***
Я хотел сказать, что «Муалим», имя, приставленное к моему имени, действительно означает «учитель» с лезгинского. Но не ПОучитель, как может слышаться некоторым неумным людям. Просто я работал школьным учителем несколько лет, а в тех местах, где я работал учителем, профессия (занятие, ремесло) пристает к имени человека навсегда. Когда я приезжаю туда теперь, ко мне обращаются «Фазир-муалим» даже старые люди, не только дети - несмотря на то, что я давно уже не работаю учителем. Просто там так принято. Имею я право склоняться к тем правилам, которые мне больше нравятся? Имею.
И я очень надеюсь, что не выгляжу ПОучителем, когда - для себя, но публично или в разговоре с кем-нибудь - не то чтоб отстаиваю свой взгляд, а только делюсь им.
(Говорю это уже в который раз, потому что... Я придерживаюсь такого мировоззрения: человек - это в числе многих составляющих и то, что о нём думают другие. Человеку совершенному всё одно, что о нем думают, потому что к нему не пристанет и та часть в нем, где скапливаются мнения других, у него наполнена и запечатана. А я переживаю и пытаюсь ознобом отторгнуть от себя «дурные» мнения).
***
Прежде, чем рассказать о женщинах в суфизме (а точнее – я расскажу об одной женщине), необходимо для русского слушателя хоть немного сказать о самом суфизме: что это такое, кто такой суфий, взгляд суфия на себя со стороны и изнутри, а также взгляд постороннего на суфия; возник суфизм во времени или в вечности и так далее.
Почему об одной женщине, а не о женщинах многих? Потому что в данном контексте не имеет значения: одна или много, вчера или сегодня. Потому что мы начинаем говорить о пространстве, где обычная логика и причинно-следственные отношения не имеют силы. Иногда учитель может жить в будущем, а ученик в прошлом, к примеру.
Существует как минимум два понимания суфизма, однако не противоборствующих, а далеко или близко отходящих друг от друга по некоторым вопросам. Первое понимание дает определение суфизма как одного из мусульманских течений. Иногда представляют его как мистический ислам, иногда – как аскетический ислам, иногда – и то, и другое вместе (мистико-аскетический), а иногда и просто как направление в мусульманской философии. Если мы принимаем такое понимание, то смело можно сказать, что суфизм появился с возникновением Ислама. Первыми суфиями в таком случае были «люди скамьи», бедные сподвижники Пророка, жившие при его мечети и ведшие аскетический образ жизни.
Но есть другое понимание суфизма. По нему суфизм – сердце всякой религии, тайна всех мировоззрений. Но так как любому содержанию, чтобы быть, требуется определенная форма, суфизм вместил себя в сосуд Ислама, самый удобный для него, украсив его рисунками, и запахами, и звуками Поэзии и Музыки. Адам – вот кто был первым суфием в этом случае, то есть вообще человек, идея человека.
Можно сказать, что суфизм в первом понимании – это образ жизни, стиль жизни. А во втором – образ мышления и сознание, которые в итоге и определяют стиль жизни.
Выработана формула, наиболее точно выражающая состояние суфия: «В миру, но не от мира». По большому счёту, у суфия нет правил. Потому что правило предполагает, что какая-то ситуация один в один может повториться, но суфии провозглашают и воспевают жизнь в текучести; суфии – это люди Мига. Для иллюстрации можно вспомнить известный анекдот про моллу Насретдина. Как-то Насретдина упрекнули в том, что он который уже год утверждает, что ему 40 лет. На что он отвечает: «У мужчины должно быть одно, твердое, слово». Это один из методов обучения и передачи знания в суфизме – метод провоцирования или, я бы сказал, метод вывернутой истины: говорить с дверью так, чтобы слышала стена.
