Крылья у меня выросли за спиной, что ли. Летал с ним по городу как ненормальный четыре дня подряд. Он еле за мной поспевал. И в центр занятости дважды ходили (так он и не открылся, зараза, – в пятницу после трех был заперт, в субботу не работал, а в воскресенье – тем более), и «на деревяшки» другие, и в конторы какие-то подозрительные. В субботу днем вдруг до меня дошло – рынок! Что же я сразу-то не сообразил? Двинули на открытый рынок, благо, самые рабочие дни. Говорю ему: «Подойди к продавщице, торгующей овощами-фруктами, спроси, не нужны ли грузчики». Сам встал в стороне, смотрю. Подошел мой якут к прилавку, выждал, когда на него обратят внимание, спросил. Понеслось. Та тетка крикнула соседку, соседка крикнула еще кого-то. Та – хозяина. Тот: нужен! «Приходи к трем! Работа будет». Так он и добыл пóтом кровные в субботу восемьдесят рублей, а в воскресенье – сто пятьдесят. Пачку «Явы» мне купил с первой зарплаты! Сам, без моей просьбы. А я увидел, наконец, что человек-то нормальный, понимающий, не жадный, и заработать себе на хлеб способный.
- Мама у тебя устала, Рома.
Это о н мне сообщает, посторонний человек, да еще не русский – якут. По паспорту – Радий Николаевич Кононов. Имя при крещении – Серафим. Да я и без него знаю, что мало у мамы радостей в жизни, да еще последние несколько лет болеет. Как тут не болеть панкреатитом и холециститом, когда жареную картошку всю жизнь ест! А мы – я и брат младший – тоже хороши: давно бы внуков родили ей, так нет, ни я, ни он – не женаты, без собственных семей. Устала! А мы не устали с ней? Она ведь и сама – маленький диктатор. Чуть что не так – шуму поднимет - будь здоров! А ведь мы – плод её воспитания. Впрочем, какое воспитание! Пока она первую свою в жизни квартиру ждала, я в детдоме жил. Когда в стране бардак перестроечный начался, братишку в интернат устроила. Так и воспитывала… (Нехорошо это я о маме говорю, господи!)
Мама маленькая, худенькая. Татарочка. На Гюльчатай немножко похожа, только личико круглее, носик пуговкой, глаза хитрые, смеяться любят. А характером – на Тосю из «Девчат». Мама в молодости хохотушкою была. Я в образ на фотокарточке, где ей 18 лет, влюблен без памяти. Как же ей достались-то по жизни эти чудики – один русский, папанька мой, бросил её, когда меня под сердцем носила, другой – хохол толстенький, моложе лет на двадцать, пьяница обыкновенная – хорошо, развелась.
- Мама у тебя устала, Рома.
Это о н мне сообщает, Серафим Николаевич, якут по национальности. Сидит на моей тахте, улыбается, а дверь из комнаты в коридор открыта, и в коридоре мама стоит и кричит (временное умопомешательство, «американские горки»):
- Уходите! Уходите! Устроили притон!
Я вскочил с кресла, дверь своей комнаты запер. А он, по-моему, даже не понял, что это ему она кричала, что это его она выгоняла из квартиры. Я же говорил: «диктатор». Человек она нервный, частенько неуравновешенный, да еще старость подбирается, женская, одинокая. Я знаю, что такое у нее проходит и довольно быстро, без следа, через неделю она и не вспомнит об этом якуте, в глазах ее - проходимце-бомже, которого я «подобрал с помойки». Абсолютно уверен – такое мнение у нее создалось о Серафиме.
(«Подобрал с помойки». Потом сообразил, почему она так сказала. Нюх у нее хороший, почуяла запах неприятный. От ботинок «прощай молодость» исходил. Ацетоном так и завоняло по всей квартире. Я ему дал и обувь чистую, непромокаемую, и носки сухие. А свои носки он, ворочая нос, снял, в целлофан завернул и выбросил в мусорное ведро.)
- Уходите! Вон! – на «вы» ему.
