ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть III

Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть III

Часть I . Часть II »

(продолжение)


***

После ужина приезжаем в музей Параджанова, где кроме экскурсии нас ожидает встреча с премьер-министром Армении и министром культуры. Представить себе это в России более затруднительно – такие встречи на уровне первых лиц государства обычно происходят весьма пафосно, с более строгим отбором гостей и уж никак не в музее и не в десять вечера… Это сразу располагает к доверию и открытости… Спасибо вам, Тигрáн Сурéнович! Спасибо за отсутствие пафоса и неформальную обстановку, за то, что не поторопились уйти, исполнив протокол, а ходили и разговаривали со всеми нами, за то, что мы не видели в ваших глазах скуки, а чувствовали искреннюю заинтересованность. И вам, Асмик Степановна, большое спасибо!

Великий Параджанов не жил в Армении, но завещал все свое наследие родине предков. Именно поэтому и был создан музей, гордость которого – уникальная коллекция режиссера: керамика, куклы, рисунки, ассамбляжи, эскизы к фильмам, личные вещи…

Директор музея Завен Саргсян (известный фотограф и друг Параджанова) встретил нас у входа и радушно развел руками: гуляйте, смотрите… А потом мы с Василием Ерну как-то оказались у него в кабинете, и нас ждали новые сюрпризы: выдержанный коньяк и уникальные снимки самого Саргсяна. Я не удержалась, набралась космической наглости и выпросила одну из его фотографий: разумеется, с Араратом. Он заботливо переложил ее картонками, убрал в плотный конверт и потом – в пакет. Я везла ее осторожно, как ребенка, мечтая о том, что, когда вернусь, сразу закажу рамку, стекло и буду каждый день смотреть на потрясающий снимок. Спасибо вам, Завен! Вы так увлеченно рассказывали об удивительных храмах Армении, об их уникальности, архитектурных особенностях, что встреча с вами стала для меня неожиданным и дивным подарком!

Завен лирично и просто, без пафоса повествовал о непростой судьбе своего знаменитого друга, о женщинах, которых тот любил, о трагических историях, походящих на сюжет для кино… Рассказывал, что во время учебы во ВГИКе Сергей влюбился в Нигяр, девушку-татарку, родом из Молдавии.

Их знакомство произошло случайно. Зайдя в ЦУМ, Сергей в парфюмерном отделе вдруг увидел девушку, которая произвела на него сильное впечатление. Чуть ли не в тот же день Сергей пригласил ее на свидание. Их роман длился несколько месяцев и закончился браком. Однако счастье оказалось недолгим. Нигяр происходила из семьи, в которой царили весьма суровые, обусловленные традицией нравы. Когда в Москву приехали братья девушки и узнали, что она без ведома родственников вышла замуж, то потребовали у Параджанова крупный выкуп. У студента Параджанова таких денег не было, но он пообещал достать их, надеясь на помощь отца. В тот же день Иосифу Параджанову в Тбилиси полетело письмо, в котором сын буквально умолял дать ему требуемую сумму, обещая со временем обязательно ее вернуть. Но Иосиф был слишком обижен на сына за то, что тот изменил семейной традиции, не пошел по стопам отца, и в просьбе отказал.

Финал этой истории оказался трагичен: родственники потребовали от девушки, чтобы она бросила нищего мужа и вернулась с ними на родину. Та отказалась. Тогда родственники поступили с ней согласно своим диким нравам – сбросили ее под колеса электрички.

В середине пятидесятых годов, находясь в Киеве, Параджанов женился на украинке, два года прожившей в Канаде, Светлане Щербатюк. Элегантная, красивая, она вполне могла быть фотомоделью. У них родился сын, которого назвали Суреном. Белокурый, как и его мать, мальчик внешне мало что взял от отца, который его обожал. Но жить в семье с Параджановым было сложно. Он был человеком непредсказуемым, странным, и многие его причуды воспринимались людьми как безумие. Соседи Параджанова по Тбилиси, когда он чудил, обычно говорили: «Сумасшедший на свободе». Свою жену Параджанов заставлял принимать участие в его мистификациях и причудах. Он настаивал, чтобы жена чистила яблоки каким-то определенным способом, ставила на стол чашку только так, как ему нравилось, укладывала на блюдо котлеты в определенном порядке.

