ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ольга Брейнингер. ПОЭТИКА СНИЖЕНИЯ

Ольга Брейнингер. ПОЭТИКА СНИЖЕНИЯ


(О книге: Евгений Лесин. В философском автозаке. Стихи. – М.: Союз писателей Москвы, 2014)


Cборник Евгения Лесина «В философском автозаке» интересен не в последнюю очередь тем, что служит иллюстрацией к вечной дилемме, которую можно абстрактно сформулировать как «отношения поэта и действительности», или, если точнее, «отношения поэта, его материала и стиля».
Если говорить о поэзии Лесина в целом, то, мне кажется, подборка «В философском автозаке» немного уступает другим по яркости тона и интонаций и своеобразной «иронической пронзительности», которая отличает Лесина. Причиной этому мне видится именно чрезмерная погруженность сборника в повседневное в сочетании с жесткой привязкой к политическим событиям и необходимостью отчеканить каждое стихотворение до звонкого высказывания  на злобу дня. Иными словами, голос автора здесь настолько утопает в материале, что теряются контроль, поэтическое видение и телеология высказывания. Материал, который должен в поэзии представать слепком с действительности, прошедшим (и преображенным) через поэтическую призму, выходит из-под контроля поэта и поглощает его.
При всей отточенности строки и узнаваемой ироничной интонации Лесина, при первом чтении «В философском автозаке» возникает странное чувство, будет эти стихотворения тебе уже хорошо знакомы, словно они прочитаны и перечитаны тобою не один раз. Чем же создается этот эффект? Может быть, это не столько сам текст, сколько дежа вю о тех же событиях, изложенных теми же словами, в том же тоне?
Несомненно. С первой же строки, «В философском автозаке» вызывает в памяти  события 2011-2013 гг., оживленные дебаты на фейсбуке, ключевые слова – «автозак», «либералы», и даже слоганы и фразы тех дней - например, цитата из Навального в этом двустишии:

Помним, любим и скорбим,
Не забудем, не простим.


И в этом отношении «В философском автозаке» - совершенное дитя своего времени, со свойственными ему хорошими чертами, недостатками и бессмысленностями – ведь даже поголовное интернет-увлечение котиками не миновало сборника стихотворений:

МЯУКАЕТ

Слова, конечно, не для местных,
Но не идут из головы:
Не убивайте неизвестных,
А вдруг у них среди Москвы,

Среди угара и раздора,
Среди тарелок и картин
Остался котик без призора
И зло мяукает один.


Конечно, хронологически сборник Лесина выходит за рамки того периода, о котором я говорю, и ряд стихотворений, вошедших в него, был написан значительно позже. Однако общая стилистическая направленность, определяемая сверхзадачей сборника, задается именно блоком стихотворений протестной тематики, подчиняя себе остальное, - вне зависимости от того, несут ли другие тексты социальную, политическую проблематику (например, стихотворение, посвященное событиям на Украине), или остаются в пределах интимного, непубличного высказывания.

Последних, впрочем, в подборке совсем немного. Жанр, в котором выдержан сборник – условно назовем его «современной политической поэзией» - сложился практически «молниеносно» за последние несколько лет, и в этом же русле работают и многие коллеги Лесина на поэтическом поприще. Впрочем, разрабатывают они эту тему разными поэтическими методами – от вызывающей и одновременно совершенно раскованной, максимально приближенной к прозе, поэзии Кирилла Медведева – до «Болотных песен» Всеволода Емелина, с которыми сборник Лесина сближает центральный прием, используемый обоими авторами – ироничность поэтики.

Об иронии Лесина хорошо написал Эмиль Сокольский, характеризуя того как поэта, одновременно носящего «маску алкоголика» и виртуозно владеющего «чувством меры», балансирующего на грани иронического и пародийного, китчевого и пошлого[1]. Стоит заметить, что в поэтике Лесина ирония семантически сближается не столько с юмором и шутливостью, сколько с абсурдностью и едким осознанием бессмысленности происходящего. То же самое можно сказать и о Емелине – но, тем не менее, ироническое описание абсурдной действительности у этих двух поэтов разнится по духу. У Емелина это агрессивный, напористый прием, – у Лесина, наоборот, ирония работает «на снижение», на преуменьшение значимости. Пожалуй, можно даже говорить о  своеобразной поэзии-бурлеск в новой, политизированной интерпретации.

