(О книге: Александр Беляков. Ротация секретных экспедиций. – М.: Новое литературное обозрение, 2015)
Седьмую книгу стихотворений Александра Белякова сложно назвать новым этапом в его творчестве: перед нами художник на редкость верный себе. Это и хорошо. Как говорил А. П. Чехов: если бы мои пьесы были похожи на чьи-то ещё, это было бы плохо, а что моя пьеса похожа на другую мою пьесу, это, кажется, называется «стиль».
Сохраняется фирменная ирония, в которой Александр Левин уже довольно давно усмотрел
[1] некое сходство с паниронизмом Иртеньева и Кибирова
[2]; но тот же Левин писал о ложности этого узнавания («…за легкими первыми ходами часто следовали вовсе не очевидные продолжения, поэта вело совсем не туда, куда велит двигаться сверкающая блиц-ирония»). Ирония у Белякова действительно немедленно стушёвывается, оборачиваясь если не совсем серьёзным, то, во всяком случае, далеко не весёлым размышлением (даже в шуточных, казалось бы, стихотворениях), это ирония, от которой осталась только полуулыбка. Начинаться стихотворение может залихватским: «отряд не знал штурмуя перевал / что это был окаменевший кал», а заканчиваться уже скорее печальным, хотя и насмешливым: «бесплодие хребтом превозмогли / и вышли к господу ослами». Бодрое, почти игривое начало «каждой твари за пределом / каждой вещи не в себе» приводит уже к вовсе не пародийно философскому окончанию: «сквозь врата земного рая / вечность детская видна».
Можно вспомнить и неизменную любовь Белякова не только к обэриутам как таковым, а вообще к тому особому направлению русской литературы первой половины прошлого столетия, начало которому дал Велимир Хлебников и причастны к которому были не только Олейников, Введенский, Заболоцкий, но и, например, поздний Мандельштам. Уже название первого раздела книги – «Съезжались гости в черный ящик» – напоминает именно о поэтике 1920-1930-х, да и название следующей части сборника – «Сырьевая звезда» – соответствует духу всё того же сложноопределимого, но явно единого направления. Хотя здесь надо оговориться: само стихотворение «Сырьевая звезда», в отличие от стихотворения, книгу открывающего, ближе к поэтике Федора Сваровского и раннего Андрея Родионова, с их отважными космонавтами или алко-пришельцами, чем к обэриутам. Разве что строфика и
ритмика Белякова намного традиционней, чем у его упомянутых современников.
Как и почти всегда, Беляков придерживается жесткого ритма и максимально точных рифм; случаются, конечно, исключения (что не преминул отметить и Валерий Шубинский, написавший для книги Белякова предисловие), но это именно редкие отступления от правила. С необыкновенной легкостью Беляков сочетает современную образность и стилистику постхлебниковской литературы 1930-х, но он тянет мостик, как мне кажется, и к более глубоким культурным пластам. Попробуем всмотреться в стихотворение «Танцуют гуманоиды у трапа»:
танцуют гуманоиды у трапа
последнего летающего блюдца
из паланкина лезет птичья лапа
рабы высоколобые смеются
неутолимый праздник расставанья
бескрайнее похмелье после бунта
где привиденья будто изваянья
восходят из обугленного грунта
При том, что текст составляет всего восемь строк, он невероятно карнавальный, если апеллировать к терминологии Бахтина. «Главные по карнавалу» в отечественной словесности – именно участники ОБЭРИУ и их друзья, но карнавал – не только веселье, это смешение высокого и низкого, время освобождения хтонических сил и первобытного хаоса. Может быть, поэтому и появляется в этом стихотворение почти босховская «птичья лапа», вылезающая из паланкина. Или, может быть, эта лапа – тот вывих, то уродство, по которому можно отличить падшего ангела от небесного посланника?
