С помощью этого нехитрого предмета я впервые попытался увидеть себя не в прямом отражении – лоб в лоб, а со стороны. Но, честно говоря, получалось не очень, до Пифагора с его лабиринтом зеркал я явно не дотягивал. Однако чувство этой странной сладости подглядывания за самим собой запечатлелось и стало частью «я». Думаю, что во всех методиках и монашеских деланиях, приучающих к бодрствованию, трезвению, в посылах к пробуждению ото сна, в завещании Заболоцкого «не позволяй душе лениться» содержится в качестве основы способность наблюдения за собой. Когда ты обретаешь дар воспарять над собственной косной сущностью и контролировать свои действия как бы со стороны, то и мир начинает восприниматься несколько иначе, гораздо наполненнее, богаче, многообразней.
Тут есть свои опасности. Контроль – не есть деление, двоение.
В юности, в семнадцати-восемнадцатилетнем возрасте, попав из шахтёрского Прокопьевска в Новосибирск, я оказался на седьмом этаже общежития института народного хозяйства. До этого, в отрочестве, долгое время я пребывал в состоянии окрылённости, помимо того, что едва ли не каждую ночь я совершал, в сновидениях и на границе яви и забытья, воздушные полёты, ещё и в реальной жизни, оказавшись на возвышенности, взобравшись на террикон или на огромный тополь возле дома или поднявшись на ближний отрог Салаира, я ощущал такой мощный подъём чувств, что на самом деле готов был взлететь. Тем более что опыт виртуальных полётов я к тому времени имел очень большой. Нет, психом я не был, да и чувство самосохранения работало более чем надёжно, восторг высоты, небес и простора не побеждал страха высоты. И, слава Богу, взлететь я ни разу не пытался.
Но память полёта не оставляла.
Об эту пору раннего студенчества мне попалась в руки книга Владимира Леви «Искусство быть собой». Это теперича все книжные магазины завалены подобного рода литературой, а тогда, во второй половине 70-х, сие было редкостью. По сегодняшним меркам автор ничего нового не предлагал, античная мудрость «познай себя − cognosce te ipsum» облекалась в облегчённые формы психотехник на основе восточных методик. Но мне и этого оказалось достаточно.
После нескольких недель тренировок я вдруг начал припоминать, что нечто подобное я уже испытывал в раннем детстве, когда, оставшись один в тёмной комнате, лёжа в облаке пуховой перины, вдруг начинал ощущать расширение своего тела до каких-то бесконечных пределов. Кто бы тогда сказал-разобъяснил малышу, что это эффекты Льюиса Кэрролла с его Алисой, провалившейся в кроличью нору. А у йогов и суфиев это, оказывается, обычное состояние, в котором можно простым усилием воли отделить… гм-м, тут есть масса разных определений, скажем, отделить свой виртуальный дубль от физического тела и, уже сознанием находясь внутри этого летучего дубля, свободно и с любой скоростью перемещаться в пространстве. Более того – в пространствах и мирах!
Седьмой этаж общежития на улице Фрунзе. Летняя студенческая практика, все разъехались, а ты помогаешь в текущем ремонте общежития, подай-принеси, получаешь часы отработки, но в основном свободен и в одиночестве занимаешь комнату на четырёх человек, где лишь одна твоя постель застелена, а остальные три подрагивают панцирными сетками при звуке шагов или хлопке двери на летнем сквозняке. По углам под пустыми кроватями – клубки пыли, а в шкафу свалены тубы ватных матрасов.
Чем заняться между работой и вполне невинными сексуальными приключениями с практиканткой из комнаты напротив?
Опять же – самопознанием. Вот горячее покалывание и тепло распространяется от кончиков пальцев на руках и ногах до туловища, заполняет грудь, заливает всё тело, добирается до лица и макушки головы, вот ты уже перестаёшь это тело ощущать, вот оно в один прекрасный или, точнее, странный момент лишается для тебя очертаний и теряет свои границы. Всё… В этой точке ты уже с ним не связан, ты можешь передвигаться, точнее, перемещаться, не прибегая к мышечным усилиям.