«Путей на свете столько, сколько сердец человеческих» - другая важная формула в суфизме, которая также отрицает всякие мертвые правила. Или – изречение Пророка: «Спрашивай у своего сердца, если даже тебе советует величайший в мире авторитет». Тут я хочу уточнить, что когда я говорю о правилах, я имею в виду именно мёртвые правила Догмы, в отличие от живых правил Традиции.
В установлении Догмы громадную роль, на мой взгляд, сыграло появление письменности, возможности фиксировать, засушивать идеи. Суфий – это скорее сохранившийся, выживший человек бесписьменного сознания. В суфизме знание передается от человека к человеку, этим знанием заражаются, будто болезнью. Люди письменного сознания имеют посредника – книгу: они умерщвляют истину, измельчают в буковки, растирают в порошок и передают такой концентрат для восстановления. Вот почему в суфизме обязательный момент – наличие живого учителя, отношения «Учитель – Ученик». Которые, кстати сказать, могут быть не иерархические, а подвижные, вращающиеся.
И вот почему суфизм стал впору, в самый раз, женщине во времена мужского превосходства и меньших для женщины возможностей доступа к знанию. Суфизм – это работа сердца, это практика воссоединения, когда стираются всякие границы – даже границы между Я и ТЫ.
Первая женщина, которая вошла в историю исламского мистицизма как великий мистик, была Рабийа Адавийя. Она родилась четвертой дочерью в бедной семье в Басре. Родители скоро умерли, старшие сестры ушли из дому в поисках лучшей доли. Рабийа осталась одна, жила одна, ограничивая себя в материальном мире вплоть до того, что подушкой ей служил плоский камень, едой – вода. Все дни и ночи она проводила в молитвах дома или уходила к реке для созерцания. Попала в рабство, но для рабыни она оказалась слишком неподходящей со своим благочестием и обращениями к Богу, была освобождена и вернулась в свой дом.
Моя любимая история о Рабийе – вот она. Однажды она в кругу сотоварищей сидела и размышляла по своему обычаю. Вдруг один из друзей, который умел ходить по воде, говорит: «А давайте перенесем наше собрание, сядем на воде и продолжим там размышлять о Боге». Рабийа отвечает: «А почему бы нам не взлететь и не усесться в воздухе? Если тебя не устраивает наше общество, так и скажи прямо. Твоей способностью не тонуть в воде обладает рыба, моей способностью летать Бог наделил и муху. Талант дается не затем, чтобы хвастать друг перед другом, а для служения».
Рабийа внесла в суфизм обращение к Богу как к Возлюбленному, сохранившееся в суфийской поэзии до сих пор. Аттар в «Парламенте птиц» дает «Молитву Рабийи»:
Удовольствуюсь я нищетой от Тебя,
ибо Тебя навеки достаточно мне.
Если засмотрюсь в направлении двух миров
или возжелаю иного, чем Ты, то я – неверная.
Она была поэтом, но достоверно не известно, свои ли читала она стихи или читала к конкретному случаю других поэтов. Это лишний раз иллюстрирует мою идею, что суфии – люди бесписьменного сознания, люди всеобщей энергии.
О моя радость, мое томление,
О моя святыня, мой спутник,
О Пища моего пути,
О мое сокровенное стремление,
Ты — дух мой,
Ты — упование мое,
Ты — друг мой,
Мое страстное жаждание, мое благо.
без Тебя, о жизнь моя и любовь,
Никогда не одолеть эти нескончаемые земли
И блуждать в них вечно.
***
- Он же не совсем лезгин, - говорит про меня мой двоюродный брат.
- ?? – спрашивает Аня.
- ?? – повторяю я.
- Ну, лезгины должны быть такие-то и такие-то, а еще такие.
Вообще-то, правда. Это я тут могу притвориться лезгином: всё равно не распознают. А в Дагестане, когда меня спрашивали, кто по национальности, было время, я осторожно отвечал: мои родители – лезгины.
- А если он напишет какую-нибудь замечательную вещь и станет знаменитым, ты же будешь гордиться им? - говорит Аня брату.