Судя по всему, Светлана Щербатюк так и не сумела приспособиться к причудам мужа и в 1961 году, взяв с собой сына, покинула его дом. Но Параджанов навсегда сохранил в своем сердце любовь к этой женщине. Рассказывают, что когда он впервые увидел в Киеве известную актрису Вию Артмане, то грохнулся перед ней на колени, произнося восторженные слова восхищения. Внешне Артмане была очень похожа на его бывшую жену Светлану Щербатюк. И эта женщина оставила след в творчестве Параджанова: она снималась в автобиографической ленте «Исповедь» в образе молодой супруги, а один из эпизодов сценария был посвящен ее золотому локону.

Гениальность, особая творческая манера, собственный стиль – вот что можно сказать, посмотрев его картины. Например, «Тени забытых предков».

Журнал «Экран» (Польша) в 1966 году публикует статью о Параджанове, в которой говорится следующее: «Это один из удивительнейших и изящнейших фильмов, какие случалось нам видеть в течение последних лет. Поэтическая повесть на грани реальности и сказки, действительности и фантазии... Воображению Параджанова, кажется, нет границ. Красные ветви деревьев, геометрическая композиция внутри корчмы с немногочисленным реквизитом на фоне белых стен, Палагна на лошади под красным зонтом и с полуобнаженными ногами, грубость погребального ритуала с омовением умершего тела и сцена оргиастических забав в финале... Параджанов открывает в фольклоре, обычаях, обрядах самобытный культурный ритуал, в рамках которого действительность реагирует на беспокойство и трагедию личности».

Вспоминаю еще одну легенду, услышанную в Армении год назад.


***

Давным-давно, в незапамятные времена, была у царя Арташеса красавица дочь по имени Тамар. Глаза Тамар сияли, как звезды в ночи, а кожа белела, как снег на вершинах гор. Смех ее журчал и звенел, как вода родника. Слава о красоте Тамар шла повсюду. И царь Мидии засылал сватов к царю Арташесу, засылали их и царь Сирии, и многие другие цари и князья. И стал царь Арташес опасаться, что кто-нибудь придет за красавицей с войной или злобный вишап похитит девушку прежде, чем он решит, кому отдать дочь в жены. И велел тогда царь построить для дочери золотой дворец на острове посреди озера Ван, что издавна зовется морем Наири – так оно велико. И дал ей прислужницами только женщин и девушек, чтобы ни один мужчина не смутил покоя красавицы. Но не знал царь, что сердце Тамар уже не было свободно, что отдала она его не царю и не князю, а бедному Азату, который ничего не имел, кроме красоты, силы и отваги. И успела Тамар обменяться с юношей взглядом и словом, клятвой и поцелуем. Но воды Вана легли между влюбленными.

Знала Тамар, что по приказу отца днем и ночью следит стража за тем, не отплывает ли от берега лодка, направляясь к запретному острову. Знал это и ее возлюбленный. Однажды вечером, бродя в тоске по берегу Вана, увидел он далекий огонь на острове. Маленький, как искорка, трепетал он во тьме, словно пытаясь что-то сказать. И вглядываясь в даль, юноша прошептал: «Далекий костер, мне ли шлешь ты свой свет? Не ты ли красавицы милой привет?» И огонек, словно отвечая ему, вспыхнул ярче. Тогда понял юноша, что возлюбленная зовет его. Если с наступлением ночи пуститься через озеро вплавь, ни один стражник не заметит его в темноте. А костер на берегу послужит маяком, чтобы не сбиться с пути.

Влюбленный бросился в воду и поплыл на далекий свет, туда, где ждала его прекрасная Тамар. Долго плыл он в холодных темных водах, но алый цветок огня вселял мужество в его сердце. И только стыдливая сестра солнца Лусин, взирающая из-за туч с темного неба, была свидетельницей встречи влюбленных.