А он сидит такой и ухом не ведет. «Мама у тебя устала, Рома». Я бы, может, и выгнал его тут же, послушавшись маму, но я знаю ее, она и на друзей моих наезжает. Чуть что-то, не входящее в ее круг понимания, так она всем и без разбору: «Вон! Вон отсюда!». Короче, я с трудом ее уговорил оставить Радия на одну только ночь, а утром он уедет, и все будет хорошо. Куда он уедет? На что он уедет? Пятница, только познакомился, к себе привел, чаем напоил… Успокоил. А самому горько-горько. Заставила меня почувствовать унижение, несамостоятельность, ничтожность. Не имею права я принимать решения. И тут же мысль – это пройдет у нее, пройдет. И я не прав, что сержусь на нее. Горько-прегорько.
Я знаю, она очень одинока. И еще страшнее представилось мне мамино одиночество в понедельник, 20 марта, когда она увидела Радия в моей комнате и снова закричала, чтобы я поскорее выпроводил своего друга за порог.
- Богом клянусь, мама, он уедет! Ночевать не будет! Уедет! Вот билет! Радий, покажи, пожалуйста, маме билет на поезд!
Никакого доказательства она, конечно, в полусумасшедшем состоянии, видеть не хотела, замахала руками, отскочила от протянутого Радием билета в Тюмень. И добавила:
- И в Бога я не верю!
В Бога не верила и Люба. Ну, как сказать – «не верила»? Подозреваю, насколько бы люди не были атеистами, они все-таки верят во Что-то Доброе, то, Что Может Защитить или Спасти. Слово «Бог» боятся, стесняются выразить чувство веры, показухой и клоунадой считают обряды, зато праздники, почему-то, принимают на ура. Удивительно! В Пасху, например. Куличи, свечки покупают, красят яйца. «Все так делают!» - вот ответ. Что мамы, что Любы. А постился кто? Никто и не думал! Пасха прошла – как будто блик божий мимо них прошелестел и – всё, забыли. Ну, так ведь, да?
Это уже раздражение во мне.
Припахал я Радия кушетку детскую нести – от Центра до Калинки, к Любе. Он как раз с рынка освободился, поел котлет «охотничьих», пожаренных в масле вместе с луком и кусками бородинского хлеба, попил чаю крепкого три кружки - улыбается, готов к любой работе. Какие вопросы. Братишка на неделе диван приобрел, кушетку выставил в прихожую. Куда её? Мама говорит: «Любе неси!». Можно было, конечно, машину грузовую взять, но это деньги – двести-триста рублей. А идти двадцать минут. Думаю, принесем Любе кушетку, за которую она ни копейки не заплатит, поблагодарит нас, чаем угостит и, возможно, согласится гостя на ночь приютить. Мечтаю.
Доперли кое-как, с длительными перекурами. Втащили в квартиру, поставили. Пацаны за кушетку чуть драку не устроили – кому на ней спать. Пошумели, порычали, убежали во двор. Анфиса Мурлыкеевна с перепугу на стенку забралась и зырит оттуда пятаками бешеными. А мы стоим. Пауза. Люба уже по-своему оценила гостя, теперь уставилась на меня.
Люба – женщина приятная почти во всех отношениях. Кость широкая, грудь волшебная. Всё – моё! А подкрасится - и точку меж бровей нарисовать – настоящая индианка, красавица. Ласковая ко мне, терпеливая. Умная – кроссворды как семечки щелкает. Судьба к ней тоже не без претензий: родила мальчиков-погодок от одного туркмена-сладкопевца, так он – гляди – на третий год семейной жизни в Москву подался. Не оценили мужика культурного здесь, в глуши александровской, зато в столице в консерваторию угодил, семьей обзавелся, в Германию съездил (сообщают его родственники). Одна беда по свету не ходит: отца похоронила, пять лет назад – маму. И как вот жизнь закручивает! Встретился с ней (та еще история была!), полюбил Любушку, и тепло мне от неё, и уютно.