- Наверное, буду.
- А тогда он будет лезгином?
… Потом мы поднимаемся на ободок над Парком Культуры.
- Пропасть – это обратный магнит, - говорит Аня.
- Да, - повторяю, - пропасть – это обратный магнит.
- Почему? – спрашивает брат.
- Потому что чем дальше от нее, тем сильнее притяжение, - объясняет Аня.
Я киваю, стараясь не смотреть вниз.
- Высота влюблена в пропасть, - говорит Аня.
Я повторяю: высота влюблена в пропасть.
- А человек, падающий в пропасть – средство и доказательство любви. Низвергнутое семя любви, правда?
- Правда, - и я запоминаю.
А брат вдруг хватает Аню на руки – и они спускаются.
- Аййййййй!
Между пропастью и высотой нет любви – есть только романтика, осторожная.
***
Шёл я к Ане вернуть ее плед, у меня оставленный, и заблудился. В диком парке между нами. Блуждал, блуждал - и так мне захотелось вдруг в отчий дом. Выберусь из этого леса к низкому дому, постучу в окно - мне откроют и удивятся: как! в такой поздний час! так неожиданно! Зажгут керосиновую лампу, потому что свет опять отключили: где-то провода ветром оборвало еще вчера. Растопят печку, поставят чайник. И будем пить чёрный чай. Горький, перестоянный, разогретый на буржуйке. Вкусный.
И будут расспрашивать, смотреть и смотреть, слушать.
... Я подумал, это, наверное, проснулась память блудного сына. Подвернулась ситуация - и нате! Ведь в каждом человеке глубоко-глубоко есть память всего человечества. Кого бы еще вспомнить?
***
Я вспомнил одну вещь. И запишу, пока не забыл.
Вот собака цепная, большая, злая. Вот я - и маленький, и взрослый - всегда остерегался собак. Вот я иду мимо чужого неогороженного двора в переулке. Собака лает, вырывается. Отбегает вглубь, к конуре, и с разбегу снова бросается как бы на меня, помеченного её фантазией. Я иду осторожно, спиной - интуитивно знаю, что важно не показывать спину. Собака рычит, отбегает, лает и кидается, чтоб разорвать цепь. Отбегает и кидается. Я боюсь и иду. Мне надо. Другой дороги, как через этот переулок, нет. Я припоминаю, что мой брат-товарищ учил меня: «Если нападет собака, и у тебя ничего в руке нет - ни ножа, ни посоха - старайся запрыгнуть ей на спину и рви пасть».
Я иду, шепчу, сосредоточенный, и понимаю, что, если она вырвется, то я онемею и ничего не смогу сделать. И уже готовлюсь присесть - тоже интуитивно. То ли чтоб пугнуть ее - дескать, я за камень хватаюсь; то ли в знак своего поражения, чтоб уменьшиться, спрятаться в себя.
Собака бешено лает, толкается, разрывает цепь иииииии - убегает мимо меня. Как будто меня тут и нет, как будто не с меня ее освобождение началось.
...А потому что собака знает - тоже интуитивно? - что свобода слаще мести, дороже долга, ценнее хлеба.
__________________
А я вспомнил это по поводу всяких оценок прошлого - Сталина, да хоть Гитлера. Получил свободу - зачем ещё рычать?! Бежать надо, по-моему - мимо, мимо, не оглядываясь, словно и не было ничего. А если оставаться кружить и лаять на этом же месте, придет хозяин, или другой хозяин (хозяин всегда отыщется для того, кто лает), и снова посадит на цепь.
***
Мой Мастер рассказывал, что если тебя душит домовой, это значит, что ты засиделся. Что он призывает сменить место проживания, потому что судьба тебя ждет в другом месте. Он - добрый, домовой, заботливый; просто у него других средств нет предупредить. И он тебя выталкивает из дому, гонит.