Ночь провели они вместе, а наутро юноша пустился в обратный путь. Так стали они встречаться каждую ночь. Вечером Тамар разводила огонь на берегу, чтобы возлюбленный видел, куда плыть. И свет пламени служил юноше оберегом от темных вод, что раскрывают ночью ворота в подземные миры, населенные враждебными человеку водяными духами.

Но однажды утром царский слуга увидел юношу возвращающимся с озера. Мокрые волосы его слиплись, с них стекала вода, а счастливое лицо казалось утомленным. Слуга что-то заподозрил. И в тот же вечер, незадолго до сумерек, затаился за камнем на берегу и стал ждать. И увидел, как зажегся дальний костер на острове, и услышал легкий плеск, с которым вошел в воду пловец. Все высмотрел слуга и поспешил утром к царю с докладом.

Люто разгневался царь Арташес на то, что дочь его посмела полюбить, а еще более разгневался, что полюбила она не одного из могущественных царей, что просили ее руки, а бедного Азата! И приказал царь слугам быть у берега наготове с быстрой лодкой. Когда тьма начала опускаться, царевы люди поплыли к острову. Проплыв более половины пути, они увидели, как на острове расцвел красный цветок костра. И слуги царя налегли на весла, торопясь застать влюбленных во время свидания.

Выйдя на берег, увидели они красавицу Тамар, облаченную в шитые золотом одежды и умащенную ароматными маслами. Из-под ее разноцветной шапочки спадали на плечи черные, как агат, кудри. Девушка сидела на ковре и кормила огонь веточками можжевельника. Увидев незваных гостей, она в испуге вскочила на ноги и воскликнула: «Вы, слуги отцовы! Убейте меня! Молю об одном: не гасите огня!» И рады бы царские слуги пожалеть красавицу, но страшил их гнев Арташеса.

Схватили они девушку и поволокли прочь от костра в золотой дворец. Но прежде, по приказу царя, дали увидеть ей, как погиб огонь, растоптанный и раскиданный их сапогами. Горько плакала Тамар, вырываясь из рук стражей, и смерть огня казалась ей смертью любимого…

На середине пути был юноша, когда манивший его свет погас. И темные воды потянули его в глубину, наполняя душу холодом и страхом. Перед ним лежала тьма, и он не знал, куда плыть. Долго боролся он с черной волей водных духов. Каждый раз, когда голова обессилевшего пловца показывалась из воды, взгляд его с мольбою искал во тьме заветный огонек, но не находил, и вновь плыл он наудачу, а водные духи кружили его, сбивая с пути.

И юноша выбился из сил. «Ах, Тамар! – прошептал он, последний раз показываясь из воды. – Что же ты не уберегла огня нашей любви? Неужели выпала мне судьба кануть в темной воде, а не пасть на поле боя, как положено воину?!» «Ах, Тамар, какая это недобрая смерть!» – хотел еще это сказать он, но уже не смог. Только хватило сил воскликнуть: «Ах, Тамар!» Эти слова подхватило эхо, голос каджи, духов ветра, и понесло над водами Вана: «Ах, Тамар!».

А красавицу Тамар царь велел навек заточить во дворце. В горе и скорби до конца дней оплакивала она своего возлюбленного, не снимая черного платка с распущенных волос.

Много лет прошло с тех пор, но все помнят об их горестной любви. А остров на озере Ван зовется с тех пор Ахтамар…

Меня же зовет собственная недописанная история.