Я в глазах её читаю: «Ты что за бомжа вонючего сюда привел?!». По телевизору сериал идет, а мы ей мешаем смотреть. Она не готова была тут же, мгновенно, принять божественный дар. Я вежливо откашлялся и спросил: «А ч-чаю не будет?…». Она мотает головой. «А переночевать пустишь Радия Николаевича?». Она меня съесть была готова с потрохами. Мотает головой. Вежливо улыбается. Испепеляющий взгляд. «Всего вам доброго!» - говорит Радий Николаевич. Уходим.
Он был подавлен.
- Зачем про ночлег спросил, Рома? Не спросил бы – не мучились бы ни я, ни она. Тебе самому приятно было?
- Да, - говорю, - узнал глубже её духовные возможности.
Он был уничтожен, но, однако же, высказался:
- Это сущий вампир, Рома. Как ты с ней восемь лет живешь? Неужели нет в городе вашем женщины лучше? Пять минут молчания рядом с ней – и всего меня высосала, опустошила. Уходи от нее, вот мой совет…
Его прямо трясло всего. Её, наверное, тоже: и не отблагодарила, и чаю не налила, и человека обидела. Разве не осознает? А я между ними один – наблюдатель. Оно мне надо было?
- Она испугалась тебя, Радий. Как мама. Люди вообще боятся, но не Бога, а просто страх внутри сидит из-за узости души и мышления. Достоевский еще, кажется, об этом писал.
Я вдруг вспомнил, что мне Санек 12 марта говорил. Пересказал Радию, добавил, что он, Радий, является сейчас таким… ну, не Богом, но что-то вроде Него, который приходит к людям, а у них – страх перед Высшим, поэтому лучше телевизор включить, сериал какой-нибудь смотреть, чем лицом к лицу с Этим Высшим столкнуться.
- Бога не надо бояться, Рома.
Остановились. Покурили.
Небо зловеще затянуто, давит сверху, вздумало насмерть род человеческий придавить. А горизонт на востоке весь почернел, будто заболел немочью невиданной, неслыханной. По курсу – через овраг – собор Христорождественский, так один купол и виден, за всю природу отдувается, светит блекло, не сдается.
- Слушай, - говорю, - Радий, а ты не пробовал… хм… украсть, например? Или… грабануть кого?
- Что ты, Рома, говоришь?! – Он даже опешил от моих слов.
- А что такого? Так же легче! Вычислишь, допустим, бабушку с кошельком, женщину, кого послабее, проводишь её до укромного места, где она идти будет, а рядом – никого… По голове чем-нибудь – бах! Деньги забираешь и уходишь! И все! Работать не надо…
- Нет-нет-нет! – Как будто я его ударил. – Рома… Это… Нельзя…
- Хотя бы думал об этом? – пытаю и проверяю.
- … - что-то такое зашептал, молитву, наверное.
Короче, смотрю на него, сканирую – да какой он вор?! Какой он грабитель?! «Мама умерла у меня, Рома, и земля из-под ног ушла…» Пораженный и очарованный жизнью якут.
Ветер поднялся.
Пошли, согнувшись, быстрым шагом.
Ветер усилился, захлестал по лицу и рукам. У-ух! Март тяжелый в этом году, недовольный чем-то. Но это он зря, весна своё возьмет. Размышляю. Радий пыхтит за правым плечом. Только подумал я о погоде – снег повалил, будь он неладен.
Сидим в комнате. Я смотрю на него, он – на меня. За окном – пурга мартовская, снег с дождем хлещет, по карнизу барабанит. Мама ушла к тете Шуре Максимовой, подружке. Вечером придет, увидит Радия – скандала не избежать. Ругаться ой как не хочется.
- Спроси, Рома, о чем хочешь.
Я, конечно, был очарован им. Он сам был – очарованный, поддавшийся толчку
извне, полетевший незнамо куда и незнамо зачем. «Спроси, Рома, о чем хочешь». Так не говорят здесь, в Александрове, под наглой деньжищной Москвой, за сто первым километром. Здесь разговариваешь с человеком и с первых секунд сердцем чувствуешь, что собеседнику твоему наплевать на тебя, а если не наплевать, то, во всяком случае, он в любой момент готов победить тебя, быть выше тебя, применяя нецензурную брань, повышая голос, бессознательно (а порою и сознательно) уничижая тебя. А Радий за четыре дня ни одного матерного слова не произнес! Голоса не повысил!