В самом раннем детстве домовой ко мне приходил под видом разъяренных коней. Я пытался бежать, но с места двинуться не мог, кричал - но немо.
Потом он стал навещать меня цепными псами, мимо которых мне обязательно надо пройти. Лают, лают, срываются. И я просыпаюсь. Это было долго, даже в юности.
А еще он проявлялся так. Будто мы, дети, одни дома. Отец в экспедиции, мама в ночной смене, а старшие кто где: в селе, в армии. Мы спим - три сестры и я. Вдруг звонок. Встаем.
- Кто там? - так нас учили: без «кто там» не открывать. Но мы произносили свое установленное «кто там» и сразу открывали.
Иногда за дверью (в снах) были чужие люди, иногда - мама, вернувшаяся с работы. Мама оказывалась не-мамой, а чёртовой мамой. Мы пытались вытолкнуть её - но я просыпался.
Когда я вырос и перестал бояться коней, собак и чужих мам-воровок, он выбрал изощренные формы.
У нас была сестра с прогрессирующей эпилепсией и... умственным отставанием. К последним годам эпилепсия так её доконала, что она уже не в силах была вставать и даже сидеть. Когда подступал приступ - она уже чувствовала. Становилась беспокойной. Говорила: они опять тут, пусть они уходят, скажите им! Мама читала молитвы, но «они» не уходили.
Так вот, в это время домовой мне являлся в виде раздвоенной, раз-троенной - однажды даже целых пять - сестры. И все улыбаются и взглядом вопрошают: ты понимаешь, кто мы?
... А теперь он очень странную форму выбрал, чтоб будить меня. Ложусь спать, засыпаю. Среди ночи он начинает давить меня. Еле сбрасываю его, просыпаюсь, поднимаюсь включить свет - а свет не включается. И я чувствую, что тут кто-то есть. Волна, дыхание. Читаю молитвы - не помогают, снова читаю, много читаю - страх не проходит. Отчаиваюсь. Вроде, что тут такого: свет не включается! Потом делаю какое-нибудь резкое движение - и я просыпаюсь на самом деле. Но волну и почти дыхание всё равно чувствую.
А на днях он ослепил мне глаза и умертвил правую сторону лица. Я долго думал, что на самом деле, а оказалось, что во сне. Так ведь другого языка у него нет со мной поговорить, мне посоветовать: встань! Проснись! Вода ушла из русла. Не должно быть судьбы отдельно и жизни отдельно.
***
Человек не должен любить себя взасос, а должен - как-то трепетно, осторожно, издалека.
***
Ты не находишь, что ты много жалуешься?
Я думаю, что жалоба - как пустоцвет: обнадеживает, расслабляет и - бесплодит.
Или: жалоба - это проявление или, лучше, следствие ошибочных желаний, не должных; когда я хочу то, что не мне предназначено.
Я думаю, что нужен лёгкий ветерок, весенний, чтоб сотрясти пустоцвет. Легкий ветерок – это влюбленность.
***
Как-то мне долго все люди воображались разными зверьками и зверями, хищными, травоядными, зерноядными. Потом - червями, особенно в метро: жирные и худые земляные черви. Потом - почему-то тростником, пустым или звучащим. А теперь - черешнями. Если людей представляешь черешней - то они все приятно пахнут.
***
Я хотел сказать - давно хотел и не решался, - что слово всё-таки не истратило свою силу, созидательную и гибельную. Просто слов стало много, фальшивых слов, подделок - много. А настоящее слово, из сердца вырвавщееся, отыщет свою боль и облачит.
Я в детстве слышал, как мама соседке жаловалась, что с таким мужем (отец пил в то время и бил её, ну и нас иногда) не стоило ей рожать последних трех. Соседка засмеялась, почему именно трёх. Мама отвечала, что - не надо бы.