Когда-то Шкловский иронично говорил о Булгакове, что его успех – успех вовремя приведенной цитаты. Сегодня эту же фразу можно без стеснения адресовать очень многим авторам. Беляков не из их числа, но от вовремя приведенной/измененной цитаты в его текстах также зависит многое. Цитатно стихотворение, посвященное прозаику Анатолию Гаврилову: «рецептов нет – хотя лекарства есть». На узнавании исходного текста, например, строится стихотворение «Светлый праздник пирровой победы». Написанное несколько лет назад (в мае 2011-го), сегодня оно читается с особым чувством:
светлый праздник пирровой победы
длинный неделимый юбилей
все обеты плесенью одеты
та на свете всех белей
реквием слонам в посудной лавке
сучьим потрохом пропах
тяжело доспеху в переплавке
тесно черепице в черепах
Это, однако, наиболее простые варианты. Цитаты и отсылки к разным произведениям у Белякова не существуют сами по себе, «для красного словца» и демонстрации эрудиции автора
– они взаимодействуют, предвещают друг друга, они живут собственной жизнью. Беляков умеет мыслить не цитатами даже, а культурными сюжетами, умеет находить связь, родство не в произведении искусства, а в эпохах, увиденных через призмы этих произведений. В стихотворении «и когда на плоту своих мертвецов доели»
– первая строка, конечно, отсылает к картине Жерико «плот «Медузы» и к реальным событиям, заставившим художника написать картину. Вторая же – «поднялось из глубин рубиновое светило» – если интуиция мне не изменяет, напоминает о картине «Новая планета» К. Юона. На смену ужасу невыносимому, дикому, но единичному, происходящему здесь и сейчас, приходит ужас, боль, ненависть гомерического, вселенского масштаба. Эта мысль за счёт сопоставления двух конкретных произведений становится столь же очевидной, столь же непосредственно ощутимой, как сами картины – становится почти фактом.
и когда на плоту своих мертвецов доели
поднялось из глубин рубиновое светило
загустел океан кристаллами карамели
воспаленное небо холодом прохватило
и пошли по волнам гулять эскадроны пыли
батальоны праха дивизии непотребства
будто всюду война и все обо всем забыли
кроме злого сиротства и тягостного соседства
Так же легко и свободно, как с цитатами и аллюзиями, Беляков работает со словами как таковыми. Его эпитеты, как обычно, неожиданны, но точны: «кислородный смех», музыка «тугая», темнота «раздвижная». Валерий Шубинский приводит автоцитату из рецензии на предыдущую книгу поэта «Углекислые сны»: «у него часть слов отмирает, а другие вступают друг с другом в неожиданные отношения, и становится виден их нервозный экзотизм». При этом, как всегда, Беляков краток и афористичен, и всегда знает, где надо поставить точку в стихотворении (умение, которым порой были обделены даже гениальные авторы). И это при том, что в некоторых его текстах почти каждая строка – отдельный, законченный афоризм (примеры чего можно увидеть в процитированном стихотворении «танцуют гуманоиды у трапа»). Вообще редкий текст в книге обходится без афоризма: «будто сердце подсушили», «серчают одинокие сердца», «бесполые полые дни», «морока безъязыкая тосклива», «будто все обо всём забыли / кроме злого сиротства и тягостного соседства» и т.д.
В одном из интервью Александр Беляков цитировал известные слова Хармса: писать надо так, что если оторвать строку от бумаги и бросить в окно, стекло разобьётся. Стихи Александра Белякова достигают такой сжатости, они настолько непосредственно ощутимы, вещны (при всей свободе автора в подборе слов и их сочетании), что почти соответствуют хармсовскому идеалу.
_________________
Примечания:
1 Александр Левин. Гамбит Белякова. Рец. на кн.: Александр Беляков. Зимовье. – Ярославль, 1995. // Знамя, 1996, № 2.
2 «Паниронизм» – термин Саши Соколова: «такая ухмылка над всем, методом пародий, методом цинизма», когда автор уделяет повышенное внимание форме повествования, не насыщая его тропами, но «тасуя культурные феномены, чередуя культурные языки, стилизуя все, что под руку попадется». См.: Глэд Дж. Саша Соколов // Глэд Дж. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М.: Кн. палата, 1991. С. 197. – Прим. ред.
Фото Регины Соболевой скачать dle 12.1