И если так, то тогда стоит на всю подборку посмотреть под иным углом: ведь когда речь идет о бурлеске, все средства в арсенале иронии становятся хороши. Но возвращаясь к Эмилю Сокольскому, приведу еще один тезис из той же статьи «Так возвращается рассудок»: в основе поэтики Лесина, считает Сокольский, лежит не ирония, а юмор. Последний отличается от иронии наличием у поэта чувства «внутренней свободы»; свобода же с иронией несовместима. Именно преобладанием юмора над иронией Сокольский объясняет свойственную Лесину тонкость в употреблении цитат, выгодно отличающую поэта от измельчавшей традиции русской поэзии постмодернизма.
Однако в то время как предложенные Сокольским цитаты доказывают его тезис достаточно убедительно, на последний сборник Лесина эта тенденция не распространяется. Словно бы в поисках средств передать абсурдность типичной, сводяшей с ума реальности (есть, кстати, в этом что-то близкое к Кафке), поэт здесь максимально огрубляет, обнажает приемы, и первыми столкновения с реальностью не выдерживают именно цитатные, интертекстуальные фрагменты, которые при таком обращении сами становятся предметом насмешки, подобно опостылевшему быту. Возьмем по одному примеру из Ахматовой и Блока:

И нам пора на бал и на банкет.
Я говорю: ты ль Данту
диктовала Страницы ада?
Отвечает: нет.


На первый взгляд, в случае с цитатой из Ахматовой заимствование и переиначивание кажутся успешными. Хрестоматийность эпизода с музой мгновенно выталкивает из памяти ответа «я» – и получая отказ, «нет», читатель переживает мгновенный шок, эстетический удар, призванный очистить, «обнулить» восприятие – что и является примером работы настоящей поэзии.
Но оправдан ли в данном случае этот прием? Ведь освобожденный от заданных парадигм восприятия, читатель переходит к следующему семистишию:

И голову кладет на покрывало,
Где Камасутра или Калевала
Всегда дают неправильный ответ.
Не Клеопатра ноги омывала.
Не Пенелопа делала минет.
Меня зовут на свадебный обед.
И я пошел, поел, не полегчало.


И дело здесь не столько в пуризме и обсуждении норм дозволенного в поэзии, сколько в несоответствии масштаба нагруженного драматическими коннотациями (которые, если и не для случайного читателя поэзии, то для любителя несомненно неотделимы от текста) ахматовского четверостишия – и особенно остро чувствующейся следом за ним шутливости, «каламбурности» семистишия. Перепад «высот» здесь разрушает стихотворение для восприятия читателя.

В случае с цитатой из Блока, этот перепад все же менее значителен, и потому воспринимается менее болезненно:

В соседнем доме окна желты.
Мне там сказали: да пошел ты.

 
Однако сочетание (поистине бурлескное) высокого и низкого и в этом случае, скорее, оборачивается неудачей: не углубляя возможных интерпретаций стихотворения, оно, не столько сворачивает его в шутку, сколько аннулирует, служит сигналом, что прочитанное можно не воспринимать всерьез. (И пока мы все еще рядом с «Фабрикой», хочется спросить в качестве заметки на полях: чем продиктовано решение изменить орфографию Блока?)

Впрочем, встречается на страницах сборника «В философском автозаке» и более утрированное использование полицитатной стилистики:

В общем так, подручный Джона,
Выпьем, няня, где же кружка,
Что ты вьешься, черный ворон,
Получи, фашист, гранату,
Не ходите, девки, в лес.
Там ужасный плагиатор,
Там огромный плагиатор,
Вор, паскуда и стервец,
Может даже и цитату,
Может он твою цитату
Взять и гадостно украсть.
Ты цитировал цитату.
Ты искал себе цитату.
Ты любил свою цитату.
Он прочел ее и – хвать.


Этот прием сближает Лесина уже не с Емелиным, а с поэтикой Некрасова:

Я помню чудное мгновенье
Невы державное теченье
Люблю тебя Петра творенье
Кто написал стихотворенье
Я написал стихотворенье.


Однако в то время как у Некрасова бессвязный, на грани наивизма, поток слов является своего рода поэтической саморефлексией, размышлением о природе поэзии и вдохновения – то цитатная поэтика Лесина предполагает открытое высказывание поэтического (политического?) послания, без погружения в многочисленные подтексты и абстракции.
Последние, впрочем, поэтике Лесина не свойственны в принципе. В очередной раз  обращаюсь к Эмилю Сокольскому: «Тем, кто слишком погружён в повседневность, с её бесконечными заботами, – а кто в них не погружён?», пишет критик – «Лесин приносит покой, возвращает рассудок». Соглашусь с таким определением поэтики Лесина – однако, хвалебна ли эта характеристика в случае со сборником, о котором сейчас идет речь?
Лесин, действительно, укоренен в повседневности – хотя, возвращаясь к постмодернистской терминологии, отмечу, что это не столько та действительность, в которой каждый читатель Лесина узнает свою жизнь, сколько некий симулякр типичной, среднестатистической российской реальности, которая так страшит главного читателя Лесина. Иначе говоря, представление о жизни той безликой массы жителей России, которая представляется лирическому герою олицетворением всего косного, устаревшего и инертного – и, выражаясь более резко – той «зомбированной» части населения, которая противопоставляется миру героя.