***

Мой паж сопровождает меня везде и всюду, начиная с обязательных пафосных мероприятий, групповых экскурсий, придуманных для оригинальности в этом году, словно некий флешмоб, и до индивидуальных прогулок, не предусмотренных официальной программой. Он предупредительно подает руку, когда я спускаюсь по ступенькам экскурсионного автобуса… заботливо открывает дверь такси, усаживает, следит, чтобы полы моего платья не прищемила дверь… если я выбегаю курить во время фуршета, выносит свое пальто и ласково укрывает им мои плечи – «холодно, простудишься»… прикуривает для меня сигарету… заботливо предлагает взять его под руку, чтобы я не споткнулась, не оступилась на каблуках…

Кстати, даже на высоких шпильках я гораздо ниже его, что не может не радовать…

Его имя означает «стремление к солнцу», но я вижу, как он тянется ко мне… Отгоняю глупые мысли и дурацкие фантазии, невольно закрадывающиеся в голову, понимая, что у нас мало общего и разница в возрасте настолько существенна, что иное отношение, кроме покровительственно-материнского, будет вызывающе смешным и нелепым… Но я впервые за долгие годы чувствую такую небывалую легкость и незамутненность, искреннюю летящую радость, юную силу и воодушевление, несущие по просторам этой страны, неподвластное контролю алхимическое взаимодействие, творящееся между нами, что поддаюсь головокружительной эйфории, отпускаю себя и перестаю думать…

Он забирается за мной следом на все горы и склоны, подходя к самому краю провалов, манящих бездной первородных живописных ущелий, припадает чувственным ртом к родникам, из которых жадно пьет ледяную кристально чистую воду, а потом, складывая ладони лодочкой, предлагает напиться из его рук, в старых храмах ставит тонкие восковые свечи, непременно зажигая их от моей, ловит меня внизу, когда я спрыгиваю с очередного камня, не прижимая, не вольничая, но деликатно, крепко и надежно поддерживая, так, что я ощущаю силу его мускулов, играющих под кожей… Артак срывает для меня яблоко в заброшенном саду, надкусывая которое я ощущаю невыразимую сочную сладость, впервые, наверное, испытанную искушенной Евой. Он бережно стирает каплю сока с уголка моего рта и надкусывает свой плод.

Пытаюсь понять: это всего лишь вежливость настоящего мужчины, выросшего в южной стране, профессиональная, по высшему разряду отработка задания, полученного от организаторов, четкая, нефамильярная, исключающая иные толкования, или что-то еще?.. Теряюсь. Говорю себе, что я только недавно получила очередной болезненный урок и негоже мне, взрослой девочке, саму себя провоцировать на иллюзорное увлечение, похожее на инцест, – уж слишком разные возрастные и ментально-весовые категории получаются у партнеров на этом ринге. Регулярность моих ошибок наводит на мысль о детской инфантильности, любви к самообману, психической неполноценности и привычке к шаблонным вариантам развития событий, где итог – несложившиеся отношения, потерянное пьяное одиночество с параноидальным оттенком ужаса, – так будет всегда…
 

***

Утром наш «Ковчег» выплывает из объятий города, стремясь к новым впечатлениям и горизонтам, к городу Гюмри, но сначала нам предстоит несколько знаковых остановок. Первая из них – Цицернакаберд.

Девушка-экскурсовод в здании мемориального комплекса поражает иконописным, вдохновенным лицом, без следа косметики, – с нее надо писать картины. Впрочем, мужчины тут тоже бывают поразительно красивы… Главное – это их глаза, полные вековой мудрости…

Душа очищается только благодаря светлым чувствам: от любви, сопереживания, осознания… Она должна расти с открытыми глазами, принимая и то, что, по сути, бывает принять и понять страшно. Мемориал погибшим от геноцида 1915 года – Великого Злодеяния – неожиданно для меня самой вызывает слезы… Они катятся градом, а душа разрывается болью… Мы кладем у вечного огня белые гвоздики, по одной, медленно и торжественно, и я чувствую, что для каждого из нас это не просто очередное мероприятие или дипломатическая повинность, а необходимость отдать дань памяти, принять в себя часть этой боли, чтобы не забывать, не допустить повторения, стать чище самим и не причинять зла, кому бы то ни было и в чем бы это ни заключалось… Спешу отойти в сторону, чтобы не вызывать ненужные вопросы и не быть заподозренной в излишней показной сентиментальности. Это можно переживать только наедине, не напоказ. Вижу, как опускается на одно колено и крестится известный польский писатель Януш Леон Вишневский. Он – один из нас, обитатель «Ковчега».