Первые попытки выпорхнуть из хоть и потерявшей очертания, но − оболочки тела, оканчивались тем, что я, поднявшись под плохо побеленный потолок общаги, или чего-то пугался, или отвлекался на какую-то мысль или на какое-никакое неудобство, возникшее в теле, то есть был таким воздушным шариком на ниточке. Чуть что – шарик лопался и я возвращался в исходную точку. Но постепенно я научился не обращать внимания на отвлекающие сигналы тела, освоился в новом состоянии и однажды медленно выплыл в открытое окно своей комнаты на седьмом этаже. Дальнейшее напоминало мои детские сны о полётах, меня плавно потянуло вниз. Это состояние не было сном, я контролировал свои действия, я озирал пейзаж в точности такой, каким он открывался из окна – урбанистический, новосибирский с клёнами, пивными ларьками и панельными коробками. Людей во время этих путешествий не помню, а вот улицы и строения полностью совпадали с реальностью. Страх на первых порах тянул к земле и, пролетев некоторое расстояние, я медленно планировал вниз, а в момент приземления вновь оказывался в теле. Однако, довольно быстро освоившись, я стал предпринимать уже отдалённые многокилометровые путешествия над городом. Впоследствии с удивлением убедился, что мои наблюдения города сверху во время виртуальных путешествий полностью совпадают с реальным положением вещей. Как такое могло быть? Огромный мегаполис был мне совсем незнаком. Кроме двух-трёх улиц, вокзала и Красного проспекта я не имел о нём никакого представления. Позже, многое прочитав о шаманизме, усвоив рассказы и воспоминания Александра Плитченко, увидев собственными глазами великого кайчи Алексея Григорьевича Калкина, я стал воспринимать это как должное. Говорят, на Алтае был слепой от рождения певец-кайчи и кам, который мог в подробностях рассказать всё о каждой долине, каждой горе, озере, источнике-аршане, каменном изваянии, скале, пещере. Он знал Алтай именно с высоты птичьего полёта, но не только в реальном времени, но и в прошлом, в вечности, можно сказать.
Уже вскоре мои тихоходные, подобные воробьиным полётам, вылазки и плутания над Новосибирском мне надоели. Душа моя стремилась ввысь. Околоземное порхание и плавные планирующие спуски – ах, дельтаплан мой, дельтаплан – ни в коей мере не устраивали. Хотелось сверхзвуковых, даже космических скоростей, хотелось высот недосягаемых, хотелось преодоления и свободы.
Как ни странно, мои опыты очень быстро увенчались успехом.
Уже к концу моей студенческой общежительной практики я научился подниматься в стратосферу, а затем и выходить в околоземное пространство. Не берусь судить, как это можно классифицировать с точки зрения психологии и полу (псевдо) научного направления путешествий вне тела, но, основываясь на собственном опыте, могу сказать, что мои ощущения и впечатления, до десятой доли микрона, были близки к реальности. Да, зазор оставался, но он был столь ничтожным, что, казалось, им можно было бы пренебречь. Но в том-то и дело, пока ты контролировал эту связь, пока ты держал в пальцах паутинку, которая размоталась между пребывающим в полузабытьи юношей на матрасе с ватными пролежнями и соколиной сущностью, стремящейся преодолеть все пространственные барьеры, до той поры эти опыты оставались в рамках индивидуального сознания, в рамках воли и разума. Как только эта связь стала истончаться, я почувствовал опасность.
В чём была эта опасность? До конца не могу сформулировать. Но коренилась она в том невообразимом восторге свободы и скорости, во всепобеждающем полётном молниевидном экстазе, когда ты ощущаешь своё всемогущество и стремишься всё дальше, всё быстрее, всё азартнее… Паутинка пришла в натяжение, но всё ещё держалась, однако краем сознания я понимал, что она может лопнуть и тогда неизвестно что будет. Тем более что в своих опытах дальних полётов я всё больше увлекался и иногда мне казалось, что уже не смогу или не захочу вернуться. Страх ли, чувство ли самосохранения, но в один прекрасный момент я решил прекратить свои путешествия. «И правильно, − сказал мне спустя несколько лет один мудрый дед, − ещё налетаешься, время придёт. А мы здесь не за тем, чтобы без позволения Батьки из тела выскаковать». Странно, но прекращение моих опытов совпало с началом сочинительства. Связь между одной и другой способностью несомненна. Но технику астральных путешествий, в принципе, может освоить каждый, а с поэзией сложнее. Поэтический дар лишь частью включает в себя способность создания виртуального дубля и путешествия во времени и пространстве, суть и полнота этого дара куда глубже и загадочней.
Миг двоится.
И солнце в мороз
На два диска пылает,
И, духпуткою из-под колёс,
След судьбы убегает,
Да и нет,
Полутень-полусвет,
Сном играющий измрак,
В чистом поле утрат и побед
Жизни зыблется призрак.