Он, естественно, был не у себя дома, возможно, очень боялся навредить кому бы то ни было. Невыгодно. С практической точки зрения. С другой стороны, когда я видеокамеру на него наставил (японскую старенькую, пленка 16 мм), он поначалу так резко головой крутанул, словно я ему пощечину залепил. Затем с каждой минутой записи, с каждым вопросом моим он все хмурился и хмурился, отворачивался и отворачивался. Сердился, в общем.
- Расскажи о себе, Радий. О жизни, что-нибудь…
- Вот так я не могу. Под давлением. Философствовать перед камерой… Рома, не надо…
- Не приходилось ни разу сниматься?
- Нет. Никогда не рисовался…
- А фотографироваться?
- Мало. Мама фотографировала в детстве…
- Во-от, видишь… Но пользоваться фотоаппаратом умеешь?
- Это компьютер… - Показывает головой на монитор, стоящий на столе. – Дилетант я, Рома. Как даýн.
- Как кто?
- Даýн. Техника эта… Не умею…
Весь извертелся, искрутился. Видит – я не унимаюсь. Собрался. Попытался успокоиться. Перестал вертеться, смотрит точно в объектив.
- Слушай. Про хобби хотел спросить тебя. Множество людей чем-нибудь да увлекаются, имеют к чему-то душевную, так сказать, потребность. Ну, марки собирают… У тебя какая потребность? По жизни…
- У меня есть один дар. Умение любить. Это факт.
Кивает в знак утверждения головой.
- … Я не ослышался?
- Умение любить, я тебе сказал.
Такой нотки я от него еще не слышал. «Я тебе сказал».
- Это… такое сказать… Такое даже священник о себе не скажет…
- Да… Это не марки собирать…
- И как это умение любить проявляется?
(Глупый вопрос задал, сам знаю)
- Ну, Рома… Маму любить, Бога любить.
Крестится.
- И всех остальных?
(Опять не то спросил)
- Да, Рома… Один, вот так я, сирота казанская…
- Хм… Хорошо! Скажи мне, пожалуйста, Радий! В чем смысл жизни?
(Уж тут я совсем)
Хмурится, отворачивается.
- Спроси что полегче… Умение любить… Это дар, в первую очередь…
А тут Вася с работы пришел. Пьянющий. Камеру пришлось выключить.
Вася, Василий Сергеевич. Высокий, худой. Полтинник, в прошлом году стукнуло. Хохол. Букву «г» смягчает в «х» как и все хохлы, где бы ни обитали, понятно - на генетическом уровне. Нос красивый, с изящной, еле заметной горбинкой. Глаза аквамариновые, грустные. Грусть и обаяние усиливаются за счет бровей «брежневских», густых. Сутулится, кашляет (бронхит курильщика). Художник, поэт, друг. Запивашка классический. Каждый день не обходится без бутылки портвейна. А если желудок совсем прихватит – пиво со сметаной. Типа, помогает, расслабляет кишечник. Хорошо еще закусывает (когда есть) чесноком и салом. Живет у меня, в комнате моей, пятый месяц. С женой поругался, с Людмилой Николаевной. Крепко поругался. Практически ушел из семьи, правда, Дашу, дочку-школьницу, навещает. Покупает ей с зарплаты гостинцы.
На картинах не проживешь, на стихах – тем более. Василий работает в Арсаках, «на деревяшках». Часто и ночует там – дежурит. Денежку зарабатывает. Часть отдает маме моей (не знаю сколько, без меня договаривались), часть – Даше что-то покупает, остальное – на себя. Мне перепадает, конечно же. Кстати, Василий ноутбук месяц назад приобрел, слабенький, но МР3 слушать можно, видео в нескольких форматах, в Word´е писать.
И вот он с дежурства пришел – никакой. Бутылку портвейна на стол поставил и завалился спать. Это он зря так много пьет. Мама однажды не выдержит, выгонит его, не посмотрит, что мой друг.