Эмоции бьют через край. Честно говоря, я и не подозревала, что способна с такой силой ощутить такого рода сопричастность. Я вспоминаю теракты и взрывы в Москве и других городах... Печально известный захват заложников во время музыкального представления «Норд-Ост», теракты в переходе на Пушкинской, в метро на нескольких станциях – между Павелецкой и Автозаводской, у входа на станцию Рижская, взрывы домов на улице Гурьянова и на Каширском шоссе… Мы все тогда жили в страхе. Даже те, кому повезло не находиться в это время в гуще событий или поблизости… Мы боялись ездить в метро, ходить по улицам, спать в своих домах… Люди сами организовывали дежурства и патрулировали город, свои районы, дома, чтобы семьи были хоть как-то защищены…

Стыдно признаться, но, когда я услышала о трагедии 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке, о том, как террористы-смертники захватили лайнеры и направили их в башни Всемирного торгового центра в Манхэттене, меня больше всего волновало, как там моя мама и подруга, живущие в этом городе, чем сам факт ужасной трагедии. Я тогда уже так устала бояться и переживать, устала видеть на экране телевизора в новостях очередные окровавленные тела своих соплеменников и бояться, что среди них могут оказаться мои близкие и друзья, что ощущение трагедии в Нью-Йорке быстро сменилось облегчением, что с мамой, ее мужем и моей подругой все в порядке. Я понимала, что это неправильно, что моя душа должна болеть и за тех, кто безвинно погиб там, но она была пуста…

Страх и боль вокруг человека на протяжении некоторого длительного времени изменяют его психику, чтобы сохранить рассудок и не допустить нервных срывов… Думаю, так… К тому же я должна была заботиться о своей годовалой дочери, а Москва только выплывала из летней гари торфяных пожаров, затянувших невиданным доселе смогом весь город. Иногда не было видно не только соседних домов – даже ближайших деревьев. Молочно-белая мгла с запахом гари проникала всюду, а уехать куда-то мы тогда не могли…

Медленно идем обратно к автобусу. Роберт спрашивает, не красные ли у него глаза. Его еще больше, чем всех нас, задевает боль его народа, тем более что это относится и к его семье, к истории рода…

– Я не понимаю, – горячо говорит он мне, – как можно быть настолько ущербным, чтобы убивать безвинных женщин и детей? Какая убогая философия должна оправдывать души тех, кто совершает подобные преступления?.. Как нормальный, вменяемый человек может пойти на такое?..

Я тоже не понимаю этого, Роберт-джан…

Точно так же, когда я смотрю от Хор Вирапа на Арарат, ощущаю боль от его потери, словно это я его потеряла. В 1921 году Сталин отдал Арарат Турции, и я чувствую стыд, хотя меня тогда еще не было на свете, а даже если бы и была, то что с этого?.. С болью смотрю на полосу отчуждения, видную невооруженным взглядом… По армянской легенде, гора Ара-гац – сестра горы Арарат. Однажды любящие друг друга сестры поссорились. Тщетно пыталась их помирить гора Марутасар; разгневанная, она прокляла их обеих, – они оказались навсегда разлученными, как и сама Армения с Араратом…

И я буду молить богов о том, чтобы проклятие Марутасар исчезло, развеялось, как дым, туман, морок…


***

Цавд танем, Армения! Унесу боль твою… Она стала и моей болью.

Вот рассказ сестры Роберта – Ки´мы Ванескегя´н об их прадеде, приводимый с ее разрешения.

Мой прадедушка со стороны отца – Аветис Ванескегян. О нем я и хочу рассказать. Его я не знала и видела только на фотографиях, поскольку родилась через несколько лет после его смерти. Но в нашей семье свято хранят память об этом человеке, а история его жизни заслуживает того, чтобы о ней знали и другие. Все, что пришлось пережить моему прадеду, кажется нереальным. Но, к сожалению, это быль, причем такие истории (разные и вместе с тем объединенные общей трагедией) можно найти почти в каждой армянской семье.