Мысль двоится -
Меж «быть» и «не быть»,
Между словом и делом,
Меж желаньем и правом любить,
Между духом и телом.
Шифр и код биомассы таков,
Что генома скрижали
Вшиты в жезл посланца богов
В двузмеиной спирали.
Свет, рожденный в тончайшем из сит,
Золотыми слезами
Испокон и вовеки сквозит
Меж двумя полюсами.
Простирается воля сия
От вселенского клира
До двоичного небытия
И двуострого мира.
(«Могота», роман в стихах, 1997-2003)
Но говорят, что иногда двойник становится видимым. В большинстве случаев это сулит скорую смерть, хотя у ирландцев – увидеть своего двойника ранним солнечным утром есть добрый знак. Нет ничего худого, исходя из житийной литературы, в появлении двойника святого, наоборот, это к помощи и спасению. Но в житейских ситуациях, даже если вспомнить Достоевского или Есенина с Чёрным человеком, от появления двойника ничего доброго ждать не приходится. Широко известен случай с Перси Биши Шелли: поэт жил в Италии на берегу моря, на вилле Cosa Nova близ Специи, много писал, был счастлив, приобрёл шхуну «Ариэль», но в какой-то момент его стали видеть в отдалении от имения – то в лесу, то на опушке − в то время как он находился в доме, у себя в кабинете. Однажды человек, плотно закутанный в плащ, поманил его в гостиную; когда Шелли вошёл, то увидел двойника, сидящего в кресле, тот, откинув полу плаща, обратился к нему со словами: siete soddisfatto − «вы довольны» (итал.)… После чего видение растаяло. Через некоторое время поэт на своей шхуне отправился в Ливорно и Пизу, где встречался с Байроном. На обратном пути с позади идущего судна видели как «Ариэль» вошёл в облако тумана, налетел шквал и шхуна исчезла навсегда. Спустя несколько дней прибой выбросил два трупа – Шелли и его друга Уильямса. Следует ли из этого, что, в предощущении скорого расставания с телом, душа иногда облекается в эфирную копию предуготованного к смерти? Если так, то в этом есть некий знак для предстоящего и осуждённого к Переходу – предупреждение, подсказка, последняя соломинка ко спасению. Каждый волен истолковывать сие послание как ему будет угодно. Но то, что подобного рода встречи случаются постоянно и не только с высокоодарёнными художественными натурами, но и с рядовыми обывателями, свидетельствует в пользу некой закономерности.
Позитивистская наука уже на протяжении двух с лишним столетий утверждает, что вселенная имеет линейную протяжённость и в этой своей линейности она обладает дурной бесконечностью (то есть: сколько ни падай, никогда не достигнешь дна). Если кто всерьёз пробовал это представить, тот знает, что попытка постичь дурную бесконечность приближает коллапс сознания и, в итоге, сумасшествие. Лучше не пытаться. Однако человек, являясь частью бытия, через познание себя, может познать целокупную вселенную, об этом знали древние, и сие познание не может привести к повреждению разума. Мир гармоничен и в своём совершенстве не враждебен сотворённому по образу и подобию. Мир подобен яйцу из русских сказок. Но не просто яйцу, а яйцу-матрёшке, где сначала три, а потом ещё четыре замкнутых в себе вселенных вложены одна в другую. Мать-материя-матрёшка. Сколько всего этих слоёв, этих небес, этих измерений – знает только Бог. Но, по крайней мере, три первых уровня любой из потомков Адама способен вместить и познать даже ещё при жизни земной. Выше поднимаются посвящённые, просветлённые, святые, блаженные, юродивые. К их свидетельствам сегодня не принято относиться всерьёз…
Думаю, что в момент Перехода, проникновения за Полог эти заключённые в нас матрёшки могут выходить одна из другой, что, возможно, связано с переходом из времени в вечность и по преодолении сего порога скрепы нашего трёхмерного мира ослабевают. Вот отрывок из канона молебного при разлучении души от тела:
«Растерзаемы соузы, раздираемы закони естественного сгущения, и составления всего телеснаго, нужду нестерпимую и тесноту сотворяют ми. Чертог Божий Всечестный, Небесному разумному чертогу сподоби мя, мою угасшую и несиящую свечу возжегши святым елеем милости Твоея. Душе моя, душе моя, востани, что спиши, конец приближается, и нужда тебе молвити: воспряни убо, да пощадит те Христос Бог, иже везде сый и вся исполняй».