...И да-да, все эти трое последних оказались бездетными, отсохшими - каждый своей причиной. Младшая сестра рано умерла: эпилепсия, учащающаяся, а в последние месяцы почти беспрерывная.
У второй сестры какие-то проблемы молодости у мужа, но разводиться, разумеется, не стала: либо живой и любимый, вот он, муж - либо еще нерожденные дети.
А третий был я.
...Потом, когда сестра с мужем стали ходить по врачам и знахарям, я сказал маме: «Скорей всего, ничего не получится, мама. Помнишь, ты говорила, что мы трое ненужные? Это закрылось еще тогда». Я сказал маме, что единственное, на мой взгляд, как можно помочь - это вернуться в то время, найти тот узел и попробовать развязать его. Потому что говорить слова - как завязывать узлы.
Мама разволновалась: «Зи бала цилерай халихьиз ацlанвайди я!» («Моя дочь, как арбуз, полна семян» (дословно).
Но и задумалась.
...Через год они взяли приемного сына, сестра с зятем.
***
10-го декабря, между прочим, Румина, когда вы приехали сюда, исполнились ровные десять лет со смерти мамы.
17-го декабря 1273 года умер поэт Дж. Руми. Этот день с тех пор называется днем свадьбы Руми.
И вообще, мне кажется, что декабрь - самый лучший месяц умирать. В январе уже скучно, ничего неинтересно, отморозно. В декабре жизнь встречается со смертью. Свадьбу играют - в декабре - совокупляются. Медовый месяц.
...Когда умирала мама, было несколько странных событий. Она умирала потихоньку, в течение трех дней. То есть, потихоньку и мы сейчас умираем, но её последний вздох растянулся на три дня. И вот в один из дней - вечером - она говорит: «Включите свет! Почему вы выключили свет?». Она уже лежала с закрытыми глазами. Мы переглянулись - подумали, что бредит. Невестка говорит: «Свет везде горит, бах (мама)». И тут действительно свет гаснет. Причем, по всему городу, как оказалось (или району - не помню). Это было - ах!
У меня была приятельница Оля – когда я ей уже в Москве рассказал эту историю, она говорит: «Может, мама имела в виду внутренний свет?». Но Оля сама... того... с внутренним светом и... прояснениями в голове - она потом стала суперхристианкой и невестой Христа и начала поучать меня праведной и правильной жизни. Поэтому я ей не вполне верю. «Ах, говорите, ради бога! - Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем...»
Помните, в психологии был такой опыт? Над спящим роняют – мимо – со стены книжную полку, например. Этот спящий слышит грохот от падения полки до самого падения и просыпается. Видимо, перед смертью человек действительно впадает в состояние, похожее на сон. И перед смертью, действительно, чувства не то чтоб обостряются - но просыпаются другие, спавшие доселе, никогда непользованные. Закрывает глаза - и прозревает.
...Я люблю, когда человек умирает.
***
Жить - это служить Богу. И, по-моему, ничего плохого в желании жизни нет. И не говорите: нечего, мол, цепляться за жизнь.
Если бы жить... Только бы жить...
Хоть на литейном заводе служить.
Хоть углекопом с тяжёлой киркой,
Хоть бурлаком...
Меня в свое время убедили (не помню, кто - друг или книги), что жизнь - это лучшая форма Бога. Ни рай, ни ад, ни до, ни после. Что даже демоны и ангелы хотели бы стать человеком получить земную жизнь) - лишь бы полноценно служить, как человек. Кстати, почему они и принимают часто земные формы - своеобразные игры ангелов в человека.
По-моему, есть великая тайна (Бога) в ребенке, в детеныше. Я никак не могу раскрыть её, но она есть. Как будто он вкладывает какой-то концентрат себя в ребенка, а потом, с взрослением, он рассеивается.
Видели же ролики, где какой-нибудь хищник спасает детеныша антилопы, там, или другой жертвы? Это странно ведь?