Я как-то услышала выражение: «У каждого армянина – свой геноцид». И на самом деле, нет, наверное, ни одной армянской семьи, которую бы не затронули кровавые события 1915 года, оставив в памяти поколений страшные воспоминания о страданиях, голоде, эмиграции и мучениях. И так получается, что если армянин рассказывает о своих предках, то каждая такая история становится еще одной строчкой, вписываемой в скорбную летопись моего многострадального народа.

Когда мой прадедушка Аветис, вечером, в кругу семьи, рассказывал о своем страшном детстве, плакали все и всегда. Разум отказывался воспринимать весь тот ужас, который пришлось пережить ему совсем крохой. Прадед родился в 1909 году в Мараше (город в Киликийской Армении, ныне он находится на территории Турции). А в 1915-м почти вся его большая, трудолюбивая и дружная семья из двадцати человек в одночасье была вырезана турками. Остатки некогда большого клана Ванескегянов разбросало по всему миру. Их потомки сейчас живут в США, Южной Америке, Франции.

Сам Аветис, тогда еще шестилетний ребенок, чудом спасся вместе со старшей сестрой, они с другими сиротами скитались по большим дорогам, питались подножным кормом, просили милостыню. Как-то раз во дворе одного дома на мальчика спустили собак, которые жестоко его покалечили. После нескольких лет бродячей и голодной жизни дети вернулись в Мараш. Шел 1920 год. Порядок в городе обеспечивали французские войска, которые не приняли необходимых мер для обеспечения безопасности армянского населения: как-то ночью они трусливо покинули Киликию, предусмотрительно обмотав копыта своих лошадей войлоком. После их ухода турки снова принялись за резню армян. В городе вспыхнула эпидемия холеры. Умерла сестра Аветиса. В памяти мальчика запечатлелась картина: впервые за много лет он поел хлеб, который один сердобольный человек, сжалившись, подал ему: так прадедушка справил поминки по сестре. Вскоре он тоже заболел холерой, и его, ослабевшего, закинули в телегу с трупами, чтобы отвезти хоронить. Когда тела уже бросали в яму, немецкие миссионеры случайно заметили, что мальчик пошевелился, и это спасло ему жизнь. Ребенка посадили в клетку и держали в ней даже после истечения карантинного срока. Когда стало ясно, что он будет жить, отправили в Ливан – в немецкий детдом города Джубейль. Оттуда часть армянских сирот отправили в Америку, а прадеда – в Израиль…

Обосновавшись в Иерусалиме, он получил профессию (стал известным портным), создал семью, у него родилось четверо детей – два сына и две дочери. Между прочим, его жена, моя прабабушка Арпине Чекмеян, была дочерью известного артиста Вардана Чекмеяна (его называли Чекме Вардан). Он входил в армянское ополчение, которое вместе с пятью тысячами жителей окрестных деревень сирийского вилайета Адана спасались на горе Муса-Даг от турок. Героическая оборона Муса-Дага послужила основой известного романа Франца Верфеля «Сорок дней Муса-Дага». Храбрых мусадагцев на пятьдесят третий день сопротивления, в сентябре 1915 года, спасли французские военные корабли: под прикрытием огня с моря все защитники Муса-Дага с семьями (всего 4058 человек) были взяты на борт. Так моя прабабушка Арпине оказалась в Иерусалиме, где и повстречала своего будущего мужа. Ей было всего шестнадцать, а дедушке – двадцать семь.

