(О книге: Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012–2016) / Сост. Б. О. Кутенков, Е. В. Семёнова, И. Б. Медведева, В. В. Коркунов. –
М.: «ЛитГОСТ», 2016)
Эта антология – наверное, наиболее значительная попытка в отечественной литературе после двухтомника «Писатель и самоубийство» Григория Чхартишвили вплотную подойти к феномену смерти. В данном случае – смерти поэта, которая, как известно, является непреложной частью его творческой биографии («настоящий поэт – мёртвый поэт»). Смерть, как говорила Лидия Гинзбург, «неимоверно повышает долю историчности в нашем переживании человеческой судьбы». Поэт, умерев, внезапно становится фигурой исторической и переходит в раздел истории литературы, где обитают классики и предшественники, в том числе те, которых он любил и среди которых себя мыслил. Всё так, но есть очевидная загвоздка: после смерти хорошо помнят тех, кто успел много сделать или много нашуметь, остальных – уж как придётся. Литературные чтения «Они ушли. Они остались», которые организовали Борис Кутенков и Ирина Медведева в 2012 году и которые четырежды предваряли выход антологии, кроме глобальной задачи помнить об ушедших, имеют историко-литературную задачу – помнить если не обо всех, то о тех, кто имел какое-либо литературное имя – в Москве или в регионах. Задача сложная – всех не удалось собрать ни на чтениях, ни под обложкой этой книги. Да и вряд ли, думаю, когда-нибудь удастся, по крайней мере, в формате антологии.
Книга получилась по своему объёму внушительной и очень пёстрой. Пестрота эта обусловлена двумя факторами. Во-первых, собраны вместе поэты из принципиально разных литературных кругов: от Дениса Новикова до Анны Горенко, от Романа Тягунова до Алексея Колчева. Кардинально разные поэтики, жизненные сценарии, модели творческого поведения. Читателю постоянно приходится переключать регистры: традиционализм – авангард – новая искренность и т. д. Возможно, кому-то это понравится, кто-то посчитает, что дан наиболее репрезентативный срез современной поэзии. Возможно. Но проблема заключается ещё и в том, что подборки в антологии нередко составляли разные люди с разными эстетическими предпочтениями, разные исследователи толковали жизнь и творчество ушедших поэтов. В общем, историко-литературной и эстетической целостности в этой книге нет, что существенно затрудняет её восприятие. Во-вторых, скажу более, в антологии нет и тематической целостности. «Уйти. Остаться. Жить» – это только и не столько не про литературицид, но про жизнь и смерть в целом. А это опять-таки предельно широкая область, и даже порог в 40 лет, который установили составители книги, ничего не ограничивает. И почему именно 40 лет, когда молодость, по мнению некоторых психологов и социологов, заканчивается в 35? Почему не пушкинские 37? Понятно, составители пошли хронологическим путём, предлагая читателю три части: вот поэты, умершие до 25 лет, вот – до 30, и их уже больше, вот – до 40, самая многочисленная часть и, скажу от себя, самая интересная, поскольку к 32–35 годам уже более-менее отчётливыми и осмысленными становятся жизнь и судьба, проясняется голос и даже бывает какое-либо развитие, всегда полезное для поэта. Однако ощущение, что смерть у всех поэтов разная, и литературицид нельзя ставить в один ряд с трагической случайностью, по прочтении книги все-таки остаётся. Сглаживает это ощущение лишь эссе Александра Лаврина, который утверждает, что для некоторых поэтов смерть – это Вход, для других – Выход, а для иных – Исход. В таком случае отменяются все бытовые контексты, нередко воссоздаваемые в текстах, сопровождающих поэтические подборки, несущественными становятся и конкретные способы ухода поэтов из этого мира. Феномен очищается и укрупняется.
Но не будем придираться к книге. Она нужна, как необходимо вдумчивое осмысление феномена смерти поэта, писателя, всякой творческой личности. И не только ранней смерти, хотя именно ранняя заставляет наиболее остро почувствовать потерю, и тем печальней, если покинувший мир поэт имел огромный витальный и творческий потенциал. В любом случае, кажется, что смерть – это последний творческий акт, в котором творец может и не выступать в качестве актора – все оформится само, как обретёт целостность миф и мир поэта. И некоторые удачно составленные стихотворные подборки – тому свидетельство.