Вот как выглядит эта реальность в стихотворениях Лесина:

То гаснет свет, то снова зашипит.
И пробки издевательски щебечут.
И холодильник тоже загудел.
И снова замолчал. И телевизор,
Хоть выключен, а все-таки бубнит.
Бормочет про счастливую Россию.
Так партию куда-то там зовут.
Мне страшно, няня.
Лиза, где электрик?
Экран-то телевизора погас,
А все равно оттуда тянет руки
Настойчивый угрюмый депутат.


По мере чтения эта абсурдная реальность становится все более и более пугающей, и параллельно тому, как нарастает напряжение текста, растет и ощущение, что реальность эта едва ли не подобна материализированному злу, несчастью или унылости, которые преследуют читателя от одного стихотворения к другому. Способствует такому впечатлению и темперация сборника, где затягивающие в полузабытие строки монотонного строя вдруг разбиваются неровной ритмикой, пробуждая смутное ощущение тревоги  - ритмический рисунок, который, повторяясь снова и снова, вызывает фрейдовское ощущение зловещего «uncanny».
И это совершенно неудивительно, ведь «матчастью» Лесин владеет мастерски; встречающиеся здесь и там сбои и неровности ритма, нарущающие общее монотонное течение сборника, -  определенно результат сознательного усложнения материи текста, отказа от излишней гладкости строки.
Неровная ритмика также помогает передавать эмоциональные оттенки, которые иной раз нивелируются ввиду стертости стиля -  как, например, в этом четверостишии:

Она сидела, уткнувшись в Пруста,
Когда я поднял глаза от Пристли.
Меж нами сразу возникли чувства.
Она читала чужие мысли.


Внешняя неровность этой строфы усиливает наивистское описание и работает как иронический прием. Периодическое включение ломаных строф служит все той же цели разлома парадигмы восприятия, освобождению читателя от закостеневших, омертвевших путей рецепции, укоренившихся в нас вместе с нашим культурным багажом.
Казалось бы, все в этом сборнике – на уровне поэтической механики, технологии – работает – и, тем не менее, какое-то смутное ощущение беспокойства, неутоленности, не оставляло меня, пока я не дошла до самых последних строк сборника:

Ужасный век. Ни выдоха, ни вдоха.
А мне невероятно повезло:
У нас была безликая эпоха.
В такую жить еще куда ни шло.


Именно в этой «безликости», которая поглотила и слог самого поэта, и заключается мое расхождение с коллегами в оценке этого сборника – при всем его профессиональном, мастерском исполнении. «Безликая» эпоха отсылает сразу к нескольким другим точкам и высказываниям авторов о своем времени. Я думаю, конечно, о Бродском, хлестко заклеймившем свой век «второсортной эпохой». О Лимонове, к которому в первую очередь, параллельностью формулировки отсылает Лесин, – и его «У нас была великая эпоха». И, наконец, даже к  Всеволоду Емелину, который, хотя и не прибегал к схожей формулировке, свое стихотворение о похоронах Леонида Брежнева закончил не менее пронзительным высказыванием: «Не Брежнева тело, а юность мою вы мокрой землей закидали».
В контексте этих фраз, отражающих целый спектр взглядов – и вынесем за скобки все политические аспекты, чтобы не упрощать, не примитивизировать дискуссию – на отношения поэта и действительности, и роли поэта перед своим временем – «безличная эпоха» Лесина сравнима с уклонением от необходимости зафиксировать реальность, дать ей форму, изваять с нее свой слепок действительности. И, возможно, в этом же кроется и столь беспокоившая меня безличность текста - идущая от отсутствия дистанции и определенного взгляда на предмет разговора, от стремления скорее описать, нежели передать события и идеи; и если прибегнуть, подводя итоги, к более общей формуле – от сиюминутной неопределенности положения и роли поэта в мире, который он делает своим.




_________________________
[1] Эмиль Сокольский. Так возвращается рассудок. Евгений Лесин. // Новая реальность, № 46, 2013
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 885
Опубликовано 20 окт 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