Радий не испугался, вежливо поздоровался. Вася в ответ: «Бр-мр-вр!». Уехал.
Что там Санек возвещал? «Он придет к тебе, а ты – никакой, в стельку пьяный валяешься, а Он, может, именно к тебе пришел…»
- Так что же мне делать-то с тобой, Радий? – спрашиваю, вздыхая. – Что-то ведь надо с тобой делать, а?
Радий тоже вздыхает.
- Уехать мне надо отсюда. Не могу больше…
- Хорошо. Как? – Вопрос «как?» выкрикнул ему прямо в лицо, с раздражением.
Молчит. То ли задумался, то ли собрался плакать.
Вася: «Вр-мр-бр!»
- Очевидно, - продолжаю я, - что нужно купить билет просто-напросто. Вопрос – куда? Куда тебе надо, Радий? В Орехово-Зуево?
- Нет! Что ты, Рома! – испуганно.
- В другой монастырь… какой-нибудь? Сергиев-Посад?
- Н-нет… - морщится.
- В Москву? В Новгород? В Воронеж? В Питер?
(Честное слово, как с маленьким вожусь)
- В Воронеж… Жить там, у него…
- У друга…
- Да какой он мне друг! Ой дурак я! Сам виноват!… - Радий вроде как и восклицает, но подавленно, измученно.
- О! – саркастически. – Дошло наконец-то.
- Видишь, Рома, не знаю.
- Домой хочешь вернуться?
- Да, конечно же, Рома! – Обрадовался, как будто если бы я не спросил, то сам бы не догадался.
- Якутия большая? Какой там город? Якутск? А еще?
- Нерюнгри, Рома.
- Как-как?
- Нерюнгри, - еще тише произнес.
- А ты сам откуда?
- Из города Мирного. От Нерюнгри до Мирного две тысячи километров.
- Хорошо. До Ню… До Не…рюн…гри через какой город удобнее добираться? Ханты-Мансийск? Новосибирск? Какие в ту сторону по железке города есть?..
- Что ты, Рома… Тюмень.
Вася: «Бррр-мррр-вррр!»
- Отлично! – кричу. – Тюмень! Там можешь на работу устроиться? Жить? Заработать и вернуть долг?
- Обязательно, Рома, конечно. За день в Тюмени можно заработать тысячу рублей.
- За день!!! Так. Я ловлю тебя на слове! Всё. Едешь в Тюмень. Договорились?
- Да, Рома, конечно же.
- Значит, осталось собрать тебе на билет. Сколько до Тюмени билет, самый дешевый?
- Полторы тысячи, наверно…
- Что значит – «наверно»? Ты наверняка должен знать! «Наверно»! Ничего себе!
Вася: «Увхрмр!» И присел на тахте. Откашлялся, вытер мокроту полотенцем. Смотрит на меня, на Радия. На непочатую бутылку портвейна. Соображает.
Тут вышла не очень приятная сцена.
Василий, когда повалился на постель, на самом деле не «уехал», как я выразился, не отключился, а слышал наш разговор. Не подробно, а лишь интонации. Возможно, я показался ему слегка агрессивным. Не получилось уснуть. Сел. Оглядел нас. Пошел к окну курить с вопросом по пути: «А в чем дело?». Я ему начал рассказывать. Где встретил Радия, что о нем узнал. Добавил, что я все-таки принял решение помочь ему, и если у Василия есть, ну, сто-двести рэ (под мою ответственность), не мог бы он поделиться.
- А Радий заработает в Тюмени и вышлет долг, - заключаю я. – Да, Радий?
- Конечно же, Рома.
Вася докурил. Промычал что-то, подошел к столу, открыл ножом бутылку портвейна, глотнул из горла. Предложил сначала мне, потом якуту. Поддержали по глотку. Дрянь!
- А в чем дело? – спросил Василий Сергеевич так, будто до него не дошло всё то, о чем я только что распинался.
Начал я по второму кругу.