Итак, книга получилась большая и разнообразная по содержанию. Помимо уже названных поэтов, здесь вспоминают Арсения Бессонова, Алексея Ильичёва, Илью Тюрина, Алексея Шадринова, Александра Бардодыма, Сергея Казнова, Тараса Трофимова, Леонида Шевченко, Дмитрия Банникова, Марину Георгадзе, Манука Жажояна, Василия Кондратьева, Алексея Сомова, Андрея Туркина, Анастасию Харитонову и др. Эссе, опубликованные после подборок, написаны Юрием Беликовым, Зоей Барзах, Мариной Кудимовой, Данилой Давыдовым, Ильёй Ненко, Анной Сидякиной, Павлом Басинским, Лилей Панн, Дарьей Лебедевой, Геннадием Каневским, Дмитрием Голынко-Вольфсоном, Людмилой Вязмитиновой, Виктором Куллэ, Андреем Коровиным, Евгением Абдуллаевым, Александром Корамысловым, Русланом Комадеем, Владимиром Коркуновым, Наталией Черных и др. Вводные эссе принадлежат Борису Кутенкову, Елене Семёновой, Ирине Медведевой, Лоле Звонарёвой и др. В общем, список более чем внушительный, я бы сказала, литературно состоятельный. И ещё бы добавила, что некоторые эссе порой было интереснее читать, чем подборки, что наводит на мысль о необходимости выпуска под брендом «Они ушли. Они остались», скорее, серии поэтических книг, которые могли бы представить творчество иных покинувших этот мир поэтов более репрезентативно.
При этом далеко не все эссе столь хороши, что однозначно затмевают подборки, но именно эссе, по всей видимости, строго отобранные составителями, задают ракурс прочтения жизни и творчества поэта, феномена в целом. Можно, к примеру, наблюдать за тем, как моделируется дискурс – традиция говорения о рано умершем поэте. Так, Борис Кутенков во вступительном слове уверяет, что лично его отношение к смерти менялось в сторону меньшей романтизации, как бы убеждая читателя, что романтизация в данном случае – экзистенциальная наивность, простительная лишь молодости. Но от наивности никто не застрахован: и сами поэты, которые нередко и уже ожидаемо проговаривают свою смерть, и те, кто пишет об этих поэтах. Если найти точку сборки всех эссе в антологии, то получится, что типичная судьба поэта – одиночество, непонимание, тайна дара, острое предощущение смерти, ранняя смерть. Однозначно утверждать, что перед нами набор клише, не хотелось бы – всякий раз он, как это ни странно, точнее, более чем убедительно, воспроизводится в новых условиях и контекстах. Всякий раз он работает. Но и строить современный текст о поэте на этих общих утверждениях уже нельзя – путь это будет изначально где-то в багаже: одиночество, непонимание, мысли о смерти, то есть некий бэкграунд, в то время как на первом плане – нечто иное, нечто, что определяет творческое лицо поэта, делает его уникальным не в человеческом смысле (хотя кого уже могут сделать уникальным одиночество и непонимание окружающих?), а именно в творческом, в рамках поэзии, которой претят как наивная романтизация, так и клише. Скажем, в идеале писать хотелось бы как-то так: «Поэтика последовательного ухода выделяет Горенко из поэтов её поколения: для нее характерно не просто сочетание мотивов детства и смерти, но некая констатация «запрещённости» детства (особенно четко прослеживаемая в цикле «Песни мёртвых детей» и «Переводе с европейского»)» (Данила Давыдов).
Если есть желание обойтись вовсе без романтизации, то о смерти, пожалуй, даже не стоит говорить. Не забывая о ней. Оставляя ей безусловное интонирование. Как в хороших стихах.
пустота дымится на кухне
время тикает незаметно
так мы и сидим
два инвалида
оставившие жизнь позади
(Роман Файзуллин)
И всё-таки – как же правы организаторы чтений: время вспоминать и подводить итоги настало. Книга эта вряд ли оставит читателя равнодушным: сама эпоха – конец 1980-х – легендарные 1990-е – и уже ставшее достоянием истории первое десятилетие 2000-х годов – заставляет как бы заново ощутить всё то, что было реалиями жизни всех нас, нескольких постсоветских поколений, и теперь уже навсегда осталось реалиями жизни тех, кто не дожил до выхода книги. И ещё: антология, я бы сказала, свидетельствует даже больше о живых, чем о мёртвых.
а смерть что смерть? кружится голова
пружинит под ногами воздух шаткий
вьюга ревёт как татарва
идут намётом белогривые лошадки
внизу пылает красная москва
(Алексей Колчев)
скачать dle 12.1
