(О книге: Евгений Попов. В поисках утраченной духовности. Рассказы, очерки, портреты, случаи, эссе и другие художественные произведения. Санкт-Петербург, изд-во «ПАЛЬМИРА», 2021, 490 стр.)То, что писатель Евг. Попов не племенной производитель народного юморного сказа, каким он казался так и не доросшим до жизни и судьбы читающим «буратинам», было понятно сразу. С тех самых пор, как Василий Аксенов назвал его художественный строй «античным». А саратовский критик Сергей Боровиков неожиданно обнаружил, что поповская забористая речь вдруг явно стала вызывать невеселые раздумья. О, сколько их упало в эту бездну – «русскости» Евг. Попова!..
Так что остерегусь, при живом-то писателе, копаться в изгибах его любви к Родине. Хотя нынче считается вполне приличным среди креативной части населения учить других, каким способом ЕЁ, МАТУШКУ, надобно любить. Лучше всего, если ты даешь при этом отпор «либералам, засевшим по хлебным лавкам книжного «рынка», а также попутно вражинам, что пытаются принизить подвиг нашего народа в период последней мировой бойни. Не важно, что старшие товарищи – от Виктора Петровича Астафьева до Эдуарда Кочергина – зачем-то именуют эту войну не мировой, а «отечественной». ВОВ. Мой папа был именно тот, кто доблестно воевал на всех фронтах. А его дочери потом пришлось вплотную заниматься отдельными «ВОВами» нашей исторической действительности, от крестителя князя Владимира до безбожного Ленина. Никто меня памяти не учил.
Зато писания Попова давали не менее питательную почву для многих рефлексий души. Они, эти случаи неведомого житья-бытья, казались продолжением моей собственной семейной истории. Москва пятидесятых с волшебным боем Курантов и телегами, запряженными лошадьми на Крестьянской заставе, возле Новоспасского монастыря, нищее, не дачное Подмосковье, богатая лесами и природными ископаемыми Сибирь – всё как-то сближалось в странно цельном повествовании. Великая интимность, а не эпика города К. на реке Е., впадающей в Ледовитый океан, естественно проступающая в рассказах молодого и совершенно зрелого писателя, – вот что заставило меня подойти и спросить словами какого-то Римского Папы, обращенными к Ариосто: «Где вы берете свои дьявольские истории, маэстро Лодовико?» Попов невинно посмотрел и ответил очень просто: «Так из жизни»…
О его удивительном и вроде бы общедоступном русском феномене прозорливей других выразился Петер Эстерхази, собрат по поискам самоидентификации на игровом поле социалистического постмодерна.
«Словом, есть тут место игре. Но там, где играют русские, трава не растет (как и в сердце моем, возжелавшем, чтобы на нем сыграл венгр). Евгения Попова читать – это радость. Но осторожно! Кто взялся за эти книги, пеняет пусть на себя». (Предисловие к венгерской книге рассказов «Водку в глотку»).
У нас в руках – книга Евг. Попова «В поисках духовности». Заголовок – по названию рассказа из сборника «Прощание с Родиной» (год создания 2014-й, дата знаменательная). Несколько лет, что прошли с тех пор, что-то кардинальным образом изменили в нашем сознании, а что-то оставили неприкосновенным. Неприкосновенно – само слово, происходящее от Духа. Правда его подперли «скрепами», чтоб был покрепче. Изменилась – сама интонация поповского сказа, где появился некий преобладающий оттенок: как гласит аннотация, в книге собраны рассказы, которые писатель “с ухмылкой именует «художественные произведения последних лет»”.
Ухмыляющийся Попов в своего рода итоговой книге – это что-то новенькое? Или старенькое… Ищем в словаре: «ухмылка – то же, что усмешка.
Фабрикант усмехнулся в бороду едва заметной ухмылкой». «
Красноармеец ухмыльнулся, сощурив лукаво глаза» (Фурманов. «Мятеж»).
В общем, «а парень улыбается в пшеничные усы». Но это уж из другой песни. Уж что-то, а свойская открытость – почти выворачивание себя до самых кишок перед аудиторией – всегда входила в художественную практику Евг. Попова. Он сам себе всегда и автор, и персонаж. Перевертыши позволяют обоим крепко стоять, перевернувшись в родном воздухе. Оказавшись при этом на том же самом месте. А если не окажешься? Если свято место пусто не бывает и на заброшенной и загаженной территории, где любили и молились, гуляет нечистая сила?