- А-а-а… - (Как до жирафа). – А почему я должен ему верить? А? Рома, я десять лет на Севере работал, я таких как… hхррмвррр… Ну и кати в свою Якутию! Подумаешь, денеh у него нет! Если каждому давать… Им верить никому нельзя! – Он больше ко мне обращался, чем к якуту. – Я их там сотнями насмотрелся…
- Если не вернет, то я верну… - жалобно проблеялось.
- …Они там все такие, сказки рассказывают, неприкаянные. И сюда добрались! Дóжили! Мало нам своих халявщиков? – (Это верно). - Не-е-т! Так не пойдет! Пусть идет куда хочет! Мы ему лохи, что ли? А? Это чистое кидалово! Что за жизнь! – Здесь уже мысль понесла его во все тяжкие (бутылку он допил тремя глотками и снова закурил). – На работе… брррвррмррр… Нет… Николавна – кидает, все кидают! Уехала в деревню, а ключи соседям оставила. Сидел бы я сейчас дома, писал бы спокойно роман! Твою мать! Роман слетел! hрёбаный компьютер!.. Как же я копию-то не сделал! Ах, ё… – (Эту историю я слышал год назад). – Роман слетел! Сколько я над ним работал, твою мать, под японцев косил, какое вдохновение было!… А сборник – это я виноват… Рома, я виноват, что сборник не выпустили… - (Сборник собирались выпустить пять лет назад). - И Николавна! Это она во всем виновата!.. Вот Дашка школу закончит – всё! Ко мне – никаких претензий!.. А то, что ж она хотела? Рома, не верь бабам, послушай мудроhо совета!…
И так далее. Кашляет, «hэкает».
Наконец он вернулся из мрачного путешествия по времени в комнату, обнаружил себя стоящим у окна. Меня увидел. Радия, сидящего в кресле к нему спиной.
- Им верить нельзя! Я знаю! Я десять лет на Севере тысячи и тысячи за баранкой намотал, насмотрелся на них, на чукчей этих! Коhда они кому что возвращали? Да никоhда! Это типа цыhан, только… искуснее… Понимаешь? Понимаешь?
- Я у тебя в долг беру, а не он… - снова проблеялось.
Радий встал и направился из комнаты. Я не успел отчетливо рассмотреть его лицо, позеленело оно, кажется, но зато как он эффектно отразил Василино нападение:
- Я у вас ничего не прошу! Поэтому не надо хохмить! Не по-божески это…
Нет-нет, голоса он не повысил. Но выдавил из себя отчетливо, ясно. Как тогда про «умение любить». «Я тебе сказал».
И вышел. Я – следом. Оборачиваюсь. Василий Сергеевич стоит посреди комнаты, парализованный, ссутуленный, лось такой, собирающий взгляд в одну точку. Вот так он Васю, интеллигентно, с достоинством, за «чукчей» вероятно.
- Нет… - Василий Сергеевич приходит в себя. – А что я такоhо сказал?.. Я разве не прав?
Сходил с якутом на вокзал. Выяснил, что билет до Тюмени, самый дешевый, стоит тысячу пятьдесят рублей. Плюс на дорогу рублей двести-триста. Итого: максимум полторы тысячи всего-то. Пока считали, вдруг всплыло в памяти: «Николавна уехала». Точно! Что же я сразу-то не сообразил? Пошли на хату к Николаевне. Приходим, к соседям звоним. Так и так, мол, Людмила Николаевна уехала? С Дашей? В Архангельскую область? А как с ней по телефону связаться? Соседи меня знают, трубку дают. Поговорил с Николаевной, а она и разрешила два дня за её хозяйством посмотреть: кот да попугай из живности, ну и вообще. Да, Windows XP заодно надо на её комп установить. Мусор вынести, порядок и чистоту соблюдать. Живем! Вот доброй души человек! Пить меньше надо, Василий Сергеевич, тогда и с людьми можно договориться. Так!