***
А ещё однажды он сказал: «После этих практик я научился себя видеть со стороны. Физически видеть».
Я ему подумал в ответ: «Драгоценный мой друг, дорогущий, а я тебя давно вижу со стороны. Счастья - я согласен - это прибавляет немного, но совершенства не приносит».
...Была такая святая в суфийских историях, Рабия. Однажды она сидела на берегу моря (?) со своими друзьями, и они беседовали. Вдруг один из друзей говорит: «Рабия, я научился ходить по воде. Хочешь – посмотри». Рабия отвечает: «Драгоценный мой друг, дорогущий! Если тебе не нравится наша компания, так и скажи. Мы взлетим на ту ветку, чтоб тебе не мешать, и продолжим там свою беседу. Рыба тоже умеет плавать, птица - летать. Разве в этом дело?»
***
По-моему, самое страшное безбожие - это человеческая глупость. Гордыня - немного другое. Гордыня - некий спор с Богом, отрицание Его. А отрицание - не отсутствие; отрицание - это признание и желание свергнуть. Глупость - как раз и есть отсутствие Бога, если возможен такой критерий.
***
Сегодня еще у одних моих родных людей, Марины с Арсением, родился сын.
Я давно пришел к выводу, что родить сына - самый верный способ познания Бога и поклонения Богу. А все остальные способы - от безысходности... Или гордыни? От нежелания, от неумения принести себя в жертву?
***
Знал бы кто, как я ненавижу то, что называется правами человека. Права человека - это такой червячок на крючке обязательств перед государством или обществом. Это маленький красивый цветочек глубокого и сильного сорняка. Приманка хитрого рабства.
***
Смысл жизни стоит искать в форме жизни. Как ядро в скорлупе. Я присмотрелся и вижу, что форма жизни в это конкретное время - семья. Эта форма подгнила немного, но еще крепка и способна удерживать смысл. Никакие упражнения (поклоны, намазы, посты как самоцель) не заменят семью (детей). Семья - это жертвенность, религиозные упражнения - накопительство. Если они врозь, человек распадается. Если же вместе - идеальная форма жизни и вечности, где одновременно отдаешь и накапливаешь; правой рукой даешь, левой - принимаешь.
Братство (орден) может, конечно, стать суррогатом семьи... А может и не стать. Потому что для вечности, для смысла жизни, важно не только духовное соитие, но и обычное, энергетическое и телесное.
***
Помнить бы, что человек всегда находится под пристальным вниманием. Всегда-всегда. Под неожиданным вниманием.
Мы часто упрощаем Бога, концентрируя его где-то в небесах, где-то в нигде. Он тогда рассеивается в нашем сознании (да-да, от сильной концентрации рассеивается), мы теряем его на ощупь. Мы сгоняем его на антресоли - и забываем о нем. Думаем, раз мы о нем забыли, то и он о нас забыл. А Бог - и под ногами, на полу. Бог - везде, а не только нигде.
...Я не забывал об этом, когда был учителем в школе. Я видел, как вчерашние школьники вспоминали о своих учителях: этот бил, другой двойки зря ставил, третьего так замучила учительская жизнь, что он на каждом уроке выходил в туалет и по 10-15 минут прогуливался в школьном саду, делая вид, что туалет занят - лишь бы в класс подольше не возвращаться. И хохот: хо-хо-хо! И я думал: а ведь и про меня будут так рассказывать через время. Я старался быть честным перед ними, учениками. Я относился к ним так, как будто мы встретились с ними через десять лет, и они взрослые семейные люди, которые вспоминают о своих школьных годах. То есть, я сам был у них учеником, ожидающим оценки. Мне кажется, так и нужно относиться к людям - как будто ты экзаменуемый. И как будто любой твой поступок, твой шаг, любое слово не останутся незамечанными и непонятыми - если даже перед тобой малышня или иностранцы. Если даже ты один. Потому что Бог - и под ногами.
скачать dle 12.1