Или же, весь мир – театр, а люди в нем – актеры, как-то так… Вот только проза – такая подлинность, такое вовлекающее обоюдное движение, где за «картинкой» в окне мелькает путь. Все перестройки и стагнации, вся затянувшаяся пересменка лозунгов и клятв. Шаг влево, шаг вправо – и ожидание «любви невероломной» может стать любовью вероломной. И начнется рассказ о том, «как мы опять заблудились». И какой-то посторонний, венгр ли, русский ли, снова сыграет на твоем сердце.
В этой книге, куда включены и ранее печатавшиеся, хорошо знакомые рассказы, и различные мало известные «опусы» и «случаи», внутренний состав вздыблен, потряхивает на стыках. Межжанровая мешанина откровенно заявлена. Писатель, даже когда он не пишет художественные произведения, все равно их пишет – вот такой вот новый парадокс от Попова. Пойди пойми.
Сразу скажем, все эти «очерки» вовсе не очерки, «портреты» не портреты, а интервью, беседы, самовысказывания героев (хотя есть редкие шедевры, отвечающие задачам портрета-новеллы: «Казак», «Эстерхази»). Всё, что мы прочитываем, – действительно эманация некоей писательской сущности, к которой применима теория множественной личности». Согласно психологическим и психиатрическим параметрам, исследование подобного явления имеют в виду и тот случай, когда расстройство множественных личностей превращается в социальную опасность, даже болезнь. Нет, вполне правомерно в послесловии Александра Кабакова характер творчества Евг. Попова представлен как явление «народного писателя» – то есть художника, по праву обладающего тем же телесным составом. В одном из своих выступлений, помнится, соавтор Попова уточнил: в этих произведениях присутствует народ, с которым «еще можно договориться» (цитирую дословно).
В нашем резко поплывшем общественном климате, как при смещении земной оси, эти «договоренности», кажется, перестают срабатывать. Вернее, они работают на холостом ходу и не с теми последствиями, ввиду отсутствия цели движения. «Народное тело» не то что стихийно засасывает в водоворот событий или выкручивает на быстрине разных течений, а планомерно ввергается в ступор.
При таком несчастливом раскладе и перечень портретов вдруг покажется мартирологом, хотя многие из «натурщиков», к счастью, живы. Но главное, что все повествование в целом о к а з ы в а е т с я ну совершенно не про то, что говорится в послесловии Кабакова: «…Я есть простой народ неприкасаемый» и «здравый смысл народа всегда в конце концов одолевал, одолевает и будет одолевать безумие власти».
Этот золотой, коллективный, горьковский сон – не сон Попова. Гораздо точней определяет Вадим Адбрашитов: «Это народ, который не знает, насколько он болен». Анозогнозия – диагноз, прячущийся в ухмылке. А может, уже и не прячущийся. Писатель так прикасается к этому неприкасаемому народу: у него у самого болит, его самого корежит.
Что в одной личность может быть все перемешано, многие «Я» и «НЕ Я» – проблема, требующая проникновения. Потому что личность не знает, кого она выпустит из себя в следующий раз на свет божий, когда можно кем угодно манипулировать и что угодно монетизировать. Но как угадать контролирующую Личность, которой можно верить, вот в чем вопрос почище шекспировского.
Не надо зарекаться, возможен и такой разворот поповской прозы в самом недалеком будущем. Недаром он показательно путает, приписывает слова одного человека – другому, чуть меняя смысл (та же ухмылка?). Лев Толстой вроде бы не говорил о том,
что писатель в России должен жить долго. Да и сам он рассчитывал не на долгую жизнь, а скорей на праведный уход. Данное высказывание в воспоминаниях передается из уст Корнея Чуковского: «В России надо жить долго». То есть, в том смысле, что до всего можно дожить… Неважно, кто это первый сказал. Но Евгению Анатольевичу действительно важно, что именно писатель должен жить долго. Хотя есть ведь примеры гения, который реализует всю свою «программу» за весьма короткий срок. А вот Мандельштаму, конечно же, надо было жить долго… Кто бы спорил.
Не контактирующие между собой и желающие контакта индивиды – меченый «каленым железом» склад этой книги, где их всех, живых, неживых, вымышленных, реальных, собрал писатель: от Пригова до Кочетова как «предтечи концептуализма», от Беллы Ахмадулиной до совершенно не известной блогерши, духоподъёмно пишущей о «красе красот».
Все-таки, думается, поиски духовности – по-прежнему дело глубоко серьезное и сугубо личное, а не бессознательно коллективное.
Читайте об этом в книгах Евг. Попова.
скачать dle 12.1