Короче, с ночевкой дело решили. Теперь – деньги. Разумеется, проблема моя состояла в том, что я вот уже несколько месяцев не работал, сам жил «халявщиком», Христа ради. Но Господь милостив, зла я никому не делал, помогал, как мог, хорошим людям, сообразно со своим умением. Без денег. И вот еще и якута на себя взвалил. Да ведь так не бывает, чтобы совсем-совсем черная полоса легла. Кружусь мыслью по городу, влетаю в квартиры, в дома, в магазины, ищу друзей, знакомых и отдаленных знакомых, сканирую их, если можно так выразиться, сердцем своим: помогут – не помогут. Есть выходы.
Вспомнил Алексея Антипова! Поэта, музыканта, учителя английского языка. Как же его не вспомнить – сам через день ко мне заходит: то одно, то другое надо ему сделать, фильм снять документальный о его жизни, стихи на компе отредактировать…
Поперлись к Антипову сквозь метель мартовскую. На ЦРММ. Это район за переездом. Как сам Антипов говорит о своем месте проживания: «Гетто». Что же в душе-то у него творится тогда?! Человек он довольно странный. Если не сказать – парадоксальный. Физически он крепкий, упитанный, с брюшком, почти колобок; очень подвижный, быстрый, эдакий живчик. Ужасно много говорит, впечатление, что собеседника пытается то ли усыпить, то ли загипнотизировать, туману напустить и уйти от прямых, острых вопросов. Лысину прячет остатками волос, создавая подобие нимба. Помню, так мой отчим зачесывал. Лицо круглое, лоснится, поросёночек, а губы почему-то всегда синие, почти фиолетовые, кажется, что он прижимает их к зубам с невероятной силой. Глаза – маленькие, круглые, с четкими тройными морщинками, так что можно сказать: «глаза с расходящимися тропинками». И в то же время всё его лицо и вся наружность говорят чаще всего, как ни странно, лишь об одном – о совершенно неизлечимом каком-то очень мучительном страдании.
Вот открыл он нам дверь, но я не стал заходить, тем более с незнакомым для него человеком. Прямо на лестничной площадке познакомил его с Радием, объяснил ситуацию, так и так, на билет собираю, под мою ответственность, выручай, рублей триста, век не забуду.
А Лёха стоит перед нами такой смешной, сам вроде круглый, а ноги ближе к ступням в спички превращаются. И черные тренировочные штаны 80-х годов не спасают, наоборот, усиливают комичный его вид. Руки скрестил на груди, нимб на голове растрепан и губы синеют. Клинический персонаж.
- Ром… - говорит он, разгоняясь. - Нету денег. Сам пятьсот рублей вчера с книжки снял, для дочери… Ты же знаешь, сколько учителя получают, уезжать надо из этой страны, везде одна грязь, урла, гопники, никакого просвета… - (что-то там тра-та-тата) - … Я рад бы помочь, давай не сегодня, давай завтра, и сходим к директору универсама, я учился с ним когда-то, у него деньги есть, он бизнесмен, лучше сам сходи, скажешь, что от меня…
(К директору универсама?! К Ч-еву?! За тремястами рублями?! От Алексея?!) Даýном себя почувствовал. За кого он меня принимает?
- А ты правда из Якутии? – Страдание на лице сменилось откровенно поддельным участием. - Я в Орехово-Зуево в институте учился, и там якуты жили, хорошие ребята. Когда выпивки совсем не оставалось, нам якуты никогда не отказывали, собирались в кружок, по-своему о чем-то пошепчутся, потом один уйдет и через пять минут вернется с коньяком «Белый аист». А? Вот это молодцы! Ром, весело нам было, клянусь, ну откуда деньги у учителя, рад бы помочь… - (что-то там та-та-та) - … Гетто, это настоящее гетто, уеду я отсюда, конечно, в идеальном варианте, в Англию бы махнуть, или домой, в Кострому, где моя юность прошла, но и Сибирь, Рома, р-р-рррры… - (руки поднял, согнутые пальца выставил - медведя изобразил), - Сибиррр, Рома…
Понесло.
- Люблю Сибирь, Рома! Люди там настоящие, природа там настоящая, Сибиррр, р-р-ррррры-ы…- (опять медведя изобразил), - ты же знаешь, она меня отравить хотела, подмешивала, подсыпала мне что-то в еду...
скачать dle 12.1
