимовой, можно увидеть все составляющие древнего обряда и сам обряд. Есть тут и жертвенное дерево («Болеро» - «…кольца обратным счётом сбрасывать, постарев»), и окропленная кровью нить, червячок зубного нерва («Глазной зуб»), и многолетняя трава иссоп («Внук» - «Ладан смолистый, иссоп, кориандр…// Благословите, отец Александр, // Благословите...»), и, наконец, жертвенные птицы и животные («Голубятня», «Арысь-поле»).


Страница, будто смета
Для Страшного суда…
«Стой! Ты куда?» -
«В бессмертье.
В бессмертье, вот куда».


Пафос этих строк, написанных Мариной Кудимовой еще в первой книге «Перечень причин», вряд ли будет сразу ясен её главному, молодому, читателю. Начинать надо с малого, с воспитания чувств и взращивания веры, ведь жертва жертве рознь и свобода – вещь относительная.

Характеристика «Утюг» и рассказ «Голубятня» как раз о свободе и чистоте. У девушек  бывает такой период пуританства в жизни, когда они, как Катя из рассказа «Голубятня», неистово стремятся выпустить на волю всех голубей и всех женщин освободить от мужчин, когда во всякой зависимости им видится зло, грех, тюрьма. Другая крайность – ранняя развращенность подростков, подмена любви похотью, а истинной морали – хитрой житейской уловкой: не украдешь – не проживешь. («Утюг»).

После неусвоенных уроков случается «Листаж». Не путь, не миссия – жизнь, презрительная обозванная типографским термином, означающим объём печатной продукции в листах. Герой Марины Кудимовой безымянен, потому что он есть абсолютная единица большинства, типичная карусельная пони, не имеющая сил выйти из заданного круга времени. Легион, имя тебе найдено: Один поэт.

Однако сочувствие и понимание автора подарено каждому, как себе. («И тот – поэт сегодняшнего дня, // Кто в принципе походит на меня», - признаётся Марина Кудимова в радиокомпозиции «Диктор»). Поэт хочет предупредить нас, что жизнь можно не только пропить, но пролистать, просмотреть, протусовать, если так можно выразиться. И результатом духовных пустот станут выпавшие звенья поколений (поэма «Внук»), когда почитаемы деды, но не отцы.

Именем - Один поэт – герой  поэмы «Листаж» унижен и возвышен одновременно. Обезличен. И в то же время, написанное со строчной буквы слово «Один» напоминает: человек есть образ и подобие Божие.

Один поэт противоречив и сложен. Победитель и аутсайдер в одном лице. Добившийся достойного положения в литсообществе, герой растерял талант и огонь, что в прочем логично для общей линии исторической амнезии. Предавший своих наставников (Пророка и Фронтовика), осознавший это, он, слабый духом, внутренне настроен не на ломку и перестройку, а на продолжение спуска с горы, и появляется желание «запить» беду, воткнуть кляп в рот своей совести. Не это ли противоречие гнездится в душах многих творческих людей?.. Глаголы «творить» и «натворить», ан, одним предлогом и различаются.


Так начиналась царёва верфь –
С выкорчёванного пня…

(«Глазной зуб»)

скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 796
Опубликовано 16 июн 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