Их история любви – особенная: все знавшие эту пару рассказывали, что Аветис и Арпине не могли прожить друг без друга и дня. Если бабушка ненадолго уходила в гости к подругам, дед сидел во дворе дома, смотрел на дорогу и ждал. Если бабушка задерживалась, он обязательно шел ее встречать, и они возвращались домой под руку, причем дед светил фонариком ей под ноги, чтоб она не дай бог не оступилась. Они всегда были красиво и с иголочки одеты: даже дома (весь день хлопоча по хозяйству) бабушка носила высокие каблуки и красивые платья, а дед ходил чисто выбритым, в сорочке и галстуке. Сверху он надевал шелковый халат с кистями, а если кто-то приходил в гости, халат сменялся пиджаком. «Моя Арпик» – так ласково называл свою жену дедушка Аветис. Они умерли в один год. Сначала не стало бабушки. Дед пережил ее всего на несколько месяцев…

В 1948 году, когда началась волна репатриации армян в Советскую Армению, прадед с семьей приехал на родину. Всю оставшуюся жизнь он прожил в Кировакане (ныне город Ванадзор). Купил дом, во дворе разбил прекрасный яблоневый сад, за которым заботливо ухаживал и который очень любил. Дедушка обшивал всю партийную элиту города, был весьма уважаемым человеком в городе, и всех именитых гостей, приезжавших в Кировакан, приводили к нему в гости. У него побывали известный американский писатель армянского происхождения Уильям Сароян, писатель Грант Матевосян и другие знаменитости. Но жизнь как была, так и осталась ему жестокой мачехой. Выпавших на его долю горя и страданий оказалось «мало»… В страшной аварии погибает его старший сын вместе с ребенком. Вскоре умирает его невестка (моя бабушка, мама моего отца), а он вместе с женой воспитывает осиротевшую внучку. А «зависти богов» все нет конца: в 1988 году страшное землетрясение в Армении оставляет еще один кровавый рубец на его израненном сердце. Он и семья его дочери лишаются в одночасье не только крова, но и любимого двадцатилетнего внука. Юноша остался под обломками рухнувшего здания, спасая свою невесту; их так и нашли на десятый день: держащимися за руки… Протест против несправедливости и жестокости Провидения прадед выразил странным образом: взял топор и вырубил свой любимый яблоневый сад, разведя из деревьев костер, чтобы обогреть семью, ночующую под открытым небом. Он поступил точно так, как герой известного романа армянского классика Степана Зорьяна «Яблоневый сад», – уничтожил свое любимое детище, возроптав против безжалостного рока.

«Они больше не нужны, все рухнуло», – произнес прадед у развалин родного дома, у костра из его любимых яблонь. И это, наверное, было самое страшное: все, кто знал прадеда, отмечали его стойкость и выдержку – все пережитое им в детстве закалило его характер. Но этот поступок говорил о многом: у нас любят повторять, что каждый мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Дедушка Аветис все это сделал, но, срубив взращенные им деревья у руин своего дома, он как бы сам подвел итог своей непростой и такой несправедливой жизни. Дедушка «сдался», посчитав, что все было зря. Но это не так…

Он все-таки построил «дом», и имя этому дому – наш большой род Ванескегянов. Прадеда уже много лет нет с нами, но мы часто вспоминаем его. И глядя на всех нас, его внуков, правнуков и праправнуков, мы понимаем, что не зря тогда, в кровавом 1915 году, он выжил, прошел сквозь все муки ада, но все-таки выжил. Род его не прекратил существование – с каждым годом нас становится все больше и больше. Наверное, неслучайно имя прадедушки в переводе с армянского означает «Благая весть» и связано с христианским преданием об апостолах, возвестивших миру благую весть о воскрешении Христа. Так и дедушка Аветис живет в своих потомках, и тоненькой ниточкой, сквозь времена, не прерывается связь поколений. И пока мы делаем все, чтобы историческая и человеческая память передавалась нашим детям и внукам, род человеческий будет жить в веках. Просто нужно, чтобы помнили и не забывали.


Трагедия геноцида знакома не понаслышке многим армянским семьям. Они хранят и передают эту боль и память о ней по наследству. Этой девушке сейчас девятнадцать. Казалось бы, современное дитя XXI века, у нее должны быть другие интересы, устремления, а она пишет о прадеде. И я знаю, потом и она, и ее брат Роберт будут рассказывать своим детям, внукам и правнукам эту историю, чтобы те тоже знали и помнили. Не помнящий родства, не помнящий истории семьи, рода, страны, ты – никто.


Продолжение >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 979
Опубликовано 14 июл 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