Однако, мнится мне, отцы церкви знали в подробностях, как это происходит, как бывают раздираемы смертью законы естественного сгущения, как рассыпаются или растерзываются цепи и узы мира.
Тот спор был короток ли, долог -
Не знаю: час или года.
Но дрогнул Полог, дрогнул Полог,
Такой незыблемый всегда.
Звезда полночная скатилась,
Задев ущербный минарет.
Волчица, словно спохватилась,
Завыла, потерявши след.
Змея ушла на дно колодца.
Ожили бабочки, цветы.
И можно было уколоться
О серп хрустальной чистоты.
(поэма «Дервиш», 1991)
Но самая грозная и беспощадная метафора Перехода, которую даже метафорой не поворачивается язык назвать, скорее, символ или знак всепобеждающей силы — тот страшный треск и раздирание Полога завесы Храма иерусалимского в момент крестной муки и смерти Спасителя на Голгофе.
Когда в ХХ веке смерть пожинала свою жатву миллионами и миллионами душ во время Первой и Второй мировых войн, революций, эпидемий, голода, видения близкими умирающих – или погибающих, или подвергшихся смертельной опасности – были едва ли не рядовым явлением. Таких рассказов и свидетельств тысячи и тысячи.
Когда-то Павел I выслал из Петербурга за шарлатанство некоего Пинетти, человека, способного создавать двойников. Накануне отъезда Пинетти попросил уведомить императора, что в полдень он покинет Петербург одновременно через одиннадцать городских застав. На другой день у каждого выхода из города стояли толпы. С полуденным крепостным выстрелом на каждой заставе появилась карета, которая увозила Пинетти, Паспорт и личность итальянца были зарегистрированы везде.
Но это больше похоже на анекдот.
А меня всё-таки интересует иное — какова природа художества в человеке, можно ли, скажем, в матрёшке души распознать и отделить творческую и духовную составляющую? Если да, то обнаружив и распознав эту автономную сущность, следуя правде, надо полагать, что её можно явить в каком-то образе, тексте, мелодии? И далее — вероятно в этом случае предположить возможность её совершенствования (осознанного!), когда ты понимаешь, от чего отталкиваться и куда стремиться…
Наглядно я на собственной шкуре неоднократно сталкивался с вложенными друг в друга матрёшечными образами, будучи нередко моделью для графических и живописных работ друзей-художников. Почти полярную разность восприятия ярчайше продемонстрировали Сергей Мосиенко и Сергей Меньшиков. У первого, чуткого графика — это брутальный, агрессивный, безоглядно стремящийся к победам эгоцентрик. А у второго, вдумчивого живописца — возвышенно-спокойный юноша со взором, обращённым в себя. В Сети присутствуют на разных ресурсах оба портрета. И следует признать, что в обоих случаях художник и создатель образа прав. А выбор? Выбор в итоге — за душой…
P. S.
В заключение этих моих размышлений-воспоминаний, оказавшихся по сроку написания едва ли не десятилетними (почему-то так сложилось), да, в финале мне захотелось вспомнить Афанасия Афанасьевича Фета, поэта и крепостника-помещика Шеньшина. Оказывается его, как ни крути, тоже всю жизнь волновали эти вопросы, эта тайна, эти попытки заглянуть в бездну, он никогда не отказывал себе — «стихии чуждой, запредельной, стремясь хоть каплю зачерпнуть».
Будучи публицистом и консервативным деятелем имперской России, он, тем не менее мог, лёжа ночью на вершине стога, явить подобно откровению:
Я нёсся в бездне полуночной,
Иль сонмы звёзд ко мне неслись?
Казалось будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
А его лирический этюд про бесконечный зеркальный коридор есть великая метафора живой души, которая пытается в одиночку проникнуть за Полог. Вот она — душа, христианка, беззащитная, ждущая суженого, потерянная и напуганная у порога неведомого и непостижного:
***Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,
Я при свечах навела;
В два ряда свет — и таинственным трепетом
Чудно горят зеркала.
Страшно припомнить душой оробелою:
Там, за спиной, нет огня...
Тяжкое что-то над шеею белою
Плавает, давит меня!
Ну как уставят гробами дубовыми
Весь этот ряд между свеч!
Ну как лохматый с глазами свинцовыми
Выглянет вдруг из-за плеч!..
Не пытайся в одиночку разрушить, раздавить хрупкий панцирь реальности. Даже обладая дарованиями, следует выбирать себе надёжного спутника. И спутник на этом пути есть Спаситель, а лучший посох — молитва.
21 ноября 2014 г., Новосибирскскачать dle 12.1
